Romeo's Regrets

— Эй… — догоняя меня, Гас подкатился сзади, подхватывая и на несколько долгих мгновений отрывая меня от земли. — Мне кажется, или моя малышка чем-то обижена? Стоп, ну всё, давай поговорим… Ему вполне могло показаться, что я пытаюсь сбежать: пока они с Бэкси прощались по десятому кругу, перетаптываясь у входа в заведение, я воткнулась в переписку в мессенджере. И почти рефлекторно направилась куда-то в сторону набережной. «Чувак, у тебя есть чего на кармане? Или подкинуть тебе?» — Джордж спросил это, даже тон не понизив, будто и не он вовсе выражал озабоченность судьбой товарища получасом раньше. Ох, мальчики… Пип ответил куда тише, и я разобрала только «под завязку», «не надо» и «пятница». Мне не хотелось думать и анализировать, хотя внутри что-то ёкнуло, обрываясь. Стараясь не вслушиваться в их рэперские диалоги, я вяло отбрыкивалась от настойчивых попыток Эммы договориться если не о встрече, то хотя бы о созвоне. В итоге, мы сошлись на том, что и так увидимся на работе послезавтра, и, возможно, сходим на обед вместе. Ну, если синхронизируемся по времени и количеству выполняемых задач… Emma-tor: «Если что, я закажу доставку из нашего любимого японского ресторана прямо тебе на стол» Me: «Это угроза, что ли?» Emma-tor: «Практически» Me: «Боюсь, прямо с моего стола ты есть не захочешь» Emma-tor: «Очень смешно, Джули! Как будто это не я работаю в этом вашем Царстве смерти на ресепшене» Me: «Именно поэтому странно слышать от тебя такое. Ну да ладно, доживём до послезавтра» Emma-tor: «Звучишь оптимистично, подруга» Me: «Мне ещё нужно заняться этими самыми столами, между прочим» Emma-tor: «О! Вам новенькие привезут, что ли?» Me: «А Док не говорил тебе?» Emma-tor: «Мы с Доком вообще редко разговариваем» Me: «О работе?» Emma-tor: «Вообще. Док трахается молча, представь себе. Не очень-то он разговорчивый. А с тобой было не так, разве?» В самом деле, как ещё… В последней реплике Эммы мне виделся немой укор и мне, и Алексу. Хотя, быть может, мне просто было немного совестно, что я, как и Док, недоговариваю. Врать я никогда не умела, но и говорить о том, что именно меня отвлекает от перспективы совместных обедов, мне всё ещё не хотелось. — … чем-то или кем-то? — продолжил уточнять Густав, ныряя между плечом и шеей, чтобы влажно поцеловать чуть пониже уха. — Прости, пожалуйста. Мы с корешем заболтались немного… Вопреки всем прогнозам, начинало накрапывать, а ветер ощутимо прихватывал меня за рёбра, то и дело светящие из-под лихо срезанной футболки — только куртка с чужого плеча и спасала. Дождавшись момента, когда мои кеды коснутся тротуара снова, я обернулась к Пипу лицом, оказываясь прямо в объятиях. Он улыбался мне из знакомого уже капюшонного полумрака. Краешек улыбки и блеск глаз — всё, как вчера. — Интересно, если потянуть за шнурки, один твой нос будет торчать на улице? — поинтересовалась я, не слишком ловко пытаясь сменить тему. — Проверь, если хочешь, — охотно согласился Пип. — Так ты вправду не обижаешься? — Ерунда… Просто не хотела мешать вам договариваться, или о чём вы там чирикали с Бэкси. — А с кем чирикала ты сама? — он смотрел мне в глаза, и у меня не было ни единого повода отвести взгляд. — Скажешь? О чём? — С подругой и о работе. Помнишь, я рассказывала? — Ммм… Эмма? — припомнил Гас, и его мягкая улыбка стала чуть шире. — Как же, помню! Потеряла тебя? — я кивнула, чувствуя, как он притягивает меня чуть ближе, и ничуть этому не сопротивляясь. — Ты же помнишь, что я за тобой присматриваю, правда? — Да. И это всё ещё очень мило с твоей стороны… — касаясь его лица, я заметила, что у меня всё ещё дрожат пальцы. И что Густав тоже это заметил. — Мило… — отозвался он хрипловатым почти что шёпотом. — Я наговорил всякого, а ты наслушалась. Фиговенькая мне реклама, да? — Ну уж ты-то в рекламе не нуждаешься! — Это почему? Сбросив капюшон с его головы, я убрала разноцветные волосы, упавшие ему на глаза, аккуратно закладывая их за уши. Пип сделался серьёзным, будто и в самом деле хотел послушать моих объяснений. Закатив глаза, я зашла с беспроигрышного аргумента из классики. — Потому что… Ромео под любым названьем был бы тем верхом совершенств, какой он есть. Зачем нужна реклама совершенству? — Я сомнительное совершенство, Джульетта. Так себе, на троечку. Проблемный торчок с большим… — он фыркнул, отводя взгляд. — С большим потенциалом. — Звучит, будто ты за самого себя извиняешься, — поделилась я открытием, про себя добавляя: «как дурак». — А если и так? — он вскинул бровь, всё ещё не улыбаясь. Видимо, действительно чувствуя нелепость этого предположения. — Если так, то не стоит, — я развела руками прямо перед его лицом, но Густав даже не моргнул. Его внимательные тёмно-карие глаза неотрывно наблюдали за мной. — Всё это, конечно же, часть твоей жизни. Твоя тёмная сторона, если хочешь… Но не ты сам. Не весь ты! Я пытаюсь сказать, что… — О, да-да-да, — усмехнулся Гас, тут же прикусывая губу. — Я понимаю, Лил Джуллз. Я, конечно же, больше, чем вся эта трахомудь с веществами и их прекурсорами. И меня неимоверно радует, что ты это замечаешь. Но, блин… Мои демоны — они злые, и я часто бываю на тёмной стороне. Может статься, что большая часть меня чёрная и лохматая, — говоря это, он взъерошил волосы снова, то ли демонстрируя действительно неравномерное окрашивание, в котором цветных прядей было куда меньше, чем тёмных, то ли пряча под длинной чёлкой ставшие влажными глаза. — Я иногда торчу отсюда и до пятницы, малышка… В груди стало тесно, почти что больно. »…Не бери меня на слабо, если не готова нестись со мной под сотню миль в час, местами, по встречной. Я вспыльчивый, у меня восемь цилиндров, как у долбаного винтажного родстера. И временами я совсем без башки…» — припомнилось мне. — Ты меня уже предупреждал, нет? — я прекрасно понимала, о чём он говорит. Как и то, что эта тема всплывёт ещё не однажды. Всякий раз, когда он будет винить себя в чём-то, нам придётся по новой повторять наши клятвы. Смешные и не очень. — А ты не передумала, да? — уточнил Гас с едва различимой ноткой превосходства в этом его загадочном тоне, а я только качала головой. — Не передумала… Но я-то помню, что красивые девочки такие врушки иногда. — Видимо, я не красивая… — Самая красивая! — Специально так говоришь, да? — я в шутку попыталась освободиться, но захват стал ещё крепче. Смахнув волосы с глаз Густава, я привстала на цыпочки, прижимаясь лбом к его лбу. Со стороны казалось, что мы намерены бодаться с азартом десятилеток или играть в гляделки с поцелуйного расстояния. — Дай договорить — и узнаешь, — облизав губы, он улыбнулся. — Ты — не все, помнишь? Я верю, верю… Но несоответствие внутреннего и внешнего вызывает у меня… ммм… когнитивный диссонанс. Принимается? — Конечно, — согласилась я, не без сожаления уклоняясь от поцелуя. — Но, Пип… — Что? — он улыбнулся, даже провалив очередную попытку поймать меня на губы. В ответ я стиснула его почти до хруста. — А то… Хочешь оставаться собой — не пытайся быть удобным для всех. Ни для кого. По крайней мере, не для меня. Я не хочу так. — Это сложно, детка. Я попробую… Как раз-таки, для тебя. Давай пойдём уже? И мы пошли. Наши кеды вели нас к дому, хотя и сильно кружным путём, то и дело пропадая в каких-то боковых ответвлениях знакомых нам обоим, пусть и в разной степени, улиц. — Слушай… — вклинить что-то более или менее серьёзное в наши спонтанные беседы было проще простого. Потому что всё, что говорилось между нами здесь и сейчас, было важно. — С твоим желудком всё очень печально? Гас посмотрел на меня сверху вниз, усмехаясь. — От этого я не умру, не беспокойся. — Просто расскажи, что было, — не унималась я. — И прекрати говорить о смерти. — Триггерит? Тебя?! Удивительно! — О своей смерти, — конкретизировать было проще, чем пытаться перешутить Пипа. — Да, мне нравится моя работа. Да, сами по себе мёртвые тела — это просто человеческий лом. Но смерть близких — это не простой медицинский факт, правда? — Мы все умрём, детка. Но я, быть может, умру много раньше, чем тебе хотелось бы, — констатировал Гас своим фирменным тоном. — Ты просто прими этот факт. Это не чёрный юмор, я действительно так чувствую. — Хорошо, — согласилась я всё из тех же сугубо рациональных соображений. Чтобы не обострять и не углублять. Понимая, откуда растут его собственные предчувствия, я меньше всего хотела, чтобы они стали ещё и моими. — Теперь ответь на мой вопрос, Густав. Так что? — Ммм… — он явно был настроен ещё немного поартачиться, но одного быстрого взгляда хватило, чтобы оценить мой не на шутку взволнованный вид. — Насколько печальной тебе кажется язвенная болезнь в стадии этого самого… — Рубцевания? — не без затаённой надежды уточнила я. Впрочем, стадия ремиссии меня тоже устроила бы. — Угу. Кажется, так. — Ну, жить можно, — я выдохнула, а Гас только усмехнулся. — Я как-то так и сказал, нет? — А рубец красный или белый? — почти машинально уточнила я, тут же осекаясь. Но было поздно, потому что Густав остановился, тут же перехватывая меня за подбородок и очень уж пристально заглядывая в глаза. — Ой… — Ты всерьёз думаешь, что я его видел? — поинтересовался он с предельной серьёзностью, в то время как в его огромных карих глазах так и прыгали задорные смешливые огоньки. — Понятия не имею. Это со мной случилось довольно давно, и на память мне остался только чёртов гастрит. Но я к нему притерпелся, честно… — Гас… Густав покачал головой, давая понять, что ещё не закончил. — Если ты взаправду хочешь, чтобы я не пытался быть удобным… Я терпеть ненавижу все эти скользкие кашки для язвенников и такие же скользкие формулировки, когда меня жалеют. Пожалуйста, не надо со мной так, — сказал он, касаясь большим пальцем уголка моих губ. — Если эта хрень внутри меня разболится больше обычного, я дам тебе знать… — Гас! — … потому что ты врач, — продолжил Гас, игнорируя мои попытки. — И потому что я тебе доверяю. Но, пожалуйста! Ты всегда будешь единственным врачом, с которым я готов иметь дело. Запомни это, ладно? — Ладно. Извини, пожалуйста. Я иногда действительно забываю, что ты без башки. — Ничего, — усмехнулся он снисходительно. — У тебя, пожалуй, будет время, чтобы к этому привыкнуть. Крепко взяв меня за руку, Густав шагнул куда-то в сторону, в очередной раз безошибочно направляясь к реке. Это его наивное наитие было для меня удивительным: он жил в Лондоне всего ничего, и мысль о том, сколько времени о потратил на то, чтобы просто гулять здесь, меряя пространство подошвами, была для меня почти болезненной. Воздух пах водой — земной и небесной. И мои глаза на мокром месте были чем-то очень логичным в этой связи. — Откуда ты знаешь, куда идти? — спросила я глухо, не особенно рассчитывая на ответ. — Я не знаю, — отозвался Густав. — Я просто иду, потому что вижу какой-то смысл в движении. Знаешь, как в детских дурацких играх… — он сперва запрокинул голову, будто пытаясь сориентироваться по стремительно кокающимся вверху облакам, а потом посмотрел на меня. И в его тёмных глазах так же точно, как и в моих, отсвечивала влага. — Наступишь на трещинку в асфальте — мама умрёт, остановишься — умрёт твой друг. Что ни игра, то обсессивно-компульсивное расстройство на выходе. Когда я иду… — он вздохнул, и я почувствовала, как мне самой не хватает воздуха. — Когда я иду, я как будто контролирую собственную жизнь. И ни с кем ничего не случится плохого. Просто иду и всё. Но я не знаю, куда идти, Джуллз. Просто, в душе не ебу… Он поднял скрещенные пальцы, как-то неуверенно улыбаясь. — Ох, Гас… — он неуютно поёжился, и я потянулась к нему, чтобы встать ещё чуть ближе, утыкаясь лбом в его шею. — Извини. Пластинку заело, походу. — Это ничего… — Это что-то, — тут же отозвался он, обнимая, касаясь губами моей макушки и чуть отступая, чтобы заглянуть в лицо. — Мне приснилось кое-что, пока мы валялись, ближе к полудню. И я даже не знаю… Выйдет ли из этого что-то в рифму, чтобы хоть как-то качало. — Расскажешь? Усмехнувшись, он потянулся за сигаретами, озираясь по сторонам. Ну да, в этом глухом переулке, да ещё и в такую погоду, вероятность налететь на штраф почти нулевая. — Напомнишь мне курить купить? — не дожидаясь ответа, он продолжил. — Мне приснилось, что я умер, детка. Мне доводилось пару раз, я знаю, как это… Ну, когда трубка от дыхательного аппарата в горле саднит, и тоска такая, что рукой не двинешь. Но не было ни больничного запаха, ни суеты вокруг, ни бесконечного тоннеля. Сегодня мне было спокойно от того, что я умер. Потому что… — он взял воздух, чтобы тут же затянуться, а я и вовсе забыла, как дышать. — Потому что я видел перед собой только какие-то старые сосны, скребущие где-то в небе. Знаешь, такое большое окно, пол-потолок, и деревья, уходящие вверх. А потом появилась ты. Твоё лицо, детка. Будто ты пытаешься разбудить меня, но нифига-то у тебя не выходит. Такие дела… Выдохнув дым через ноздри, он улыбнулся. Моё чувство тревожности заворочалось где-то очень близко к поверхности сознания, но я толком не успела об этом подумать. Успею ли я привыкнуть? Беда была не в том, что у него, временами, оказывалось даже опасно много свободного времени, а в том, что у Густава Ара было не очень много времени в общем и целом. Успею ли я? Несмотря на то, что Густав безошибочно взял нужный след, мы ещё часа полтора петляли по району. Это было небезынтересное приключение. То и дело оказываясь в карманах дворов, которые он сам называл «цивилизационными тупичками», Гас открывал мне местные «достопримечательности», о которых я сама была ни сном ни духом. В попытке изобразить музыкальное сопровождение, он выделил мне один из своих эйрподсов, ловко выискивая в недрах айфона один атмосферный трек за другим. В эту будто бы не определившуюся с настроением погоду фит Рэй Шримёрд с Гуччи Мэйном про «Чёрных Битлз» ложился едва ли не лучше всего. Гас вполголоса дублировал то бэк-вокал, то основную партию, забавно дурачась. А я пыталась запомнить, как звучит он сам. Чтобы узнать при случае… Нам попадались претенциозные инсталляции городских художников, собранные едва ли не из дерьма и палок. Наскальная живопись местных подростков, отчаянно протестующих против стандартной бетонной серости высоток. Забавные зелёные островки и детские площадки… На одной из них мы и притормозили, чтобы перевести дух — прогулка получилась действительно длинной. Привстав на цыпочки, я огляделась и не увидела ничего примечательного. Гас натянул капюшон едва ли не до кончика носа, плюхнулся на качели, звякая цепями и вытягивая длинные ноги. Он сперва принялся листать музыку в телефоне, а потом как-то заговорщически улыбнулся, даже не пытаясь казаться серьёзным. Его взгляд скользнул по мне снизу вверх и обратно, словно Пип силился, но не мог сосредоточиться на чём-то одном. Он слишком явно нервничал. — Птенчик… Ты чего? Здесь тоже что-то есть? А то я ничего не заметила… Густав кивнул, не отводя взгляда. — Одна ма-а-аленькая ерунда, — он облизал ставшие сухими губы, по-прежнему улыбаясь. — Жаль, сигареты кончились, сейчас рот занять было бы зашибись… Покатаешься со мной, Лил Джуллз? Гас похлопал себя по коленкам вполне очевидным пригласительным жестом, попутно вытирая о джинсы ставшую влажной ладонь. Идея была хороша уже хотя бы тем, что так я могла хоть немного прикрыть его от ветра и, возможно, занять-таки его рот. Как ни странно, сидеть вот так, свесив ноги у него за спиной, было удобно, хотя и непривычно — кататься вот так мне ещё не приходилось. Гас выбрал, наконец, песню, а потом обхватил меня за талию, притягивая к себе тесно-тесно и тут же отталкиваясь ногами от земли. Качели дрогнули, плавно трогаясь в такт музыке. Мне хотелось обнять его за плечи, но это значило бы потерять равновесие. Ещё один толчок — и мы взлетели чуть выше, раскачиваясь. Кусты и клумбы вокруг смазались в мелькающее зелёно-пёстрое пятно. — Держись крепче, ладно? — проговорил Гас своим загадочным тоном, и я буквально вцепилась в пахнущие металлом, хотя и обтянутые тугим пластиком, цепи. — И просто смотри. А слушать… Слушать не обязательно. Он уткнулся в моё плечо, пряча лицо — горячий выдох, казалось, прошил меня насквозь, прямо через джинсовку. Его такой знакомый и одновременно незнакомый голос как будто раздвоился, проникая сперва в пульсирующий битом наушник, а потом и в моё сознание. Мои ладони тоже стали влажными. Незатейливые, но ершистые слова застревали в памяти. Пох на жизнь мою, девчонка. Не спасти это дерьмо. И не надо врать, что знаешь, и тебе не всё равно. Дальше будет только плата за манеру жить шутя Как никто из всех ублюдков, я б озолотил тебя… В очередной раз взлетая на один из пиков этого раскачивающегося маятника, почти что судорожно сжимая колени, я всерьёз надеялась, что не потеряю заветный наушник. Гас держал меня. Я держалась… И я слушала, про себя отмечая, что он даже качели раскачивает в такт биту. Бит качал. Я могу и этак сделать для тебя, и так. Взять с собой? Окей, но прежней уж не быть, верняк. Бесит это всё, не делай грустные глаза Испугал тебя? Тогда прими меня назад… Почти забыв о том, что нужно ещё и смотреть, я увидела. За кустами цветущего снежноягодника в нише одного из фасадов красовался граффити-портрет — приметное лицо с тёмным взглядом из-под полуприкрытых век и спадающей на лоб обесцвеченной чёлкой. Лил Пип. Таким я его не видела, но не могла не узнать. Одиночество — мой вечный путь, Путь домой, с него мне не свернуть. Я хотел бы знать, нет, мне нужно знать Хочешь кайфануть? Можем кайфовать… — Эй… Это же ты! Он только кивнул, толкаясь лбом, притягивая ближе, удерживая и щекотно выдыхая куда-то мне в шею. В этом коротком жесте был он весь — Густав Ар, застенчивый и тонкий, чувствующий других лучше, чем собственные границы. Лил Пип на стене выглядел расслабленным, но дерзким. Он смотрел на меня так, будто хотел что-то сказать. Собственно, слова, то и дело возникающие в наушнике, — эта заповторенная песня, — тоже принадлежали ему. …Я могу и этак сделать для тебя, и так. Взять с собой? Окей, но прежней уж не быть, верняк. Бесит это всё, не делай грустные глаза Испугал тебя? Тогда прими меня назад… Дождавшись противофазы, когда это насмешливое Лицо-на-Стене снова скрылось за снежноягодником, я чуть подалась назад, вынуждая Густава поднять голову. Ветер, сбросивший капюшон его толстовки, откинул чёлку с его высокого лба. Живое лицо, протравленное эмоциями, было красивее нарисованного. «Лил Пип», — произнесла я одними губами, будто пробуя его сценическое имя на вкус. Глядя, как на этих бледных, зацелованных ветром щеках проступает румянец, смесь смущения с воодушевлением. …Я хотел бы знать, нет, мне нужно знать Хочешь кайфануть? Можем кайфовать… — Такая вот романтичная дичь, — констатировал он, тут же атакуя. — Нравится? Это моя коммерческая музыка. Прилизанная. Серьёзный лейбл, все дела… Не саундклауд, а прямо работа, йопта. Так как тебе? Как никто из всех ублюдков, я б озолотил тебя… — Нравится, — призналась я. — Гас, ты известный… Нет, не так. Ты популярный. И ты тушуешься, потому что твоя песня играет в моём наушнике? Серьёзно?! Или тебя парит твой портрет на стене в подворотне? Кажется, мы уже говорили об этом, но я повторю. Мне нравится, что ты такой. — Я такой, да… — усмехнулся, почти как вчера, когда мы залипали друг в друга, стоя у моей двери. — Всякий раз в панике, когда мне нужно на сцену выходить. Просто, а-а-а-а! Жёсткий синдром самозванца. Я чувствую себя крутым по-настоящему, когда у меня что-то получается — новая песня или, там, фит. Когда мне удаётся протащить куда-то ребят из Клики или придумать, на что мы будем жить следующий месяц. Но когда нужно выступать или общаться с фанатами, я пас. Я люблю их всех, я им признателен за то, что они пришли, но себя я в этот момент почти ненавижу. И соображаю, примерно, как морская звезда… Густав скосил глаза и высунул кончик языка, наглядно демонстрируя мыслительные навыки уровня Патрика Стара, а потом рассмеялся. Он намеренно отвернулся, пряча ставшие влажными глаза. — Гас… — Знаешь, что? — он склонил голову на бок, улыбаясь своей идее. — Всякий раз, когда будешь думать, что я звезда, вспоминай о том, что морская. А уж если я сам начну звездиться, скажи это вслух. Пожалуйста, Джуллз… — Знаешь, что? — зашла я в масть, видя, что ему это нравится. — Давай-ка ты перестанешь раскачиваться, для начала? — Чёйта? Не качает? — поинтересовался он, впрочем, почти сразу же замедляясь. — Ещё как качает. Ты, прямо, чётенько с ритмом подгадал. Если бы я не знала, что это экспромт, то подумала бы, что ты репетировал, — он фыркнул, не сказав ни слова. Но хитрое выражение его лица было равносильно признанию. — Эй! — Я хотел показать тебе это место, вот и всё. Забавно получилось, да? Не мог же я попросить тебя погуглить, в самом деле! А так… — Гас взял паузу, шумно сглатывая, и я тут же усовестилась, видя, как нелегко ему даются слова. — Ты смогла оценить масштаб этого… кхм… культурного явления. Что бывает, когда пацан с Лонг-Айленда пересаживается с велика на Гелик и катится в свой персональный ад, весело насвистывая. А чтобы в бит попадать, так тут большого ума не надо. Детка, это называется «параметрический резонанс» — просто физика. Не заморачивайся, ладно? Мы почти совсем остановились, и я вынула сперва свой, а потом и его наушник. Густав запустил одну руку в карман толстовки и протянул мне кейс. Так странно… Эйрподсы уже ушли на зарядку, а слова песни всё крутились у меня в голове. Пох на жизнь мою, девчонка. Не спасти это дерьмо. И не надо врать, что знаешь, и тебе не всё равно. Дальше будет только плата за манеру жить шутя Как никто из всех ублюдков, я б озолотил тебя… Спрятав кейс обратно, Гас вернул свои ладони на прежнее место. Мои пальцы теперь оглушительно пахли металлом, но это никак не помешало мне тут же запустить их в его непослушные цветные волосы, а потом и обнять широченные плечи Густава. Он был большим и таким тёплым… Здесь под этим продрогшим и неуютным небом, полинявшим из синего в серое. Прямо сейчас Густав казался мне совсем взрослым. Быть может, дело было в выражении лица, может — в его почти осязаемой внутренней заряженности. В том, как покровительственно прозвучало его «не заморачивайся». В этот момент Гас ощущался как цельный, но хрупкий. Может, потому что был напряжён почти до звона — не чета своему расслабленному портрету там, на стене. А может потому что он был в завязке уже неделю. Чистые эмоции могут быть хорошим допингом сами по себе, но и их нужно уметь вывозить в больших количествах. Когда эмоций много, не имеет значения, позитивные они или негативные. Здесь и сейчас до меня дошло кое-что, и теперь эта догадка буквально жгла меня изнутри. — Птенчик… — начала я, чувствуя, как он вцепляется в меня даже крепче прежнего. Считывая интонацию, напрягаясь, предчувствуя. Может, даже всё и сразу. — Гас, ты ведь и сам не знаешь, где заканчивается Густав Ар и начинается Лил Пип. Он для тебя не работа. Он и есть ты. Нет никакого сценического образа, никакого притворства. Никакой защитной мембраны между тобой и публикой… Он вздохнул. И это было красноречивее любых слов, в который уж раз. Мне следовало бы заткнуться, и я просто прижалась губами к его виску, впитывая исходящую от него почти осязаемую тревожность. Как же мне хотелось успокоить его! — Ох, детка… Это плохо? Он умолк, то ли подбирая простые, но неудобные слова, то ли пытаясь вытолкнуть из лёгких ставший вдруг вязким воздух. Поймав в ладони его лицо, я поцеловала Густава в закрытые, чуть подрагивающие веки. Солёные… — Не знаю. Наверное, это красиво. Представляю, как ты почти светишься в полумраке сцены. Просто… Мне кажется, иногда это делает тебе больно. — Да плевать, — глухо сказал Гас. — Главное, что моей девочке нравится, что я такой настоящий. — Густав… Он покачал головой, не открывая глаз. Притягивая меня так близко, как только можно, прихватывая за бёдра. Втирая мои джинсы в свои, удерживая меня верхом на самой беспокойной точке его зудящего от напряжения тела. — Спроси лучше, сколько раз я выходил на сцену не обгашенным. Ну, давай… — И сколько? — я догадывалась, каким будет ответ, но мои пальцы будто сами собой скользили по его прохладным гладким щекам, спускаясь на шею. Взмахнув ресницами, Пип уставился на меня в упор, будто проверяя мою решимость услышать. Я не могла оторваться от него. Не могла насмотреться. По-прежнему… — А нисколько, — он усмехнулся. — Вот и весь секрет. Мне нет нужды притворяться — я просто уделываюсь. Лучше пусть меня мутит от адского микса веществ, чем от нервов. Трясутся руки? Есть ксанакс, вот тебе пара волшебных пилюлек. Нет настроения? Выкури косячок, старина… Нужно собраться и быть на бодряках? Четыре дорожки — и в путь. Ладно, иногда шесть! Нет, ну… Редко когда больше шестнадцати… Джуллз, временами у меня пять таблеток алпразолама вместо завтрака, а ещё три — это мой поздний ужин. Так жизнь становится удобоваримой, а я сам — способным принимать её цельным куском, а не по чайной ложке. Такая вот у меня диета нездоровая. Понимаешь? Я кивнула, понимая только то, что вязну в этих тёмно-карих глазах, без единого шанса связно ответить. Да и что я могла сказать? Что приняла его зависимость как факт? Что даже не начинала думать о том, что будет, если я увижу её в деле? Что вообще не очень хорошо соображаю, когда он смотрит на меня вот так, да ещё и держит за задницу? Как там было? «И не надо врать, что знаешь, и тебе не всё равно». Мне было не всё равно, очень даже нет. Но говорить об этом было почти бесполезно. Пип пригласительным жестом распахнул передо мной дверь в свой собственный мир, который был для меня чем-то вроде параллельной реальности. Чтобы пройти туда вместе с ним, мне очевидно придется откусывать и проглатывать, как той Алисе, которой посчастливилось оказаться на дне Кроличьей норы с её бесконечными, полными абсурда, приключениями. Для этого мальчика всегда будет слишком мало одних только слов — говорить он и сам умеет даже слишком хорошо. Я попросила в залог его сердце, а он отдал его так легко, как отдают ключи от опостылевшего дома, в котором гуляют призраки. Раз за разом напарываясь на симптомы его неблагополучия, я чувствовала не жалость, а нежность. Она прошивала меня снова и снова, пока Густав в духе лёгкой прогулки описывал мне тот самый персональный ад пацана с Лонг Айленда… Вчера, когда мы «слишком быстро сговорились», мы оба знали, что просто не будет — потому что не может быть. Но нам хотелось продолжать, несмотря ни на что. Могли ли мы перестать тогда? Сейчас? Сможем ли завтра? Мне казалось, я знаю этого парня даже слишком давно. Оттого моё внезапное чувство к нему имело отчётливый привкус неотвратимости, свойственный всякой трагедии. Будто откуда-то сверху за нами — здесь и сейчас — наблюдал чей-то пристальный взгляд с недобрым прищуром. Гас смотрел на меня, улыбаясь. Сырой ветер, похожий на чей-то судорожный выдох, цеплял узнаваемый запах от ворота его толстовки. Я чувствовала его — запах и его самого, в очередной раз зажатого между моих коленок даже слишком крепко. Оттого и улыбающегося вот так. Я смотрела на него — и от слов, что всплывали в моей памяти сами собой, внутри всё обрывалось и холодело. …Добра не жду. Неведомое что-то, Что спрятано пока еще во тьме, Но зародится с нынешнего бала, Безвременно укоротит мне жизнь Виной каких-то страшных обстоятельств… Картинка в моей голове была яркой и резкой до абсурда, будто оживший кадр из фильма База Лурмана. Молодой Ди Каприо — почти ровесник Густава. Запущенный пляж и гроза, налетающая сперва на пустынный берег, а потом и на город, притихший вдали. Свинцовое небо над нами было таким же точно. — Синоптик из меня, походу, так себе, — констатировал Гас в унисон моим мыслям. — Будет не просто дождь, а целый ёбаный ливень… Вымокнем, если не уберёмся отсюда прямо сейчас. Пойдём домой, Джульетта? Я поймала себя на мысли, что теперь понятия не имею, что мне звать домом. Глядя на него, я кусала губы, пытаясь то ли не рассмеяться, то ли не разреветься, — в этом было что-то нервное, — а на языке у меня крутилось только: «Мой дом — это ты, Гас». Мой дом — это ты. Дом с призраками, тот самый… С комнатой, которая еще каких-то лет десять назад могла называться детской, а теперь изуродована с апломбом начинающего дизайнера собственного пространства. Комната с узкой кроватью, в которой ты прячешь свои тайны и ксанакс, и в которой ты открываешься — так, как ты умеешь. Мой дом — это ты… Вот только вслух я ничего этого не сказала. Это было слишком даже для меня. Не теперь, когда я узнала столько всего и, пожалуй, впервые по-настоящему ужаснулась тому, сколько ещё всего мне предстоит узнать, если… — Я напугал тебя, — констатировал Густав, стоило нам выбраться из этого каменного закутка обратно на улицу. — Здорово так напугал, даже не отрицай. Его интонация была подчеркнуто весёлой: в ней отчётливо слышался звон нервного напряжения. Тонкий момент… У меня неиллюзорно потянуло под ложечкой. Захотелось сохраниться, вот только мы играли в жизнь, а не в «The Elder Scrolls». Остановившись прямо там, едва услышав эти его слова, я перехватила руками ворот его толстовки. Привставая на цыпочки и подаваясь навстречу. В попытке удержать равновесие, Пип опёрся о стену, подхватывая меня в ответ. Мы едва не столкнулись лбами, когда он виртуозно вильнул головой, почти что поймав меня на губы. Я уклонилась не без сожаления. Я была готова задохнуться, заменив свой вдох на его выдох, но не могла проглотить слов, которые засели в моём горле блесной. Я должна была сказать. А ему нужно было знать. — Эй… Как можно быть таким милым, Ромео? Это разрывает мне сердце… Он поморщился, пытаясь то ли не рассмеяться в своей странной грустноватой манере, то ли скрыть глаза на мокром месте. Ещё мгновение, и я поймала его прохладные гладкие щёки в свои ставшие лихорадочно горячими ладони, напарываясь на его неуютный взгляд, от которого где-то внутри вязко завозилась моя собственная тревожность. — Я столько дерьма сентиментального на тебя вывернул, детка… А ты говоришь, я милый. По-моему, я чудовищен, — проговорил он, почти издевательски отстраняясь. Позволяя мне натолкнуться губами на острый пик его выступающего кадыка, мгновенно ощутив ответный толчок откуда-то снизу, из области его вечно неспокойного паха. Вскинув тёмную бровь, Гас усмехался, не говоря больше ни слова. — Меня пугают твои масштабы, а не твои откровения, Густав Ар, — проговорила я ему в шею, чувствуя, как тонкая кожа покрывается мурашками. — … но тот, кто направляет мой корабль, уж поднял парус. И это тоже па-па-параметрический резонанс, ёпта. И мне нравится… Резонанс, именно. И помянутый всуе Шекспир, без которого мы и шагу не могли ступить теперь. Те самые слова, которые я вот только что не смогла, — побоялась, — докрутить в собственном воображении, но сказанные с фирменной загадочной интонацией Пипа, привели меня в подобие благоговейного ужаса. Зажмурившись, я вцепилась в его плечи, стискивая их, что было сил. Вышибая собственное дыхание к чёртовой матери. Будто он и вправду ускользал, а я пыталась удержать его, во что бы то ни стало. Люблю. Как же я люблю тебя, Гас… Склонившись к моему уху, Густав мягко прихватил губами мочку, а потом выдохнул: — Забери меня всего, Джуллз. Мне ничего не стоит потеряться, когда я ничей… А я хочу быть только твоим, ладно? Без обмана… Я только кивала, не в силах ни открыть глаза, ни отпустить его, ни вообще сдвинуться с места. Мысль о том, что нужно купить сигарет мигала в моей странно пустой голове тревожным маячком.