57

      Ваня с детства любит пионы — их воздушные розоватые лепестки и сладкий запах, сразу же проникающий в легкие. Пятому с детства симпатизирует скромная Ваня, ухаживающая за своими любимыми цветами в саду, словно те ее верные друзья. Иногда ему кажется, что та даже разговаривает с ними или специально для них едва слышно напевает незнакомую ему песню.       Пятому хочется присоединиться к сестре, чтобы она спела и для него тоже, но его совсем не прельщает мысль возиться в земле, особенно под смешки остальных братьев и сестер. Пожалуй, он лучше потренируется в телепортации на более длинные расстояния и забудет о глупом интересе к сестре.       Так он и поступает, пока не исчезает на долгие семнадцать лет. В апокалипсисе время стирает границы разумного, выворачивая наружу самые сокровенные мысли. Пятый вспоминает Ваню каждый, чудом пережитый, вечер, снова и снова перечитывая ее книгу, и жалеет, что так и не провел в ее саду ни одного вечера, не услышал, как волшебно может звучать ее голос.       Каждое сожаление отдает острой болью в легких. Сначала это отрезвляет, напоминает о том, что он живет, а не существует. Пятый с садистским удовольствием нажимает на ноющую рану из раза в раз, пока апатия не захватывает его разум. Выбраться невозможно, он застрял, и уже никогда не сможет вернуться.       Книга теперь надежно хранится во внутреннем кармане, и он больше не притрагивается к ней. Боль отпускает и почти не напоминает о себе, лишь иногда ноет, как суставы в дождливую погоду.       Его находит странная женщина и предлагает еще более странную сделку. Он уже хочет послать ее к черту и спокойно скоротать свой век в компании Долорес — манекена, говорящего, почему-то голосом Вани, но Куратор, как та себя называет, предлагает в конце службы вернуть его домой, к семье… И… черт возьми, да! Он хватается за этот шанс.       Ваня забросила сад, эта мысль неприятно застревает в голове. Он снова облажался, оказавшись не в том месте и не в то время, его утешает лишь тот факт, что переменные в уравнении не подвели, и он хотя бы ровесник своих братьев и сестер.       Ваня кажется еще меньше и незаметнее, чем он ее запомнил. Она по-прежнему едва не заикается, разговаривая с Диего, опустив взгляд в пол, и мягко, но отчего-то виновато улыбается ему. Пятому хочется прижать девушку к себе и пообещать ей, что теперь все будет хорошо, но через десять дней апокалипсис, и он понятия не имеет, как его остановить.       Времени становится совсем мало, но это не мешает ему каждый вечер навещать сестру, пить с ней крепкий кофе и слушать ее умиротворенную игру на скрипке. И раздражаться до зубного скрежета, до ходящих желваков на челюсти, до темного желания хорошенько встряхнуть сестру за плечи, чтобы та перестала без конца говорить о своем драгоценном бойфренде.       — Я ведь тоже тебя понимаю, — совсем тихо шепчет он, исподлобья замечая потерянный взгляд Вани.       — Прости, — она выламывает себе пальцы, те неприятно хрустят, — я не хотела тебя обидеть.       Пять тяжело выдыхает, ему хочется погладить сестру по голове, но он вовремя одергивает руку, сжимая ее в кулак. Внутри что-то царапает легкие. Ему кажется, что их вот-вот проткнут. Неприятно, но почти не больно. На секунду Пятый задумывается, что жил с этим чувством всю свою жизнь.       — Хочешь еще кофе?       Ваня поднимается с кресла и забирает две кружки со столика, не замечая задумчивого взгляда брата куда-то в пустоту. Она уверена, что тот решает в голове очередное уравнение по спасению мира. И ей хочется быть ему полезной, но он никогда даже не посмотрит на нее, как на кого-то особенного.       Девушка включает плиту и ставит турку на огонь.       — Можешь спеть для меня, — внезапно просит тот, охрипшим от затянувшегося молчания голосом.       — Что?       — В детстве, — он откашливается, — ты часто напевала что-то, когда ухаживала за цветами. Спой для меня. Прошу.       Ваня мнется минуту. Пятый снова заходится кашлем. Она выключает плиту и садится рядом с братом на самый край дивана, неловко положив руки на острые коленки. Через четыре дня конец света, она не видела брата семнадцать лет, и все, что он просит — спеть для него.       И я бы песню спел для тебя одной,       Но сыграл их все я другой душе.       Пятый прикрывает глаза, наслаждаясь тихим, но мелодичным голосом сестры. В руке он сжимает несколько окровавленных лепестков и улыбается. С ним произошло все, что не должно было произойти.       Застрял в будущем, убил несколько сотен людей, чтобы вернуться обратно и незаметно влюбился в Ваню, безответно, конечно. А теперь он умирает, задыхаясь ненавистными пионами, что так любила в детстве Ваня.       И он не знает, что его прикончит быстрее — апокалипсис или дурацкий цветок, отчаянно рвущийся наружу, как и его побитые чувства.       Легкие жжет, губы чешутся от желания поцеловать Ваню. Она не поймет и не примет его чувств, ему остается лишь быть наблюдателем в забытом театре, где Ваня — главная героиня его личной трагедии.       — Спасибо, — благодарит он ее, когда та заканчивает петь, и невесомо целует в лоб, вкладывая в первый, и вероятно последний, поцелуй всю нежность, на которую еще была способна его изрядно прогнившая душа.       Пятый молча покидает квартиру, оказываясь в ближайшем парке под светом полной луны. Внутри все раздирает, все больше лепестков пытаются вырваться наружу, у него совсем мало времени, но ему некогда ждать, когда стебли плотным кольцом обовьют его шею, перекрыв доступ к кислороду.       Крошечный шанс, что Ваня посмотрит на него его еще раз таким взглядом, дает хрупкую надежду, и у него…       У него есть четыре дня, чтобы предотвратить апокалипсис и исправить ошибки прошлого.