Ах, у ели

      Я как в десять умом не блистал, так и в девятнадцать, кажется, не отсвечиваю: согласился обезьяну эту выгулять, пока мать с отцом «добавляют колбаску в оливье». Ну ладно, полдня без цунами и землетрясений они заслужили. И небольшой вечер наедине, пока часы не пробьют полночь и их лошади не превратятся обратно в детей. Сейчас надышимся с мартышкой в парке свежим зимним морозом, завалимся часов в девять обратно, пожрем, встретим Новый год и бухнемся смотреть мультики. Да, мне девятнадцать, и я смотрю мультики вместе с братом. А бате вообще сорок четыре, и он на серьёзных щах фанатеет по Спауну (пап, если ты это читаешь, то знай, что это уже давно не модно!). Брату почти девять, и он считает себя пришельцем из космоса — «Макс, а почему ты и папа везде такие волосатые?». Я ему обычно отвечаю, что он пришелец, мы его нашли на трассе по пути от бабушки, хотели продать, но он смешно пукал, поэтому оставили. И если Марти сильно выносит мозг, я обычно пугаю, что мы его продадим — это единственное, что с ним пока еще работает.       Ах, да, не блистал я в свои десять умом, не только решив подобрать по дороге эту обезьяну, так еще и Марти его назвать — моя идея была. «Мадагаскар» крутился по телику целыми днями, а я пел песни, как Король Джулиан, напялив мамино боа (мама, прости, я понятия не имею, откуда я его вытащил), подводил себе глаза черным фломастером, чуть позднее уже догадавшись позаимствовать у мамы еще и палетки — в лучших традициях папиного готического образа из лихих девяностых. Родители поугорали — мама смешно давилась в ладошку — и решили, что как имя и месяц — Март весьма подходит для этого маленького и громкого, только что вылупившегося пробника человека.       И сейчас этот пробник, как подобает пришельцу, ставит на мне свои изощренные опыты, решив позвать с нами на каток еще парочку своих гуманоидных собратьев. Да пофиг, чем больше, тем лучше: стадное чувство поможет им не разбежаться, а я как пастух покатаюсь вокруг, благо каток в парке небольшой. А мне плюсом в карму и на карту будет — папка щедрая душа, особенно под Новый год.       На каток тащимся своим пешком, Марти ноет, что рюкзак с коньками тяжелый, но я поблажек ему не даю — несу всего полпути, а дальше пусть сам. И вообще, давно бы уже привык свои вещи сам таскать. В автобусе или в магазине меня обычно веселит, как неравнодушные бабушки цокают, покачивая бошками в платочках: «большой такой, сестре бы помог, нагрузил, бедную, тростиночку». Ну да, ну да. Сестре. При беглом взгляде я и правда на девчонку похож: у меня большая и чистая (каждый день мою) любовь к длинным патлам в наследство от папы, к красивым штукам и вкусно пахнущим штукам — от мамы. Она мне даже масочки уходовые покупает, сам-то я не разбираюсь, хотя папа считает, что лучше пива для укладки и ухода (от реальности) средства нет. Родителей не парит. А мне раз не очень повезло появиться на свет в стране толерастии, то зато с родителями прям повезло. Люблю их, насколько можно любить вечных безбашенных неформалов в душе, у которых возраст — это только цифра.       — Тяжело, Макси-им! — канючит брат на подходе к парку.       — Слушай, макака, не пищи. Не будешь сам нести — коньки не отдам. Будешь стоять у забора, а мы с пацанами без тебя покатаемся.       Затыкается. Сопит, щеки надул, чешет вперед. Ловлю его за капюшон, когда поскальзывается на раскатанной дорожке под снежным налетом.       — Под ноги смотри! А то сейчас покатимся в травмпункт.       Завидев развлекуху, остальные двое тоже игнорят мои заботливые угрозы и с визгом летят по скользкой полосе почти до самых ворот. Вроде бы все живы — если на лбу нет вмятин от забора, значит, ранение можно считать не смертельным.       Каток у нас не сказать что классный — эдакий раздолбанный стадик-монстр Франкенштейна, который обитает в замке и словно ждет свою принцессу, натянув костюм принца на свое чудовищное тело. Половина скамеек погнута, сиденья оторваны, в дальнем углу одна тесная бытовка с жалкой надписью «Буфет», где еще десять лет назад продавали те самые хот-доги с кетчупом и горчицей, после которых я даже выжил, а еще подкрашенный коричневым кипяток или кофе «три в одном» — шикарные классические вкусы на выбор: с орлом или с бабой на пакетике. Из колонок играет праздничная попса. Кататься под Клаву Коку и детские визги — особый вид мазохизма. Иногда вроде бы за музыку отвечает нормальный человек, и тогда весь каток погружается в новогоднюю ретро-сказку. Спасибо администрации, что каждый год устанавливает елку напротив входа, от которой советскими гирляндами сквозь небо тянутся ряды разноцветных ламп. А сегодня нам придется рассекать под «Люди ночами делают новых людей», потому что за пультом эмси грустный роцкер словил сплин — видимо, нормальные люди отдыхают.       Переобуваемся на ледяных лавочках — душный гардероб за сотку я с презрением отмел еще несколько лет назад — и бросаем рюкзаки с обувью на снег. Брат и два других телепузика катаются вполне сносно — горжусь своими педагогическими навыками! Двойной тулуп у нас, правда, только в качестве одежды, но едет и не падает — моя заслуга. Оставляю мелочь болтаться сбоку: они притащили клюшки и самозабвенно пинают шайбу, думая, что это хоккей. Народу немало, я бы сказал, для парка в ебенях тут почти аншлаг. Разгоняюсь, подставляя щёки под дружелюбный декабрьский ветер, который дует в харю, а я хуярю. Но есть в нарезании кругов по льду под песни маминой молодости какая-то романтика. Огни везде, ёлка блестит в приступе эпилепсии, дети орут матом, подрезая друг друга. Замечательный предновогодний вечер.       Звонит батя, слышу, что частично за родителя уже впрягаются журавли, судя по интонации, качает его, как белые березки, что растут на пяти озерах. Где-то на окончаниях слов в его фразах еще подвывают хаски. Главное, чтобы он после водки сегодня в пираты не подался, распаковав мой коллекционный подарочный ром (три месяца со стипендии копил!) раньше времени. Марти, конечно, напрыгается на спящем боцмане вдоволь, а синяки наутро разминать попросят меня. Чуть замедляюсь, чтобы положить телефон и убрать его в карман джинсов, поправляю куртку спереди, а чувство такое, что пригладил и сзади.       — Что за?.. — разворачиваюсь как раз в этот самый момент.       Мой любимый момент — я так на вождении правым крылом тоже однажды притерся… А тут получилось буквально лоб в лоб! И, конечно, оно валится на меня сверху, я же мягкий, на меня так удобно, не на лед же ему падать.       — Блядь! — вырывается ушлый воробей из моего обычно довольно скромного рта.       — Прости, рыба, — дышат мне в ворот куртки, в опасной близости от лица.       — Я ж и укусить могу.       Бля, вслух сказал, ну вот, сейчас начнется коррида с быком и красной тряпкой, которая я. То есть на мне куртка красная, я специально надел, как знал.       — Кусай, — хмыкает и соскребается с меня, выдергивая следом за собой обратно в неуверенную вертикаль.       Ого, какие глазищи вблизи! Залипаю, даже не придумав, что съязвить. Хорош, чертяка. Кто ж тебя такого на каток-то пустил? Тут сейчас весь лед растает. Собираюсь из красной тряпки обратно в человека — руки складываю на груди, ножкой притопываю. Он переводит взгляд на обтянутые джинсой ляхи, потом на мои хоккейные коньки, и густые брови удивленно приподнимаются. Или удовлетворенно?       — Извини, пожалуйста. Засмотрелся.       — Извиняю. Ехай… — хочу добавить «нахуй», но получается «дальше». — Ехай дальше.       Он подмигивает и, круто развернувшись, улетает по встречке, и что-то мне подсказывает, что этот Карлсон еще вернется.       Нарезаю два круга, разгоняя кучкующиеся вокруг данного объекта мысли. На каждом круге проверяю пацантрэ, пересчитываю, не утащил ли волк одного из этих поросят. Выход здесь только один, и я его все время пасу. Я вообще довольно наблюдательный. За своим новым знакомым по имени «о боже, какие глаза, я теку» слежу краем ока так, что боюсь, окосею. Фиолетовая куртка со светоотражающими лампасами немного помогает отсрочить визит к окулисту, сияя почти так же припадочно, как елка напротив входа. Он ещё и ездит против движения, и, пересекаясь со мной, проносится так близко, что меня обдувает его одеколоном.       На третьем круге теряю его из виду, а потом снова по жопе хлопок — это стопудово наш рыбак уверенно машет удочкой. Я уже не разворачиваюсь — знаем, плавали — быстро выставляю левую руку, потому что предположительно он слева, и хватаю его за то самое место, идеальное пожатие для знакомства.       — Фига че творишь! — басит сзади, подхватывает меня под бока и разгоняется так, что мои ноги начинают вихлять, но я стойко молчу. Молчу и держусь за его член в мягких штанах.       О, вижу огромный сугроб впереди — это потому, что мы едем не по кругу, а в снежный бортик катка. Еще и песня, как назло, играет самая романтичная, «между нами тает лед». Если этот дебил планирует исследовать вместе со мной, почему так жесток снег, то лед у него скоро таять будет уже во рту. Пытаюсь тормозить, как я обычно это умею в любой непонятной ситуации, коньки гремят, поднимая брызги ледяной крошки, придурок сзади смеется, вжимается в меня (вместе со своим членом в моей ладони) и, как и следовало ожидать, влетает в сугроб. Вот только я не падаю, я успеваю подскочить и пробежать коньками по снегу вверх, как по лестнице, вовремя разжав пальцы и отпустив членик своего пленника.       — А ну стой, рыба, сюда иди! — орет в спину, барахтаясь в снегу, пока я бешеным кабанчиком бегу по утрамбованным сугробам вдоль края катка.       Прячусь за большой мигающей елкой — еще раз спасибо администрации. Я знаю, что администрация не несет ответственности за оставленных на катке придурков, но я за своих — несу. Выглядываю чуть-чуть в сторону мальчишек, смотрю, пинают снежные глыбы. Вместо них я-то сразу живо представил кое-какие другие куски. Кстати, где оно? Там, где упало, уже пропало. Нда, вовремя я спохватился. Все же поняли где. Даже буфетчица б поняла. А я все торможу. Торможу и затылком чувствую, как сокращается расстояние между нашими телами.       — Попался!       Стоп, что? «Лся»? Он точно это сказал? Я так привык, что меня с девчонкой путают, что, честно признаться, сейчас даже немного обидно. Правда, жопа моя совсем не против, ей, похоже, нравится процесс исследования филея чужими широкими ладонями.       — Ты вообще нормальный? — цежу, затаив дыхание, потому что если повернусь, то придется либо бить, либо бежать.       — Нет, конечно, что за дебильный вопрос! — смеется где-то совсем рядом с ухом.       Бархатный голос приятно урчит у меня в животе — там то ли хищная плотоядная бабочка, то ли котенок. Но точно не киска, и парень, похоже, только обеими руками за. За членом тянется, сволочь. Делаю шаг вперед и поворачиваюсь:       — А вы, сударь, случаем, не а-ху-ели?       Лыбится на меня, потом на елку смотрит. На меня смотри, дубина, когда с тобой разговариваю.       — Может, уже познакомимся?       Ура, ты сказал это. Черт, то есть какое там ура, все очень плохо. Я с незнакомыми не знакомлюсь.       — Или так и будем друг друга незаметно палить вторую неделю подряд?       — Я думал, что ты думал, что я девушка.       — Какая рекурсия, — хмыкает и шагает ближе.       Товарищ фиолетовая куртка знает слово рекурсия? Пожалуй, задержусь ненадолго. Загляну в этот вокабуляр поглубже.       — Я сразу молодец, я все правильно понял, — улыбается мне, как новогоднему подарку. — Девчонки по-другому двигаются. Ну, знаешь, как дюймовочки.       — А я? Километровочка?       — А ты как рыба плывешь. Как рыба моей мечты! Имя скажи.       Мастер подкатов нависает надо мной, облизывает губы.       — Ещё шаг, и рыба тебе леща пропишет.       — Лады.       Уже стягиваю перчатку, а он только плечами жмет и огибает меня впритирочку, чтобы спуститься на лед и ехать (дальше). Отслеживаю траекторию — вот гад, к пацанам моим втопил. Черт, не догоню ведь! Или догоню?       Разгоняюсь как красная ракета — зря я, что ли, десять лет подряд на каток хожу? А он как будто спецом ползет еле-еле, будто изобрел машину времени и уже заранее все знает. Подлетая, я немного ухожу налево, подрезаю его и резким разворотом останавливаюсь за фиолетовой спиной.       — Эй, я чуть не упал!       — Очень жаль.       Игнорируя его возмущение, возвращаюсь к своим гуманоидам, явно заинтересовавшимся нашим перфомансом. Фиолетовый догоняет и маячит перед лицом, двигаясь вперед спиной. Здравствуй, долгий зрительный контакт, здравствуйте, первые мурашки на шее.       — Пацаны, как старшего вашего звать? — кричит им, не поворачивая головы — уж больно интересное у меня, видать, лицо.       — Максим он! — кричат радостные предатели почти хором.       — Ну привет, Максим. А я Вова. — Руку протягивает.       Я, как воспитанный и вежливый дурак, конечно же тяну в ответ свою, даже перчатку снова снимаю. А Вова прыжком разворачивается на сто восемьдесят, хватает мою руку, и всё. Теперь мы с ним играем в маленький двухвагонный паровозик. Я у нашего состава в роли зада, само собой.       Блядь, ну за что мне эти лишние волнения накануне праздника! Все желания перебил своей теплой ладонью и пальцы еще переплел, гад такой. Вова, блин. Буду смотреть на президента и думать совсем о другом. Катаемся мы молча, он иногда оглядывается на меня, вместе с некоторыми ошалелыми попутчиками, которые все же во мне парня узнают. Но вроде как пофиг, даже не парит нисколечко. Точнее, не так парит, как каплями пота по спине, с падшим сердцем где-то уже в нижней части туловища и счастливой асфиксией в горле. Да уж, Макс, надолго же тебя хватило. Стараюсь не отставать, пусть мне дышать уже тяжело, но это все от нервов. Вова все время улыбается, когда косится на меня, а потом, круге на пятом, замедляется.       — Давай от входа до елки наперегонки? Ты вроде шустрый.       — Сомнительное предложение. Что, заняться больше нечем?       — Макс, ну мы пока еще на катке, потерпи до дома, — ржет и не краснеет.       Закатываю глаза, но не могу скрыть смешок, потому что больше собственной тупости меня веселят только его глупые намеки. Веселят и волнуют — за декабрь мы молча друг на друга насмотрелись, а так близко, да еще и чтобы разговаривать — это, так сказать, мой первый раз. Из всех первых разов.       — Знаешь, Вовочка, обычно такое предлагают на спор.       — Так на спор же! — Он только этого и ждал, по глазам вижу.       — И что за приз тогда? Извини, я сегодня без подарка.       — Если я выиграю, ты меня поцелуешь.       Вот так вот у него все просто. Как будто я поцелуи направо и налево раздаю. Их, вообще-то, еще заслужить надо. Они ж мои, я их бережно храню во рту, не разбрасываюсь.       — А если я выиграю?       — Тогда я тебя поцелую.       Ой, как все по-честному, в лучших традициях разводилова! Ладно. Куда целовать — в споре не уточняется, сыграем на этом. Жму руку в знак согласия. Доехав до моих чибиков, зову Марти, чтобы он нам дал команду «на старт, внимание, лох», где лох — это я. Растение и человек два в одном, почти что супергерой, такой же ядовитый, как плющ, и так же плющит рядом с фиолетовой курткой, которая как криптонит Супермену.       — Марш! — звенит тоненький голосок, утопая в музыке из динамиков.       Вовочка дает мне фору? Или просто не расслышал? Я лечу к мигающей елке, как по взлетной полосе. Лечу поперёк катка, уворачиваясь от людей, которые как астероидный пояс кружат вокруг невидимого центра силы. Админы, надо было елку посередине на льду ставить, я бы уже выиграл! А кто говорил, что будет легко? Впереди фиолетового пятна не вижу, класс. Влетаю в снег, забираюсь к пьедесталу с елкой. Жду, слушаю «Roxette», которые протяжно звенят о том, что это, должно быть, любовь, где-то совсем над ухом, когда над другим раздается:       — Что-то ты долго. Я уже замерз, в буфет хотел пойти.       А затем крепким хватом за воротник меня утягивают за елку.       Нет конечно, это не первый мой поцелуй, я еще в школе на девочках тренировался и на юноше из параллели, только это, оказывается, все фигня. Вовочка, видимо, тоже так думает, потому что отстраняется от меня с явным удивлением на покрасневших губах.       — Воу! Не кусайся, рыба.       Рукой своей горячей приглаживает мои распушившиеся волосы, выбившиеся из-под шапки, пальцем стучит по носу — ловлю кусаю этот палец — прячет и смеется.       — Ну камон, Макс, ты же сам меня первый раз тогда подрезал!       — Когда?       — Да не помню, с тобой еще были две девчонки и пацан какой-то.       Вспоминаю, что приходил с бывшими одноклассниками по старой памяти еще до начала сессии. Катька меня случайно в него толкнула. Хотя вот теперь думаю, а вдруг специально? Я же ей сказал, какие мне парни нравятся, и на этого показал, мол, вот этот дикий, например.       — Не надоело просто так пялиться? Я сюда только ради тебя и прихожу, вообще-то.       — И почему я об этом только сейчас узнаю?       Выглядываю из-за елки в поисках мелочи, смотрю, гоняют неторопливо по кругу. Народ потихоньку начал рассасываться, лед как на ладони.       — Потому что не такой уж я и смелый, Макс, — отвечает Вова, даже взгляд для правдоподобности куда-то вбок и вниз уводит. — Особенно когда ты не один.       Помню, я мелким у мамы спрашивал, что такое эйфория. Я думал, это какая-то вкусная еда или семейство бабочек. Мама объяснила, что это сильное чувство счастья. Тогда я спросил, что такое счастье, и мама объяснила, что это когда у тебя все хорошо и ты рад. Тогда я спросил, как понять, что все хорошо. В такие моменты, когда мама уже не знала, как от меня отвязаться, встревал папа и нес чушь разной степени дикости, которую я успешно запомнил и время от времени пересказываю Марти, задающему похожие вопросы уже мне. Пожалуй, о том, что эйфория — это когда тебе слишком хорошо от того, что целуешься до дрожи в коленках, я ему расскажу чуть попозже.       — Ты пиздец, — выдыхает Вова вместе с облачком пара, потом еще раз прилипает ко мне уже всей своей курткой.       На холоде, а мокро все равно становится не только во рту. Буду учить брата, чтобы слишком долго не целовался в неположенных местах, где положить друг друга негде. Хотя нет, Вова все же валит меня на снег. Такой он приятно тяжелый, в самый раз (для чего, блядь?!). Невозможно остановиться, я как будто попробовал самое вкусное блюдо на свете, где колбаска из оливье и рядом не стояла. Вова тоже, кажется, язык и свой, и мой заодно проглотил — он у него во рту уже дольше положенного, невежливо это, в гостях так надолго задерживаться! Впервые жалею, что на мне зимой куртка.       — Охуели, пидоры! А ну валите нахрен!       Вскакиваю, отряхиваясь, пытаюсь разглядеть, кто тут такой борзый. Вова смущенно поднимается следом, робко поправляет съехавшую шапку. И себе заодно тоже. Вижу какого-то дядьку чуть выше в рядах ломаных скамеек, бухарик нахохлился с чекушкой в руке и перхает нам что-то на древнерусском.       — Ты сам охуел, бухать в общественном месте? Сейчас охрану позову! — ору ему не своим голосом, а Вова смеется и тянет меня обратно к ребзям, подальше от проблем.       Переобуваемся мы все вместе, я в приятном волнительном головокружении забыл все свои сарказмы и ловлю что-то явно предоргазменное от взглядов, которыми меня ощупывает фиолетовая куртка. Мальчишки умаялись и даже не хулиганят, а Вовке с нами, оказывается, немного по пути. Он живет за два квартала до нашего двора, но в порыве любви к братьям нашим меньшим помогает развести их до подъездов, а меня разводит на номер телефона.       — С наступающим, Макс! Увидимся в следующем году!       — А ты столько потерпишь ждать? — хмыкаю я, сохраняя себе в контакты его дозвон.       — Ну пару часов я как-нибудь переживу. Зайду за тобой в полвторого.       Папа, мама, простите вашего сына, потому что с макакой сидеть теперь придется вам. А меня ждет примат покрупнее. И поумнее. И посимпатичней, чего уж там.