— А что это за звуки, вон там? — спросила Алиса, кивнув на весьма укромные заросли какой-то симпатичной растительности на краю сада. — А это чудеса, — равнодушно пояснил Чеширский Кот. — И… И что же они там делают? — поинтересовалась девочка, неминуемо краснея. — Как и положено, — Кот зевнул. — Случаются.
Льюис Кэрролл — Алиса в стране чудес
— Кто? — На самом деле, — доверительно сообщила Элис, — я не знаю, как его зовут. Так что цени, братец. Цени и не подсказывай! — хитро прищурившись, сестра смерила его одним из тех взглядов, после которых Эдварду еще долгое время приходилось мечтать о, как правило, столь ненавистной скуке. — Его принесешь ты. — Я принесу? — Эдварду все больше казалось, что в этом разговоре он упускает не только условную «нить», но и его предысторию. — Птицу? Ты уверена, что ничего не путаешь? — Ну разумеется я уверена, — сестра обиженно поджала губы, как всегда недовольная, что в ней кто-то сомневается. Эдвард примирительно поднял открытые ладони. — Ладно, хорошо, — Элис всегда знала, чем зацепить его интерес, но обычно предпочитала не делиться «необязательными подробностями». Проблема была в простой закономерности, заметить которую было проще простого: Элис вмешивается либо чтобы подготовиться к надвигающимся неприятностям, либо чтобы эти неприятности надвинуть. — И где я ее возьму? — Не имею понятия, — честные-пречестные глаза и мысли-вспышки каких-то размытых образов, сменяющихся слишком быстро для стороннего наблюдателя. — Ладно, — еще более настороженно повторил Эдвард, понимая, что от такой скрытности где-то в ребрах начинает просыпаться Интуиция На Неприятности — дама, выведенная искусственно-опытным путем проб и ошибок, удобно обосновавшаяся где-то под ложечкой. — Хотя это и звучит чертовски подозрительно, чего ты хочешь от меня? — О, ничего особенного, просто, когда ты его найдешь… — голос сестры вдруг утратил легкомысленные нотки, превратившись в закаленную сталь, — не вздумай оставить. — Договорились, — на автомате ответил Эдвард после недолгой паузы. У него начинала болеть голова от перепадов настроения Элис, которой было слишком много для одного вечера. Подреберный сожитель в это время обреченно икал, пытаясь смириться с приближением очередных сестринских развлечений, в подробности которых его, разумеется, посвящать не собирались. К сожалению, если Элис уже решила что-то недоговаривать, выманивать информацию придется медленно, по частям, щипцами и уловками. — Слушай, если вместо того, чтобы со всех крыльев улепетывать на другой конец штата, какой-нибудь сумасшедший ворон решит свалиться мне прямо на голову — торжественно клянусь не бросать этого ненормального на произвол судьбы. Подходит? — Вполне, — кивнула Элис, на глазах превращаясь в знакомую легкомысленную кокетку. Ее улыбка была под стать амплуа. — Я всегда знала, что могу рассчитывать на тебя, братец. «Братец» со вздохом вернулся к читанной-перечитанной «Собаке Баскервилей», а обреченное «Да куда я денусь» потонуло в оживленном «Кстати, держи язык за зубами, и только посмей испортить мне крещение». В голове настойчиво звенело, что в последнее время в его жизни образовалось слишком много тайн. *** Всего лишь пару часов спустя Эдвард имел удовольствие ощутить на себе все прелести нежелательных тайн и закономерной, в таком случае, сестринской скрытности. К тому времени Элис вышла уже на четвертый круг повтора любимых отрывков Махабхараты в оригинале, и... Нет, Эдвард не отрицает, иногда ее страсть к мертвым языкам и прочей стародревней эзотерике искренне его увлекала, но в моменты, подобные этому, он начинал задаваться вопросом, почему все еще считает ее любимым членом семьи. Элис ничуть не волновало, что методы локального концлагеря для единственного близживущего телепата, мягко говоря, не гуманны. И поскольку мазохистом Эдвард себя отнюдь не считал, он поспешил ретироваться до того, как сестре успеет надоесть древнеиндийская поэзия. С Элис он был знаком слишком давно, чтобы не суметь предположить, какие у нее альтернативы. К примеру, просто разнообразия ради она могла вспомнить все известные ей отличия санскрита древнего от санскрита нового, и прочие малоприятные чужим мозгам развлечения. Увольте. Честно говоря, Эдвард давно мечтал отыскать в своей уникальной черепушке заветный рубильник, позволивший бы ему выключать звук если не всей мыслящей части человечества, то хотя бы избранным ее представителям. По той же причине он искренне недоумевал, почему семья продолжает надеяться, что он сможет с кем-то сойтись ближе стадии недолгой симпатии. Они когда-нибудь пробовали слышать все мысли своего партнера двадцать четыре часа в сутки без перерывов на обед и празднование юбилеев? Серьезно, это не тот опыт, который бы способствовал взаимному удовольствию от общения. Кроме того, Эдвард не беспочвенно подозревал, что настолько… интимная связь сделает радиус «приема» мыслей почти бесконечным. Что также не слишком радовало. Пребывая в подобном, не то чтобы слишком радостном расположении духа, с изрядно помятыми мозгами, Эдвард самоустранился на прогулку. *** Гулять, в общечеловеческом понимании этого слова, в маленьком, уютном и до зубовного скрежета скучном городке Форкс было негде, да и в целом список развлечений был более чем скромен. Ночью эта воображаемая бумажка становилась короче чуть ли ни вполовину, а для вампиров и вовсе усыхала до одного единственного, зато вполне себе симпатичного пункта. Городок окружал величественный лес, особенно красивый в таинственном очаровании ночи. Это не были дикие заросли Аляски, но мохнатые ветви и высокие стволы ощущались удивительно близкими и уютными. Даже, в некоторой степени, убаюкивающими, как бы странно это ни звучало. Эдварда искренне забавляло, как разномастная лесная мелочь в ужасе разбегается в разные стороны при одном намеке на его появление. В пищу этот вампирский тофу не годился ни под каким видом, кроме полного истощения. Уж лучше есть реже или не есть совсем, чем питаться огрызками. Кроме того, любая охота в окрестностях города противоречит простейшим Законам Здравого Смысла. Но даже и без охоты прогулку по лесу никогда нельзя было назвать скучной. Ночной лес, погруженный в молоко туманов, изредка разбавленный пробившимся сквозь рванье туч, бледным светом Луны, неизменно вытаскивал из каких-то очень глубоких недр его вампирского существа бестолкового резвящегося мальчишку, даром, что мальчишке не так давно стукнуло сто шестнадцать. Иногда было интересно, например, в который раз проверить границы своих возможностей. Сможет ли он угадать по запаху, какие именно растения распустились в полумиле к северу? А, не снижая скорости, ухватить именно вот этот самый заостренный листок, только аккуратно, не повредив нежной зелени? Ну хорошо, а подпрыгнув, перелететь вот это дерево? Что если оттолкнуться от земли сильнее? А ещё сильнее? В общем, «прогулки» превращались в подобие персональной тренировки, и хотя иногда к нему присоединялись братья, это случалось настолько редко, что Эдвард давно привык быть здесь только наедине с собой. Прекрасный способ проветрить голову. А сделать это хотелось давно. Увлекшись, он успел уйти довольно далеко, прежде чем обостренный нюх уловил в ночной сырости запах, которого здесь по определению быть не могло. Далекий, но отчетливый сладковатый привкус витал в воздухе. Он медленно обволакивал, оседая на языке пока еще не слишком противной, но безмерно прилипчивой горечью. Дело в том, что весной, ближе к середине апреля, когда холод уже не так жалит мягкую человеческую кожу, а днем на небе даже иногда появляется мимолетный проблеск солнца, в лес, с беззаботным весельем, нескончаемыми припасами и непоколебимой тягой покорять дикие заросли, выбираются незатейливые походники. Умом незатейливые. Обычно молодые люди ограничивались каким-нибудь безопасным костерком, на котором грели еду и сладости, но судя по запаху, кто-то из них все же сумел с лихвой проявить всю свою незатейливость, вкупе с желанием покрасоваться перед парой-тройкой хихикающих барышень. Не имело значения, что вечерний лес обволакивал влажный туман, царящий в воздухе ничтожно маленькими капельками. Это не имело ровным счетом никакого значения, потому что запах, неумолимо усиливающийся, пока Эдвард, позабыв о дрянных листочках, несся в его сторону — острый, яркий, першащий в горле — не оставлял ни сомнений, ни простора воображению. Умникам удалось развести большой огонь.