Художники могут всю ночь

Антон плюхается задницей на стул и едва не расплескивает кофе по подносу — хотя, если смотреть правде в глаза, это никакой не кофе, а говно с молоком. В столовой нет кофемашин, поэтому вместо кофе тут растворимая бурда, залитая кипятком с капелькой молока низкого процента жирности. — Это Антон, — вздыхает рядом Ира, — и он либо славный веселый парень, либо злой мохнатый писькогрыз, который бесится из-за чуши. У него два состояния. — Чего? — Антон поднимает голову от подноса и хмурится, заранее готовый всем въебать — собственно, сейчас он в режиме писькогрыза, Ира права. Та сидит напротив него с каким-то парнем, которого Антон прежде не видел — и этот парень сразу бесит, потому что какой-то слишком красивый и лощеный, как с обложки журнала. Здесь такие пользуются популярностью: за них делают домашку, убирают в комнате, кормят нелегально протащенными чипсами и шоколадками. Антона тоже кормят, конечно, но это всё благодаря его любовно взращенным обаянию и чувству юмора, а не симпатичной мордашке. Он всего добился сам! — Я Егор, — представляется симпатичная мордашка, сверкая ненатурально во всех смыслах белыми зубами. На его подносе куриная грудка на пару, овощной салат и гречка: за ЗОЖ на нож, нож в печень — никто не вечен. — Новенький, да? — Антон кидает ему сочувствующую улыбку, в момент как-то растеряв всю злость — он и сам на симпатичные мордашки ведется, это его беда. Он вообще по натуре добрый парень, а еще недотраханный, что тоже влияет: этот Егор явно альфа. Может, понюхать его? — Это тебя должны были в следующем семестре перевести? Об этом говорят с начала учебного года: что прибудет новенький парень, сын каких-то бизнесменов, который, судя по слухам, еще и музыкой занимается. В закрытой экосистеме, где они живут, мало что происходит, поэтому любой инфоповод нежно обсасывается и раздувается до немыслимых масштабов. Антона слухи мало волнуют, но избежать их невозможно: Ира ему все уши прожужжала, что новичка подселят в ее комнату: старая соседка в прошлом году сломала кому-то руку, и ее исключили. — Да, но так получилось, что я перевелся раньше. — Из твоего универа тебя выперли? — предполагает Антон. — Нет, я перевелся по собственной воле. Ну, родители настояли. — И в чем ты повинен, мой юный друг? Какой бы элитной ни считалась эта академия, сюда не попадают просто так. Нет, это не учебное заведение, это настоящая тюрьма: выезд за территорию только по выходным, и те возможны лишь по пропускам и если нет проблем с успеваемостью. Сюда родители отправляют тех детей, которые плохо себя ведут и порочат честь семьи, потому самое страшное тут — это залететь или обрюхатить кого-нибудь. Ну еще убить или быть убитым, но такого пока не случалось. — В смысле повинен? — уточняет Егор, глупо хлопая глазами. — Я перевелся сюда, потому что здесь хорошая программа по искусству. И еще... по личным причинам. — Ты рисуешь? — спрашивает Антон с надеждой. — Я пою. И музыку пишу. Антон стонет, вкладывая в этот мученический стон всё свое отчаяние, и запускает вилку в сосиску. — Он постоянно ищет тех, кто будет ходить на факультатив по изо, — объясняет Ира Егору, видимо, в ответ на непонимающий взгляд. — Но мы все ходим на музыку. — А ты не хочешь ходить на изо? — всё не врубается Егор. — Почему тогда не переведешься на музыку? Или танцы? Или так нельзя, потому что у тебя последний год? У тебя последний же год? Несмотря на то, что Антон, вообще-то, культуролог, в его программу обязательно должна входить творческая составляющая. Обычно студентам дают выбор: музыка, танцы или рисование, но у Антона выбора не было. Собственно, причина этому — причина его нахождения здесь в принципе. В отличие от других ребят, его родители не срут золотом и не держат по стаду породистых лошадей на заднем дворе — у его родителей вообще нет заднего двора, они живут в обычной квартире. Позволить отправить ребенка в такое место они бы не смогли никогда в жизни, если бы не связи. — У Антона тут блат, — отвечает за него Ира. — Арсений Сергеевич — препод по изо — друг его семьи. Антон его ненавидит. — Ненавижу я понедельники и гречку, — Антон выдергивает вилку из сосиски и указывает ей в сторону тарелки Егора, — а Попова я просто презираю всем своим сердцем. Он пыль на ботинке судьбы, которая каждый день дает мне пинка. И Ира, и Егор смотрят на него с лицами, на которых прямо бегущей строкой написан вопрос «Ты дебил?» — почему-то они совершенно не впечатлены поэтикой, как будто не ходят на историю литературы. Ладно Егор, он новенький, но Ира могла бы и поддержать. — А что он сделал? — совершает Егор главную ошибку в своей жизни — возможно, фатальную. — Не-е-ет, — Ира стонет еще более мученически, чем Антон недавно. — Зачем ты спросил, он же может говорить об этом вечность. Антон кладет вилку на поднос, после чего отодвигает его от себя: еда может и подождать. Вокруг шум: кто-то переговаривается, со стороны кухни гремят посудой, из коридора доносятся чьи-то вопли — но ничто не помешает Антону обмусолить свою любимую тему о том, как несправедлива жизнь. — Итак, — прочистив горло, начинает он, — эта история началась тридцать семь лет назад, когда на свет появился мальчик по имени Арсений. Он был страшный, как короста на пузе крысы, которую подрал кот, поэтому никто его не любил… — О боже, — закатывает глаза Ира, — ты совсем из ума уже выжил. Егор, не слушай его, это просто детские обидки. И никакой Попов не страшный, нормальный мужик. Антон прищуривается и думает, а не харкнуть ли Ире в глаз. В академии запрещено краситься, и так-то всем на этот запрет плевать, но Ира делает еле заметный макияж, в который точно входит тушь — и вряд ли водостойкая, так что Антон убьет двух зайцев: это будет не просто унижение, а пролонгированное унижение. — Детские обидки? — Он поднимает бровь. — Я перестаю с тобой общаться. — Ну и пожалуйста, — фыркает Ира. — Тебе девятнадцать лет, а ума нет, ведешь себя на девять. Что у тебя после обеда? — Немецкий. — У меня тоже. Но нам с Егором нужно будет забежать в общагу, поговорить с комендой: у нас что-то с радиатором, и батареи не греют вообще. — В нашем корпусе всё нормально. — Антон пожимает плечами. — А вы лохи. — В вашем корпусе? — Егор хмурится, переводит взгляд с Иры на Антона и обратно, и наконец до него доходит: — Стой, ты омега? Или тут два общежития для альф? Мало кто принимает Антона за омегу: слишком высокий, слишком угловатый, слишком шумный, слишком слишком. Антон в курсе, но невольно удивляется, потому что в академии он с пятнадцати и сильно отвык от новых знакомств — и, соответственно, от удивления касательно его природы. — Я омега, ага. Не похож? — Нет. Извини, если что. Быть омегой вроде как второй сорт, но Антону плевать на такие мелочи: альфа, омега — какая разница. Нет смысла переживать о том, что не сможешь изменить. Антон снова двигает к себе поднос и ест подостывшие, хотя и всё равно вкусные макароны с сосиской, Егор жует свой салат, Ира режет огромный пласт мяса на крохотные кусочки — она только имитирует прием пищи, а на самом деле не ест. За голодовку их ругают, как детей, но Ира не страдает анорексией — у нее нет аппетита из-за приближающегося гона. Они познакомились как раз во время гона Иры: им было по пятнадцать, они учились здесь на этапе колледжа, и она на него буквально набросилась, когда он решил зачем-то пробраться в общежитие для альф. Антон каким-то чудом сумел привести ее в чувства и отшить: как бы ни бушевали гормоны в его молодом организме, он всё-таки гей, так что секс с женщинами, пусть они и альфы, его не интересует. В итоге Ира была так благодарна за то, что не переспала с каким-то шпалой-задохликом, что не сдала его коменде — так и подружились. — Так что с преподом по рисованию? — подает голос Егор, видимо, устав молчать. Антон делает знак подождать и пережевывает сосиску: не потому, что закончил курс благородных омег (хотя действительно закончил), просто в прошлый раз он оплевал Иру котлетой, за что потом получил ложкой по носу. — В общем, — проглотив сосиску, говорит он, — страшный мальчик Арсений… — Антон, — перебивает Ира устало, — давай краткую версию. — Ладно, — цокает тот. — Он друг моих родителей. Они с отцом учились в школе, но отец старше на пять лет, так что они не общались. Потом они универ один закончили, потом попали на одну работу — и вот там подружились. Мой отец вообще архитектор, но тогда работал художником в газете, и Попов там же. Я его с детства помню, он со мной даже нянчился, когда я был мелким совсем. — Уверена, ты был отвратительным ребенком. — Ничего подобного, я был счастливым игривым малышом! Так вот, я Арса — то есть Попова — в детстве часто видел. Ну не прям часто, но бывало. На всяких там праздниках семейных, он к нам на дачу приезжал летом... И мы всегда норм общались, по-дружески. Он меня плавать научил и водить, на мотике катал. Короче, мне он казался классным. — Драматичная пауза, — флегматично поясняет Ира, не глядя на Антона: она слишком занята тем, чтобы превратить мясо в фарш. — Сейчас будет кульминация. — Ой, заткнись, — Антон съезжает по скамейке и, дотянувшись, пинает ее по щиколотке. Егор продолжает внимательно смотреть на него, забыв о еде, только сок тянет через трубочку — какой благодарный слушатель. — Когда родители мне сказали, что я поступаю в эту академию, я расстроился пиздец: ну типа какая-то тюрьма хуй знает где, тут даже инета нет и не выйти никуда. Но когда мне сказали, что тут Арс работает, то я был рад, что буду не один. — Нет, я поспешила: вот тут должна быть драматичная пауза. Антон предупреждающе смотрит на Иру, всё больше проникаясь идеей харкнуть ей в глаз, но та по-прежнему не замечает дребезжащей вокруг него ауры гнева. — В общем, — продолжает он, — я приехал сюда, пошел сразу к Арсу, а он делает вид, что я никто и зовут меня никак. Не то чтобы я ожидал, что он посадит меня на мотик и увезет в закат, но мы как будто вообще не знакомы. — И всё? — уточняет Егор разочарованно: он явно ожидал более впечатляющей истории. — Мне было пятнадцать! — распаляется Антон. — Я же ребенок, в незнакомом месте, никого тут не знаю! Он мог бы быть хоть чуть-чуть подобрее. А то, прикинь, я в прошлом году с ним в футбол гонял на лужайке во дворе, а в этом он смотрит на меня как на говно. — Он не смотрит на него как на говно, — опять портит всё Ира. — Просто ведет себя как преподаватель со студентом, никак не выделяет. В глубине души Антон знает, что Ира права. Преподавательский состав в академии вышколен, со студентами они ведут себя холодно и отстраненно, как роботы, а не живые люди. А после случая два года назад, когда один парень залетел от хореографа на своем отделении и того уволили со скандалом и исками в суд, все вдвойне осторожны. Хотя тогда был пиздец: выяснилось, что этот хореограф насильник и педофил. — Тебе не понять, — вздыхает Антон. — Точно, я ведь не была одиноким пятнадцатилетним ребенком, которого сослали за сотни километров от дома. Ты один такой, Антон. Перспектива плевка в глаз представляется всё более привлекательной. — Я пойду еще сока возьму, — говорит вдруг Егор, поднимаясь с места — в его руке пустой стакан, а на тарелке полно еды. Ира провожает его взглядом, а затем оглядывается по сторонам и, убедившись, что поблизости нет любопытных ушей, спрашивает: — Ты вечером занят своим папиком? — Фу, — Антон морщится, — не называй его так. Мы договорились на восемь, потом я свободен, как ветер. — Егор протащил бутылку виски в своей гитаре и предлагает ее по-тихому распить, как тебе такая идея? Антон присвистывает: а этот Егор только выглядит пай-мальчиком, который приехал грызть гранит науки и сосать свинец творчества. — Я за. Эда с собой возьмем? Ира морщит нос: Эд ей не нравится, но она вынуждена с ним общаться, потому что с ним общается Антон. А Антон не общаться с ним не может, потому что Эд живет с ним, а значит, знает все его грязные секреты — вернее, один секрет, но большой. Впрочем, Эд классный, так что Антон тусовался бы с ним в любом случае. — Бери, если хочешь, — сдается всё-таки Ира. — Но чтобы без этого поганого рэпа, ладно? Антон виновато разводит руками: он не может отвечать за творческую жилку Эда, и если тот захочет пьяно пофристайлить, то никто не в силах его остановить. *** Комната у них с Эдом крошечная, но уютная, если не считать постоянного бардака — с другой стороны, этот бардак в каком-то смысле тоже привносит свое очарование. Многое в этой комнате создано дендрофекальным методом, то есть из говна и палок: например, стеллаж, который Эд сварганил сам в прошлом году на занятиях по технологии, или мольберт, который сделал он же для Антона. Мольберт вечно пустует, потому что в свободное от занятий время Антон не пишет никогда, а вот стеллаж служит по назначению: на нем хранятся всякие татуировочные штуки типа машинки, педали, красок, расходников и прочей лабудени. Администрация закрывает глаза на то, что в академии есть местный татуировщик, как игнорирует и существование многочисленных мастеров по ноготочкам, пирсеров и парикмахеров. Любой понимает, что если отобрать у людей все средства самовыражения, то у них поедет крыша — а они все и так носят форму, поэтому одеждой самовыразиться уже нельзя. — Через скок вернуться? — уточняет Эд, аккуратно складывая стерилизатор в маленький чемоданчик — значит, он идет делать кому-то прокол. Обычно он работает прям тут, так что комната у них одновременно гостиная, спальня и тату-салон, но не в те вечера, когда у Антона сеансы. — Через час, вряд ли больше. Антон завешивает стену рядом с кроватью черной тряпкой — делать это каждый раз выматывает, но это лучше, чем случайно спалить какой-нибудь плакат на стене. Риск, что Сарган узнает его, небольшой, но лучше максимально обезопасить себя на случай, если тот его снимет и выложит в интернет. Хотя Сарган вряд ли так сделает, Антон ему доверяет: они уже два года общаются, и между ними укрепилась какая-никакая связь. Мир академии — это мир юношей и девушек, родившихся с золотой ложкой в жопе. Всё здесь решают деньги, за деньги можно достать что угодно, от новой приставки и сигарет до порнухи и мармеладок. Стоит это всё дорого, и у Антона, который родился в обычной небогатой семье, по приезде сюда не было ни гроша. Каждый зарабатывает как может. Первое время Антон пытался писать за других рефераты, но на это у него не хватает ни времени, ни усидчивости, ни мозгов. Потом Антон помогал Эду делать татуировки, но от вида крови его мутило — и с этим тоже пришлось завязать. Затем были подработки натурщиком для художников, вялые потуги в качестве фотографа, и наконец он докатился до вебкама. В академии нет внешнего интернета, лишь внутренняя сеть — а значит, никакого порно, кроме как на контрабандных дисках и флэшках. По этой причине вебкам тут не просто процветает, он самый ценный товар, за который готовы платить баснословные суммы. Антон узнал об этом еще в пятнадцать, когда начал обучение здесь, но сам решился попробовать только в семнадцать. Сарган, правда, думает, что в восемнадцать: Антон тогда соврал ему о возрасте. На форуме академии есть тема, где студенты предлагают свои услуги в качестве репетиторов, но на самом деле половина сообщений — это зашифрованные «ищу веб» и «я веб». Игра на лютне — чисто секстинг, занятия по чаранго — легкий флирт без полного обнажения, домра — полноценная работа на камеру, балалайка — когда не только ты раздеваешься, но и заказчик. Оплата — переводом на карту с помощью смс, и это единственное, для чего вообще тут нужен бесполезный телефон: они живут буквально в лесу, всякие 3G и 4G тут не ловит. Антон, помнится, сильно заморочился, чтобы заиметь себе карту без палева «Антон Андреевич Ш.». Он предлагает уроки игры на домре — так они и познакомились с Сарганом. Сарган был первым, кто откликнулся на объявление, так что он и стал первым клиентом — и единственным. С первого раза у них случилось какое-то удивительное взаимопонимание, хотя Антон так трясся от страха и неловкости, чуть не сбил ноутбук с кровати, вписался плечом в стену и долго не мог кончить — но Сарган был спокойным, терпеливым и очень возбужденным. Так что они провели второй сеанс, а затем и третий, четвертый и постепенно пришли к двум сеансам в неделю. Личность Саргана остается загадкой: его камера выключена, а общается он исключительно текстом. Антон тоже лишь переписывается, никогда не включает микрофон и никогда не показывает лицо — максимум шею. Не то чтобы это на сто процентов оберегает от узнавания, но в академии около трех тысяч студентов, так что вероятность столкнуться с Сарганом не так уж высока. То есть нет, столкнуться они могут. На футболе, в одной из столовых, на каком-нибудь мероприятии — безусловно. Но вот столкнуться в такой обстановке, чтобы Сарган его узнал по обнаженному телу, они могут лишь в бассейне — а Антон туда не ходит. По рукам его узнают вряд ли: в обычное время он для отвлечения внимания носит столько колец, что хватит на небольшой пункт приема металла. Да и качество камеры оставляет желать лучшего. — Я пошел, — отчитывается Эд, вставая с кровати вместе со своим чемоданчиком. — Гарного тебе вечерочка, братан, и не забрызгай кончой пол. — Постараюсь, — смеется Антон, одно за другим стягивая кольца и складывая их на стол. Снимать и надевать их постоянно заебывает, но это часть конспирации, хотя он и не слишком заморачивается. Даже если Сарган его узнает, шантажировать не сможет: видео без лица — такой себе компромат, плюс тут половина студентов или занимаются вебкамом, или снимают домашнюю порнуху, никого это не волнует. Самое страшное — это что родители как-то узнают, но это Антон переживет, да и кто не рискует, тот не пьет шампанское — и не блюет потом за корпусом театралов. Вообще Антон иногда фантазирует о том, как Сарган его узнаёт, а потом их отношения перерастают в реальную плоскость — это было бы прикольно. Парня у Антона нет, свидания у него вечно проходят отвратно и заканчиваются ничем, а трахаться-то хочется. Он предлагал однажды Саргану встретиться, но тот жестко отшил его: типа его такое не интересует. Наверно, он страхолюдина и лох, у которого в постели ноль опыта, поэтому и платит за вебкам — в противном случае он бы ебался напропалую. В академии все со всеми спят, и самый главный товар, не считая порнухи, — это презервативы, противозачаточные таблетки и экстренная контрацепция. Иногда у Антона ощущение, что он последний девственник здесь — наверняка даже пятнадцатилетки с колледжа уже вовсю ебутся, хотя с начала года прошло всего два месяца. Ладно, не последний, ведь есть еще Эд. Но Эда, кажется, секс не интересует как явление, ему бы эскизы порисовать и рэп свой посочинять — на этом его интересы заканчиваются. Антон оттягивает футболку и обмахивает себя рукой: в корпусе омег батареи топят, да только чересчур. В комнате жарко и душно, как в жопе у простуженного кита, но если открыть окно, то будет сквозняк — а Антону же скоро раздеваться. Он несколько мгновений раздумывает, что лучше, и решает всё-таки сидеть в духоте. В местной программе для видеосвязи у Антона и на основном аккаунте всего несколько контактов: Ира, ее подруга и факультативная одногруппница Антона по рисованию Дарина, Дима из футбольной команды, пара чуваков из его основной группы, а в этом аккаунте у него контакт лишь один — Сарган. Пока его кружок горит красным, но это ненадолго: часовая стрелка стремительно приближается к восьми, а он никогда не опаздывает. Наконец кружок загорается зеленым, и Антон надевает на голову балаклаву: игривая маска с кошачьими ушками была бы более секси, но это куда палевнее. Убедившись, что открытыми остаются лишь глаза, он вытирает вмиг вспотевшие ладони о штаны и быстро набирает: Картофан: Гей-радар не нужен, пидор обнаружен! У него не самый удачный ник для вебкама, но этот аккаунт он создавал, предварительно хлебнув водки для храбрости, и это первым пришло ему в голову. Потом изменить не смог: нет такой функции. Сарган: Я не пидор, я хакер и профессионально взламываю жопы. Он никогда не ставит смайлики и всегда пишет с точками — наверняка филолог, поэтому и Антон старается писать грамотно, чтобы лишний раз его не бесить. Хотя тот ни разу его не поправил, даже после слова «профессианально» — только пошутил, что Антон действительно мастерски владеет вышеупомянутым местом. Картофан: Тогда я гремучая змея, сто рублей — и я твоя. Каждый их сеанс начинается с таких дебильных шуток. Поначалу Антон так снимал неловкость, а сейчас это просто традиция — никакой неловкости он давно уже не чувствует. Хотя нет, чувствует, просто не в самом начале: она еще догонит его попозже. Сарган: Ты берешь дороже, картофелинка (но стоишь каждого рубля). Картофан: Приятно, что ты так думаешь, папочка. Сарган: Всё для тебя, деточка. После обмена саркастичными отсылками к подобным ролевым можно приступать к делу. На полном серьезе Антон не называет его папочкой, потому что это скорее смешно, чем возбуждает — хотя смотря в какой момент, конечно. Антон звонит по видеосвязи, и Сарган без промедлений отвечает, как всегда, с выключенной камерой и выключенным микрофоном. Хотелось бы хоть раз услышать его — как возбуждающе было бы выполнять просьбы не текстовые, а сказанные низким тоном с хрипотцой… В фантазиях Антона у Саргана именно такой голос, хотя вряд ли это совпадает с реальностью. Но фантазии на то и фантазии, они не для жизни, а чтобы по-быстрому дрочить в душе, пока Эд стоит за стенкой и ворчит, что ему тоже надо помыться и поссать. Антон отодвигает ноутбук на кровати подальше, чтобы камера захватывала его целиком, не считая головы, и садится на пятки. Он еще не притрагивался к себе, но от одного лишь предвкушения в паху тлеет возбуждение: с Сарганом самые яркие оргазмы. Ну ярче, чем с самим собой, а больше он ни с кем не пробовал. Сарган: Покажешь мне шею? Я так люблю твою шею, так хочу вылизать ее всю. Читая это, Антон на автомате садится чуть ниже и вытягивает шею, чтобы она идеально смотрелась в кадре, гладит ее кончиками пальцев. Шею показывать не так страшно: их форма включает рубашку с высоким воротником, который во время занятий наглухо застегнут — только на выходе из главного корпуса он позволяет себе расстегнуть верхние пуговицы. Сарган: Она такая красивая. Будь я рядом, я бы целовал ее так страстно и так долго, что она стала бы вся багровой от моих засосов. На Антоне никто не оставлял засосов, так что он даже не представляет, каково это, но вряд ли прикольно. Однако сейчас он распаляется, проводит по шее ногтями, оставляя красноватые полосы; изображение на экране чуть запаздывает. Сами по себе слова возбуждают не слишком, но у Антона живая и яркая фантазия, ему много не надо. Сарган: Покажи ключицы. Антон послушно оттягивает ворот футболки, пальцами ведет вдоль выделяющихся косточек. Ему это кажется слегка стремным: Антон не любит свое тело, оно худое и состоящее сплошь из костей и острых углов — не дистрофик, но и ничего аппетитного. Но, видимо, не для Саргана. Сарган: Представляешь, у меня почти стоит. Я просто смотрю на тебя, а он уже твердый. Антон закусывает губы и судорожно вдыхает воздух поглубже: дышать в маске, особенно в такой жаре, тяжело. Он чувствует, как у него самого член подрагивает от возбуждения, а сзади становится влажно, так что он невольно ерзает на кровати. Натерев ключицы до покрасневшей кожи, Антон отпускает ворот футболки и касается сосков, трет через ткань. Футболка на нем обычная белая, без рисунков и всяких опознавательных знаков, самая дешевая, а потому тонкая — когда Антон опускает руки, вставшие соски ее топорщат. Сарган: Как же мне хочется вылизать твои соски, не раздевая тебя, прямо через футболку. Я бы сжимал их губами, покусывал, пока бы они совсем не раскраснелись и не стали очень чувствительными. Читая этот текст с экрана, Антон сглатывает, вытирая потные руки о покрывало, и печатает: Картофан: А ты потрогаешь свои соски? Тебе такое нравится? Сарган: Вполне. Как скажешь, малыш. Одной рукой я набираю этот текст, второй — расстегиваю рубашку… и трогаю себя. Хочется опустить руку ниже, но я не хочу спешить. Хотя долго мы сегодня не можем, у меня нет времени. Антон задирает футболку и сжимает пальцами сразу оба соска, крутит их, чуть тянет. Определенно, не открыть окно было ошибкой, потому что ему очень жарко, он начинает потеть — а между ягодиц влажно вовсе не от пота. Сарган: Снимешь футболку и штаны? Белье пока не снимай: я хочу, чтобы сначала ты возбудился так сильно, чтобы оно всё промокло от твоей смазки. Даже не пытаясь казаться сексуальным и имитировать сеанс стриптиза, Антон спешно стягивает футболку и штаны, мельком проверяет скрывающий татуировку пластырь на бедре и бросает одежду на пол перед кроватью. Обычные белые боксеры не скрывают его стояк: камера прекрасно видит, как тот оттягивает ткань. А если присмотреться, то можно увидеть, что в районе головки образовалось маленькое влажное пятнышко смазки — Антону действительно много не надо, он возбуждается с пол-оборота. Сарган: Ты уже течешь? Антон привстает на колени, заводит руку за спину и скользит в трусы — он уже слегка увлажнен, и естественной смазки вполне бы хватило, чтобы без напряга ввести палец или даже два. Очень хочется именно это и сделать, но он убирает руку, садится поудобнее, опираясь плечом о стену, и отвечает: Картофан: Ага, я мокну. Сарган: Мне так хочется вылизать тебя сзади, ты даже не представляешь. Я так давно мечтаю о том, как я ставлю тебя на четвереньки, раздвигаю пальцами твои ягодицы и широко лижу. Уверен, ты на вкус потрясающий. Антон пробовал на вкус свою смазку, как и сперму, но на этом его пробы заканчиваются — так что он не знает, отличается она на вкус от чужой или нет. Сарган не впервые говорит ему о том, что хотел бы полизать его сзади, но это всегда возбуждает — и точно так же смущает до горящих щек. Картофан: Я бы умер со стыда, потому что со мной такого никто не делал. Это не секрет: Сарган знает, что Антон девственник, хотя наверняка думает, что это ложь для большего эротизма. Ага, куда уж там. Сарган: Ничего, я буду ласкать тебя языком так долго, что ты забудешь о стыде. Ты будешь думать лишь о том, как сильно хочешь меня поглубже. Картофан: Ты засунул бы в меня язык? Сарган: Конечно. После того, как я тебя хорошенько вылижу, я лягу на спину, чтобы ты сел мне на лицо. Ты сможешь поерзать своей мокрой от смазки дыркой по моим губам и носу, чтобы тебе стало совсем хорошо, а после я высуну язык — и ты сам на него сядешь, идет? Антон едва слышно стонет, механически опуская руку и сжимая член через трусы, гладит большим пальцем мокрую головку. Как и все омеги, он обрезан, поэтому чувствительную кожу вообще ничего не прикрывает. Свободной рукой он медленно, но всё равно без ошибок пишет: Картофан: Мне потрогать твой член, пока ты трахаешь меня языком? Сарган: Не беспокойся обо мне. Мне достаточно просто того, как ты прыгаешь на моем лице и стонешь от удовольствия. Хочу довести тебя до такого состояния, чтобы спереди ты потек так же сильно, как и сзади. Сарган всегда ведет в их переписке, а Антон только поддакивает или задает наводящие вопросы: спустя два года ему всё еще немного неловко, даже когда он втягивается. Сейчас он не отвечает, лишь раздвигает ноги шире и мнет яйца, не переставая другой рукой мягко надрачивать себе через белье. Сарган: Не представляешь, что ты со мной делаешь. Обычно я довольно спокоен и холоден в сексе, но, когда я смотрю на тебя, у меня пробки выбивает. Больше не могу терпеть, так что расстегиваю ширинку и достаю член, сжимаю его в руке — мне так хорошо, и это благодаря тебе. Картофан: Опиши свой член? Сарган и так часто это делает, но каждый раз это неизменно заводит Антона. Сарган дружит с русским языком, так что тот описывает всё так, что картинка перед глазами лучше всяких фото и видео. Сарган: Большой, толстый, ровный, с малиновой головкой. Сейчас я размазываю по ней смазку, так что она становится мокрой и блестит, как облизанный леденец… Наверно, если бы ты однажды ее облизал, у меня бы случился сердечный приступ. Я это постоянно представляю. Картофан: Я бы очень хотел это сделать. Без шуток, у меня огромный язык, и это стало бы его идеальным применением. Антон сглатывает, но во рту всё равно чересчур много слюны — кажется, хватит наполнить академический бассейн, в котором две тысячи кубометров воды. Ему бы так хотелось вылизать член Саргана, обхватить головку губами, насадиться ртом настолько, насколько получится. Сарган: Мне так жаль, что я никогда не видел твои губы (но я всё понимаю). Уверен, они идеальные, и я бы сделал их еще лучше: поводил по ним головкой, чтобы они тоже стали мокрые от слюны и смазки. Антон чувствует, как из него течет: он уже не просто влажный, он очень мокрый, распаленный и готовый. Не выдержав, он достает член из трусов и проводит пальцами по голой коже — прикусывает губу, чтобы не застонать в голос. Конечно, микрофон выключен, но соседи не дремлют, а стены тут тонкие. Сарган: Знаешь, я бы хотел лечь на кровать и чтобы ты сверху встал на четвереньки. В такой позе ты мог бы неспешно вылизывать мой член, а я — брать твой глубоко в рот. Ты бы толкался мне в рот, вставляя всё глубже, а я бы принимал твой член до горла. Поверь, я умею делать глубокий минет, тебе бы понравилось. Антон без понятия, правда это или нет, но от этих строчек сзади всё сладко пульсирует. Он обхватывает член уже кулаком и быстро двигает, радуясь, что Сарган не слышит этот пошлый звук битья яиц о руку. Сарган: Тише, малыш, ты спешишь. Антон кивает, забыв, что голова в кадр не попадает, но не убирает руку, только замедляется. Сарган: А еще в такой позе я мог бы вставить в тебя пальцы и массировать изнутри, пока ты трахаешь меня в горло. Сарган: Какой же у тебя красивый член. Сосать его было бы сплошным удовольствием, я мог бы это делать часами, если бы ты смог продержаться так долго. Собственный член не кажется Антону красивым: если судить по тому, что он видел в порнухе и в футбольной раздевалке, у него не особо большой по сравнению с другими, хотя ровный и почти без узора вен. В возбужденном состоянии он слегка клонится вправо, и это бесит: ничего красивого. Картофан: Уверен, у тебя красивее. Сарган: Повернись ко мне, пожалуйста, и стяни белье. Хочу посмотреть, сильно ли ты потек. Когда Антон краснеет, у него румянцем покрывается не только лицо, но и шея, грудь и немного плечи, и это видно даже в так себе камеру. Он давно сидит красный, и с каждой секундой печет всё сильнее, но он отпускает ноющий от желания член и встает на четвереньки — к камере сзади. Он проводит ладонью по заднице, обтянутой боксерами, и убеждается, что те действительно промокли насквозь — и, когда он кое-как стягивает трусы до колен, от них тянутся ниточки смазки. В такой позе он не видит сообщений Саргана, так что он действует наугад: трет «дырку», как тот сам иногда выражается, гладит себя по ложбинке, щиплет скользкими от смазки пальцами ягодицу, резко и звонко шлепает ладонью — и вот тут уже жаль, что микрофон выключен. У него тощая задница, и ему даже не приходится оттягивать ягодицы в стороны, потому что камере и так открывается идеальный вид. Он с силой сжимает мышцы и сразу расслабляет, тут же ощущает, как из него вытекает смазка — так много обычно бывает либо при очень сильном возбуждении, либо при течке, а до нее еще неделя. Сам себя до такого состояния Антон довести не может, даже когда смотрит самое свежее и горячее профессиональное порно (скачанное с флэшки через третьи руки). Неудобно изогнувшись, Антон мелко хлопает себя по ложбинке так, что вся ладонь пачкается смазкой. Затем он садится на пятки и оборачивается, читая пришедшие сообщения. Сарган: Черт, я потерял способность связно мыслить. Сарган: Мой член такой твердый, не могу не представлять, как медленно вставляю его в тебя, ты же наверняка скользкий и тугой, совсем еще не растраханный. Это полуправда, конечно: Антона никто не трахал, это факт, но вот что-то трахало — а именно целый арсенал дилдо разных форм и размеров. Сарган: Пожалуйста, вставь в себя какую-нибудь игрушку, я уже не могу терпеть. Хочу кончить, глядя на то, как ты скачешь на ней. Картофан: Какую именно? Клавиатура теперь в смазке, потому что Антон набирал текст грязной рукой — ну и ладно, потом протрет, сейчас это меньше всего его волнует. Лицо под маской совсем потное, поясница покрылась испариной, сзади всё горит и пульсирует, член подрагивает — и он тоже твердый, как камень, а полные спермы яйца поджимаются. Сарган: Реалистичную. Хочу смотреть и представлять, что ты насаживаешься на мой член, что это он тебя растягивает. Антон наклоняется и из коробки у кровати выуживает большой реалистичный дилдо телесного цвета. Как и остальные игрушки, его подарил Сарган. Иногда тот делает ему подарки, оставляя их в разных местах в школе и говоря, где забрать — Антон выжидает какое-то время ради конспирации и забирает. Это может быть секс-игрушка, смазка, какие-то аксессуары вроде наручников или ошейника, а могут быть и просто приятные мелочи: вкусняшки, диски с обычными боевиками и комедиями, картриджи для Нинтендо Свитч. Он не всегда попадает в цель, и не все его подарки Антону нравятся, но чаще всего они классные. Этот силиконовый член Антон использует довольно редко — причем в основном в одиночестве. Когда Сарган его только подарил, то сказал, что он похож на его собственный, что вряд ли правда: дилдо слишком большой. Первый раз Антон даже не смог его вставить, хотя больше от смущения и неловкости, чем из-за размера. Антон вынимает из-под подушки флакон со смазкой, который почти опустел, и щедро поливает дилдо. Вообще и без смазки можно, естественной вполне достаточно — но много не мало, как говорится. На экране появляется новое сообщение: Сарган: Как-то быстро закончилась смазка. Развлекаешься без меня? Оргазмы от обычной внешней дрочки слабые и пресные, так что, когда Антон остается в комнате один, он не упускает шанса трахнуть себя вибратором, дилдо или хотя бы пальцами. Кому-то другому он никогда в этом бы не признался, но Сарган — самый неосуждающий человек на свете. Размазав смазку по игрушке, Антон откладывает ее в сторону и печатает, соскальзывая с кнопок: Картофан: Ага. Но, кстати, я часто думаю о тебе. У меня сосед недавно уезжал на неделю, и я хотел надрочиться с запасом. Сарган: И как, получилось? Плохо, что Сарган не ставит смайлики, потому что в этой фразе может быть как сарказм, так и игривость — но зато Антон может сам выбрать желаемое. Он представляет себе игривый тон и почему-то уверен, что именно это Сарган в сообщение и вкладывал. Картофан: Как видишь, нет. Написав это, он проводит кончиком указательного пальца от основания члена до самой щелки, затем очерчивает по контуру головку — член подрагивает, отзываясь на прикосновение. Кажется, достаточно провести по нему еще разок, и Антон точно кончит. Сарган: Меня радует, что ты такой ненасытный. Но лучше не рассказывай о себе личные вещи, договорились? Антон хмурится и непонимающе пробегает глазами по тексту, и снова, пока до него не доходит: он рассказал про отъезд своего соседа. Когда они начали сеансы с Сарганом, то договорились не упоминать ничего о себе, чтобы случайно не выдать себя с потрохами. Сарган в этом плане безупречен и за два года ни разу не сказал лишнего — либо Антон просто не заметил. Антон же периодически выдает палевную информацию вроде «Блин, завтра МХК» или «Сегодня на футболе ногу подвернул». Если бы Сарган задался целью его вычислить, ему бы это не составило никакого труда. Какая-то часть Антона хочет ответить, что ему не страшно быть раскрытым, что он не против встретиться и пообщаться — но Сарган наверняка отреагирует на это плохо, а портить момент не хочется. Так что он пишет лишь короткое «Хорошо», а после берет дилдо, с которого на покрывало стекает смазка, и, привстав на колени, медленно садится на него. Силиконовая головка входит плавно, расслабленные мышцы плотно ее обхватывают. Поначалу Антон всё время зажимался и у него ничего не получалось, теперь же он без проблем погружает игрушки в себя. С собственного члена стекает капелька естественной смазки, растягивается до покрывала, составляя компанию искусственным — опять придется всё стирать, а прачечная общая на весь этаж, пиздец. Он оборачивается через плечо, чтобы следить за картинкой. Спина и задница на экране влажные от пота и блестят, словно кожа натерта маслом. Сарган: Не спеши. Я хочу, чтобы тебе было приятно. Больше всего в тебе мне нравится то, что ты никогда не притворяешься. Антон опять отворачивается и оттягивает балаклаву, чтобы пустить хоть немного прохладного воздуха — но это не помогает. Лицо всё мокрое, раскаленное, наверняка еще и красное, так что Эд по возвращении будет ржать и называть его синьором Помидором. Дилдо наконец входит в него полностью, до упора, и Антон мягко покачивается из стороны в сторону, привыкая к ощущению наполненности. Если у Саргана действительно такой же большой член, то его партнерам повезло, хотя Антон на самом деле и не очень понимает, для всех пропорционален ли размер удовольствию или нет — но лично ему нравится побольше. Он закусывает губу, чтобы так и рвущиеся изнутри стоны превратились хотя бы в мычание, и начинает привставать и насаживаться, придерживая игрушку рукой. Рельеф на силиконе дополнительно стимулирует, с каждым движением запуская волны жара от паха и по всему телу. Сарган: Повернись ко мне передом, пожалуйста, я хочу видеть твой член. Остановившись, Антон послушно разворачивается и садится ближе к ноутбуку, чтобы в камеру был виден член — почти на две трети экрана. В голове мелькает дурацкое «Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу — задом» — интересно, а у Саргана такая же ассоциация или Антон один такой больной? Он снова начинает двигаться и постепенно всё ускоряется, одновременно насаживаясь на дилдо и загоняя его поглубже рукой. Кровать качается вместе с ноутбуком, член тоже покачивается, с него течет смазка — Антон специально его не трогает, ему хочется кончить без рук, к тому же Саргану такое нравится. Сарган: Меня так сильно кроет, когда я смотрю на тебя. Как же мне хочется, чтобы ты так же скакал на моем члене, я бы целовал твою уже искусанную шею и припухшие от ласк соски, в ладонях бы сжимал ягодицы, вбивался бы в тебя так глубоко и резко, чтобы ты вскрикивал от удовольствия на каждом толчке. Антон не выдерживает и стонет, хотя стон выходит прерывистым: дышать тяжело, он едва не задыхается. Он бы закрыл себе рот, но свободной рукой мнет кожу на груди, по очереди щиплет соски так, что они правда набухают и становятся такими яркими, что выделяются двумя точками на экране. Сарган: Каждый раз, чтобы что-то написать, я убираю руки от члена, и это превращается в пытку. Но разговаривать с тобой еще приятнее, так что это того стоит. Ты невероятно красивый, я безумно хочу прижать тебя к себе, слушать твои стоны, вдыхать твой запах, а потом кончить в тебя. Это становится последней каплей: дочитав до последней строчки, Антон со вскриком кончает, брызгая спермой в экран. По инерции он продолжает трахать себя дилдо, рукой наконец проводит по члену, выжимая из себя последние капли — наслаждение прокатывается по всему телу, как катком. Он глубоко вдыхает, стараясь прийти в себя, сердце стучит отбойным молотком, ноги затекли, руки дрожат. Он кое-как протягивает трясущуюся руку и стирает пальцем капельку спермы с камеры ноутбука, по букве в секунду набирает: Картофан: Я всё. Хотя это и очевидно, он всегда это пишет. Между ягодиц всё еще пульсирует, но это приятно, так что Антон пока сидит на игрушке. Сарган: Я тоже. Как всегда, было потрясающе, картофелинка. Спасибо тебе. Картофан: Ты быстро сегодня. Хочешь, я мигом ополоснусь и мы посмотрим какой-нибудь фильм? Они периодически так делают: одновременно включают один и тот же фильм (а Сарган часто дарит те же фильмы, что есть и у него) и по ходу просмотра пишут друг другу всякие шутки, прикалываются над персонажами и спорят о сюжете. Это ведь безопасно и никак не раскрывает их личности, просто приятное времяпрепровождение — к тому же Сарган за это тоже платит, так что сплошные плюсы. Сарган: К сожалению, у меня сейчас дела. Хорошего тебе вечера, до субботы. В шесть? Картофан: Да, давай. И тебе хорошего вечера. Сарган не благодарит за взаимное пожелание, а сразу отключается — стянув заебавшую уже балаклаву, Антон еще несколько мгновений смотрит на красный кружок оффлайна. Он немножечко, совсем капельку расстроен, но быстро вспоминает: ему ведь надо собираться на пьянку с Ирой и Егором! Так что, несмотря на отказ Саргана провести вместе время, вечер ожидается и правда неплохой.