Художники могут всю ночь

Антон гоняет вилкой по тарелке уже не холодец, а нечто, ставшее похожим на исполняющую танец живота медузу. Есть совсем не хочется, но не потому что нет аппетита: просто с утра он съел столько, что хватило бы накормить всю академию — ну, на общежитие омег хватило бы точно. Вообще считается, что омеги едят мало, чисто листик салата пожуют — и всё, но Антон явно какой-то неправильный омега. А мама всё продолжает готовить, хотя холодильник ломится от еды, а до Нового года осталось каких-то жалких полтора часа. Отец зовет «Майя, иди за стол», а у мамы то курица в духовке, то торт глазурью не полит, то еще что-то. Антон косит взгляд на ноутбук — Арсений в Телеграме ничего не пишет, видимо, всё-таки сел в самолет. Из-за погодных условий его рейс переносили с самого утра, в итоге отмечать ему придется на высоте десять тысяч метров над землей. Обидно, конечно, но по-своему прикольно, хотя было бы прикольнее, если бы у Омска с Москвой разница была в обратную сторону, и Арсений бы прилетел в прошлое. В воздухе витает запах запеченной курицы, шампанского и мандаринов, которых Антон сожрал так много, что назавтра у него наверняка вылезет сыпь. Эту смесь запахов он любит с детства, она ассоциируется с праздником, однако он так невозможно тоскует по травяному парфюму Арсения, что никак не может перестать о нем думать — и о парфюме, и об Арсении. От воспоминаний о нем становится жарко, хотя Антону в принципе жарко: течка скоро. — Антош, да закрой ты ноутбук, в самом деле, — улыбается мама, вся такая красивая, в нарядном платье и с укладкой, в ушах сияют подаренные папой серьги. — Что у тебя там за важные переписки? — Да так, ничего. — Антон закрывает ноутбук, чтобы мама не рассмотрела имя контакта. Из-за того, что он, как полный кретин, забыл телефон в академии, приходится ходить по дому с компом. Раскладушка размера XXL, блин. — Посмотри на него, — по-доброму фыркает отец, вставая из-за стола, — сразу видно, что влюбился, вот и не вылезает из ноутбука. Пойду покурю. Антон бы тоже с радостью побежал курить, особенно когда мама поворачивается к нему с таким любопытством в глазах, что аж в горле сохнет. Родители в курсе, что он курит, но у них правило: дома не курить. Отцу можно, на него правила не действуют. — Ты правда влюбился? — спрашивает мама, когда отец выходит на балкон. — Расскажешь нам, или это большой-большой секрет? Вообще-то, они с Арсением договорились, что встретятся пятого числа и обсудят, как именно рассказывать родителям Антона об их отношениях. Но сейчас момент кажется удобным, и отец в благодушном настроении, и мама такая спокойная и радостная, и Киркоров вон с телика что-то там поет в блестящем костюме… Хотя не испортит ли Антон им всё? И отцу, и маме, и Киркорову. И будет, блин, у них травма на всю оставшуюся жизнь, как у Чендлера из «Друзей», который на День благодарения узнал, что его батя трансвестит и спит с садовником. — Ма-а-ам, — начинает он осторожно, — а вот ты бы очень сильно расстроилась, если бы я сказал… Если бы я начал встречаться с человеком старше себя? Он ожидает, что мама распахнет удивленно глаза, начнет расспрашивать: а кто, а где, а когда — но ничего такого не происходит. Она лишь вздыхает как-то обреченно, но нежно улыбаться не перестает и уточняет негромко: — Арсений? А вот Антон распахивает глаза — прямо чувствует, как они по-рыбьи выпучиваются, и так же по-рыбьи беззвучно открывается и закрывается рот. — Этого следовало ожидать, — мягко объясняет мама. — Вы же истинные, так что это был вопрос времени. — Мы… Что? Чего? Как? Никогда, и поскольку, а зачем — его все вопросы. Он в таком шоке, что не получается сформулировать хоть одну мысль, да что там, у него и мыслей нет, в голове лишь огромное мигающее «А?». — Ты не знаешь? — Мама слегка хмурится. — Разве он тебе не сказал? Открывается балконная дверь, впуская в комнату сквозняк, и заходит отец с раскрасневшимися щеками: балкон застеклен, но курить приходится с окном нараспашку. — Антош, пойдем, ты мне с курицей поможешь, — заговорщически говорит мама, вставая из-за стола, а Антон тупо кивает и всё продолжает сидеть. Ему требуется несколько долгих секунд, чтобы очухаться и подняться со стула, а потом на негнущихся ногах пойти за мамой на кухню. Может ли быть, что они с Арсением на самом деле истинные? Конечно, сука, может. Антон самый настоящий удод, или нет, он скорее дельфин, ведь у дельфинов почти отсутствует обоняние. Хотя стоп, всё-таки удод, потому что причем тут обоняние: он прекрасно чувствовал исходящий от Арсения аромат травы, но его грецко-ореховый мозг почему-то не додумался сопоставить это с истинностью. Антон в принципе не рассматривал Арсения в качестве возможного истинного, ведь они так давно знакомы, он бы понял раньше, давно понял бы! Так ему казалось, по крайней мере. Но какой там, он же удод, пора лететь на юг. — Он рассказал нам, еще когда тебе было пятнадцать, — негромко рассказывает мама, прикрывая кухонную дверь. — Мы были в шоке, хотя он тоже, его прямо трясло, пришлось Корвалолом отпаивать. — Вы знали об этом всё это время? — Антон даже не злится: он по-прежнему в таком ахуе, что способен только хлопать глазами. — Почему вы мне не сказали? Почему он мне не сказал? — Прости, милый, — вздыхает она. — Мы не видели причин вмешиваться, а Арсений не хотел тебя испугать или, еще хуже, надавить на тебя, вы ведь… Он тебя с детства знает… В голосе мамы слышится не столько осуждение, сколько непонимание, как вообще могло так получиться. Но как человек, который познал истинность, она принимает — пусть и не понимает. — Охуеть, — брякает Антон и тут же прикусывает язык. — Прости, мам, я просто в ахуе. Ой, то есть в шоке. — Понимаю. — Она подходит и гладит его по плечу, и Антон чувствует себя крошкой, как в детстве, хотя и выше на две головы. — Мы много обсуждали это с папой. Думали, это случится немного позже, но ведь ты уже взрослый, так что… Сам понимаешь. — То есть вы не против? — Как мы можем быть против? Антош, это твоя жизнь. И если ты думаешь, что Арсений — это тот самый человек, то мы за тебя рады, пусть к этому и… — Она делает паузу, явно подбирая наименее негативную формулировку. — Пусть к этому и нужно привыкнуть. — Спасибо. — Антон крепко обнимает ее, на мгновение поднимая в воздух, и целует в щеку — для этого приходится неслабо так нагнуться. — А ты уверена, что мы с ним истинные? Или это просто догадка? В смысле это точно прям? — Арсений был уверен. Так что, между вами теперь… — и снова эта неловкая пауза, — отношения? — Да, — отвечает Антон и быстро добавляет: — Но ничего такого не было, я клянусь, мы вообще сошлись вот буквально на днях, поэтому всё пока непонятно, а так я вам всё сначала хотел рассказать, честно. — Понятно всё с тобой, — смеется она и вдруг опять хмурится, будто вспомнив что-то: — Теперь ясно, почему он отказался ехать к нам. Я решила, что это из-за твоей к нему неприязни, ты ведь так ненавидел его раньше. — Да это не ненависть была, — закатывает Антон глаза, — я потом объясню, там другое… А то есть отказался ехать? Ты его к нам звала? — Да, он Андрею написал, что у него самолет отменили, так что он возвращается к себе. Я предложила приехать к нам, чтобы он в одиночку Новый год не отмечал, но он отказался. Сказал, что и так устал туда-сюда в аэропорт мотаться. — У него отменили самолет? — глупо переспрашивает Антон. — Когда он это написал? — Где-то час назад. Он разве тебе не говорил? Арсений, блядь, сука скрытная, ему ничего не говорил — последнее его сообщение было отправлено два часа назад: что его рейс задерживается, но ненадолго. Если Антон удод, то Арсений точно крыса, ух он ему устроит! Антон кидает взгляд на часы: до полуночи остается час десять, а добираться до Арсения на другой конец города около часа. — Мам, можешь вызвать мне такси? — просит он. — Пожалуйста, я поеду к нему, попытаюсь успеть до двенадцати. — Но… Антон… — бормочет мама, а потом, видимо, что-то для себя решает и соглашается: — Хорошо, ты только позвони ему сначала, вдруг он к каким-то знакомым в гости пойдет! Это звучит вдогонку, потому что Антон, уже не боясь реакции отца, вылетает с кухни и бежит в прихожую одеваться — и плевать, что у него на шее боа из мишуры. — Позвони ему сама, пожалуйста! — кричит он, уже обуваясь. — Скажи, чтобы никуда не уходил! Антон достает из стоящего в коридоре чемодана портрет, бежать за тубусом времени нет, так что он просто сворачивает его в трубочку. Он не шнурует кроссовки, хватает с вешалки свою куртку, с тумбочки — шапку, бросает родителям «С наступающим, люблю вас!» и вываливается в подъезд. Он надеется, что ему повезет с таксистом, и тот не только приедет в ближайшие минуты, но и довезет в лучших традициях Шумахера — вроде лыжных трасс по пути не предвидится. *** Такси приезжает быстро, однако едет долго — а водитель, кажется, пьян, и всю дорогу жалуется на то, что ему в Новый год приходится работать. Антон не знает, почему ему жизненно необходима эта информация и с каких пор он составляет график работы для таксистов, но всё равно улыбается и поддерживает разговор — а мысленно всё повторяет «Быстрее, блин, быстрее». Часть дорог из-за праздника оказывается перекрыта, так что Антон вынужден выйти из машины метрах в двухстах от дома и идти пешком. На улице снег сыплет огромными хлопьями, ботинки увязают в мокром снегу, свернутый трубочкой рисунок тут же намокает, как бы Антон ни пытался спрятать его за пазухой. Времени без трех минут полночь, а в таком снегопаде бежать не получается — хотя он пытается, конечно. Снег летит в лицо, талая вода попадает в нос и в глаза, а из-за ветра дышать и так тяжело, смотреть — еще сложнее. На улице темно, но вокруг полно людей, тут и там гремят фейерверки, на несколько мгновений освещая небо разноцветными огнями. По громким «С Новым годом!» и «С новым счастьем!» Антон понимает, что опоздал. Когда он забегает под козырек подъезда, бессмысленно вытирает лицо мокрыми руками и смотрит на фитнес-браслет, который ему на хуй не нужен (и на руку тоже), время — пять минут первого. Рисунок за пазухой совсем смялся и местами отмок так, что вот-вот порвется, ну и черт с ним. Кое-как вспомнив номер квартиры, Антон звонит в домофон и слышит спокойное: — Антон? — Сова, открывай! Медведь пришел, — мрачно вещает Антон в динамик. Час назад он злился и хотел выдать Арсению мощнейшего пинка за то, что тот не сказал ему про истинность, а теперь это напускное, и никакой злости уже нет. Он просто счастлив, что над ним больше не висит гильотиной этот вопрос про родителей и что он скоро увидит Арсения. Тот молча открывает дверь, и Антон взбегает по лестнице, по пути отряхиваясь от снега, весь мокрый и встрепанный поднимается на нужный этаж. Арсений стоит в дверях в футболке и трениках, его волосы влажные, а на шее — полотенце. — Ты зачем приехал? — спрашивает он вроде бы с наездом, но его умиленная улыбка сводит всю провокацию на нет. — Оставался бы дома. — Ага, щас, — не отдышавшись после быстрого подъема, выдыхает Антон и впечатывается в Арсения, целует его наверняка ледяными губами, обнимает, прижимаясь мокрой холодной курткой, забирается пальцами под футболку. Арсений отвечает, затаскивая его в квартиру, и где-то с верхнего этажа раздается громкое «С Новым годом! Ура!». Не закрывая дверь, не разуваясь, не раздеваясь, не прерывая поцелуй, Антон просто прижимает Арсения к стене и целует, целует, целует. Он согревается мгновенно — наоборот, становится слишком тепло, потому что Арсений в его объятиях жаркий и податливый, касается лица обжигающе горячими пальцами. Всё вокруг обволакивает чистым, не перебитым парфюмом, запахом свежей травы, запахом лета, и от этого тоже теплее. Они отрываются друг от друга, только когда губы начинают неметь, а сверху доносится очередное «С Новым годом!» — Арсений отстраняется, чтобы закрыть дверь от наверняка любопытных соседей, но вторую руку по-прежнему прижимает к щеке Антона. — Ты зачем приехал, дурачок? — ласково повторяет он свой вопрос. — И зачем родителям всё рассказал? — Это случайно вышло. — Антон прикрывает глаза, ластясь о его руку, как вспоминает о самом важном и поднимает взгляд: — А хули ты не сказал, что мы истинные? — Давай ты сначала разденешься и пройдешь, — говорит Арсений тоном, который не терпит пререканий, а затем снимает со своей шеи полотенце и вытирает Антону лицо, как маленькому ребенку. — Ты весь мокрый и замерзший, простудишься же. — Да, папочка, — с сарказмом отвечает Антон, но куртку всё-таки стягивает — рисунок смятой бумажной сосиской падает на пол. — Блин. — Это что такое? — Арсений садится и поднимает его, рассматривает бумажную трубочку удивленно, но пока не разворачивает. — Видимо, мой портрет, который ты мне не хотел показывать? — Сам не знаю, зачем его притащил. — Щеки обдает жаром: Антон действительно жалеет, что взял этот рисунок с собой, это вообще было какое-то машинальное действие. — Ты только рожи не корчи, я же тебе не художник. — Я там похож на Мистера Картофеля из «Истории игрушек»? — Арсений мягко чмокает его в щеку. — Мне всё равно понравится, он же твой. Иди в душ, отогрейся. — Тебе пришлось отмечать Новый год одному, — произносит Антон с сожалением, нижняя губа выпячивается сама собой. — Почему не сказал, что рейс отменили? — Потому что знал, что ты будешь переживать. А я не вижу в этом ничего ужасного, это обычный день. У меня уже были случаи, когда я встречал Новый год в одиночестве, и всё в порядке, как видишь. — Больше такого не будет, — хмурится Антон. — А еще больше ты ни хуя от меня не скрываешь, понял? — Ах, какие мы серьезные, — Арсений взмахивает рукой и отходит, шлепая тапочками по старому, поскрипывающему паркету, — ах, какие мы суровые. Наступая на пятки, Антон стягивает промокшие насквозь кроссовки и делает выпад в сторону Арсения, щиплет его за бок так жестко, что тот чуть не роняет из рук рисунок. — Ай, — он отпрыгивает дальше, — это больно! — Мне тоже больно, — отрезает Антон. — Арс, я серьезно, никаких больше этих твоих секретов. Я… Черт, до сих пор не могу поверить, что мы истинные. А я же чувствовал, что ты пахнешь по-особенному, но… Почему-то не подумал. — И чем я пахну? — Травой. Арсений поднимает бровь — видимо, он ожидал чего угодно, но не этого. Антон думает в отместку соврать, что это запах старой, залежавшейся в бардачке машины марихуаны, которую они как-то на пару раскурили с Ирой, но всё-таки поясняет: — Не травкой. Настоящей скошенной травы, такой… Свежий яркий запах, не знаю, как его описать. Но когда я его чувствую, мне становится так комфортно, будто сейчас лето, и я на этой траве лежу, и всё такое теплое. А я чем пахну? — Сначала иди в душ, потом всё расскажу. Полотенце я тебе подготовил зеленое в полоску, одежда висит на раковине. Сказав это, Арсений грациозно уходит вглубь квартиры, словно выпил водочки для блатной походочки — хотя алкоголем от него не пахнет. Антону ничего не остается, кроме как пойти в душ. Он наспех моется, хотя в общем и целом чист, воду включает похолоднее — ему не надо согреваться, ему и так жарко, потому что течка скоро начнется. Как и два месяца назад, в хэллоуинскую ночь, близость альфы распаляет его, но теперь накатывающее возбуждение обосновано: теперь они с Арсением вместе и уж наверняка займутся сексом, если только тот не начнет этот свой гундеж. Арсений приготовил для него спортивки, слегка короткие, и футболку, которая ему как раз. Они свежие и ничем не пахнут, хотя в этой квартире всё пропитано запахом Арсения, и это чувствуется даже сквозь горячий пар. Антон как попало вытирает волосы, елозя по ним полотенцем, вешает то на крючок и идет в гостиную. В гостиной Арсения не обнаруживается, зато обнаруживается его портрет, прикрепленный к мольберту канцелярскими прищепками — сушится и выравнивается. В общем и целом выглядит не так уж и плохо, хотя Арсений изображен скорее в мультяшном стиле, как какой-нибудь черно-белый супергерой из комиксов, и лишь глаза светятся голубым огнем, как живые. Карандаш от снега не потек, но вот бумага местами пошла волнами, плюс под курткой всё смялось, но и в этом что-то есть. Не Бэнкси, конечно, но тоже современное искусство. С кухни доносится шипение, и Антон идет туда — Арсений стоит у тумбы и нарезает соломкой очищенную картошку, а в сковороде на плите в облаке пара шкворчат какие-то грибы. — О, картошечка! — радостно восклицает Антон, подходя ближе и обнимая Арсения со спины, кладет подбородок ему на плечо — самая уютная подставка. — Еды особо нет, я же уезжать планировал. — Тот поворачивает голову и чмокает его в ухо, а затем прижимается носом и глубоко вдыхает. — Так ты для меня пахнешь, — потираясь о его шею кончиком носа, выдыхает он, а потом возвращается к своему занятию и объясняет: — Жареной картошкой. — Жареной картошкой? Почему? — Не знаю, наверно, потому что я ее очень люблю… Хотя этот запах меня с ума сводил одно время, от него не помогает ни насморк, ни открытые окна. — Так вот почему ты открывал окна, — догадывается Антон. — А я думал, что тебе жарко постоянно. — Я действительно очень горяч, — насмешливо хмыкает Арсений. — Но дело в запахе. Я почувствовал его летом перед твоим поступлением. Помнишь, я тогда заехал к вам за аккумулятором для машины? Андрея дома не было, и со мной в гараж пошел ты. А я шел рядом, и мне было плевать на аккумулятор, на машину, на то, какой сейчас месяц и год, я просто не мог поверить. — И ты сразу понял? Но почему до меня тогда не дошло? — Потому что я уже тогда пользовался парфюмом. Я ведь преподаватель, работаю в том числе с подростками. Думал, вдруг моим истинным окажется кто-то из них? Лучше ему об этом не знать, слишком провокационная информация для ребенка. — А почему ты не рассказал мне? — Антон не обижается, вот совсем не обижается, он всё понимает, хотя в голосе всё равно почему-то сквозит обида. — Я же не какой-то левый ребенок. — Потому что, — Арсений заканчивает с первой картофелиной и приступает ко второй, — ты всё равно был ребенком. И у меня в голове не укладывалось, что это именно ты, я поначалу не верил. Не представлял, что у нас что-нибудь может быть. — Даже когда я стану старше? — Антон мягко целует его в шею и выразительно толкается членом между ягодицами — Арсений ерзает на месте. — Ни одной мысли? — Совсем никакой. Я об этом много думал, но не мог представить тебя в качестве партнера, а когда думал о нас в постели, — по голосу слышится, как Арсений морщится, — меня тошнило, это казалось ужасно аморальным. Я тебя видел ребенком, даже когда ты перестал им быть. — А теперь? — Антон трется о него начинающим твердеть членом, пальцами лезет под футболку и оглаживает гладкую и горячую кожу живота — некоторые родинки чуть выпуклые: Арсений самая невероятная книга, и Антон счастлив был бы ее читать, даже будучи слепым. Его руки потеют от волнения, но он не останавливается, он не может остановиться, он так долго этого хотел — два года, если подумать. — Анто-о-он, — недовольно тянет Арсений, — я же готовлю. — А ты хочешь есть? — шепчет Антон ему в шею, ведет по ней носом, вдыхая травяной запах, ладонями оглаживает ребра. — Я не голоден. Арсений не отвечает, но его сердце начинает биться быстрее — Антон чувствует это ладонью. Он очерчивает подушечками пальцев соски, легонько щиплет, не переставая прижиматься к нему пахом. На кухне полумрак, свет только от вытяжки и от огня на плите, и это настраивает на романтический лад — хотя Антона сейчас всё настраивает на романтический лад. — Я так скучал, — бормочет Антон, покрывая короткими поцелуями его шею. — Когда позавчера вышел к автобусу, а ты там стоишь вместе с остальными преподами, я еле сдержался, чтобы тебя не засосать. Арсений кладет нож на столешницу тумбы и, дотянувшись, выключает газ под плавающими в жиже грибами — потом вместе с Антоном, как с повисшей на дереве коалой, двигается к раковине и споласкивает руки. — Антон, отпусти, — посмеивается он. Но Антон вместо того, чтобы отпустить, лишь опускает руки, заползая пальцами под резинку треников, проводит уже по резинке трусов — и тут же убирает. — Каким ты стал смелым. На самом деле Антон не смелый: у него сердце колотится в груди, руки влажные, а ноги слабеют — но последнее из-за течки. Его едва не трясет от волнения, но предвкушения в нем больше. Он хочет сказать об этом, но не успевает, потому что Арсений поворачивается и целует его — жгуче и глубоко, как недавно в актовом зале, мокрые руки запускает под футболку и оглаживает поясницу, заставляя вздрогнуть от холодной воды на горячей коже. Арсений кусает его за губы, за подбородок, чередой мелких укусов продвигается по линии челюсти к шее — Антон запрокидывает голову и прикрывает глаза. Его целовал Серёжа, когда они встречались, целовала Ира на спор, целовал Эд по приколу, целовали всякие кто попало на пьянках — но так его не целовал никто. Арсений целует, обнимает, касается его с такой страстью, будто не может оторваться, не может насытиться. Словно до этого он еще держался, а теперь ему окончательно срывает крышу, и лишь из-за этого осознания нужности Антон течет. Антон снова робко сует пальцы ему под резинку треников, но Арсений идет дальше — он скользит ладонями ему в штаны, мнет его ягодицы, прижимая к себе так крепко, что через столько слоев ткани чувствуется его стояк. С рвущимся наружу от волнения сердцем Антон просовывает руку между их телами и накрывает ладонью член Арсения поверх белья — и он действительно очень большой. И очень горячий. Арсений отлипает от его шеи и поднимает голову: дышит он тяжело и шумно через рот, глаза у него совсем хмельные, хотя он точно не пил, а губы припухшие и покрасневшие — Антон наклоняется и коротко лижет их кончиком языка, а пальцами некрепко обхватывает член. — Анто-о-он, — стонет Арсений, толкаясь в его руку, облизывает губы. — Ты хочешь сейчас? Антон выразительно опускает взгляд на свой член, оттягивающий спортивки в паху. Арсений продолжает мять его ягодицы, одним пальцем скользит по ложбинке — кажется, там уже так влажно, что трусы промокли насквозь. — Хочу… Я быстро возбуждаюсь, — мямлит Антон как-то виновато. — У меня просто течка скоро. Возможно, дело вовсе и не в течке, а в том, что он сейчас рядом с альфой, и этот альфа — его истинный. Антон лишь теперь осознает, почему его так крыло на Хэллоуин: его тело не понимало, какого черта оно не может получить своего истинного, когда тот так близко. Арсений плавно убирает руки, затем мягко, но настойчиво убирает и руку Антона из своих штанов, подносит ее к лицу и чмокает костяшки пальцев. Колец на них больше нет, Антон почти перестал носить: конспирация теперь не нужна. — Точно хочешь? — уточняет Арсений, хотя вид у него возбужденный донельзя — видно, что он еле сдерживается, чтобы не продолжить. — Нам необязательно спешить, тем более если у тебя течка. — Я же не схожу с ума, я просто возбужден. Это миф, что омеги во время течки превращаются в недотраханных чудовищ и кидаются на всех подряд, ничего не соображая. Это же не наркота, просто жопа течет. — Хорошо, я тебе верю. Ты таблетки какие-нибудь пьешь? — Ну-у… — Антон хмурится. — Витамины в шипучках раньше пил, но от них моча была цвета джедайского меча, и я перестал. А что? — Да нет же, — Арсений смеется, — гормональные таблетки, противозачаточные. — А, — у Антона и так горят щеки, а теперь он, наверное, краснее быть не может физически, — понял. Нет, ничего такого, я же не трахался. Боишься, что я залечу? У нас же пока циклы не подстроились, у тебя не гон, так что вряд ли. — Лучше всё-таки надеть резинку. — Если я залечу, значит судьба. — Антон пожимает плечами. — Я без понятия, куда идти после академии. Вдруг мое предназначение — это рожать борщи и варить детишек? — Заводить детей из-за лени — это ты здорово придумал, — фыркает Арсений, но всё-таки нежно чмокает его в губы. — Даже не думай. Пойдешь искать работу, бездельник. — Ла-а-адно, — тянет Антон, беря лицо Арсения в свои руки, ласково проводит большими пальцами по мешкам под глазами, разглаживая их на мгновение. — А ты точно хочешь? Сейчас они не футболист и тренер, не продавец и покупатель, у которого скидка на крекеры не пробилась, не соседи, не ангел и демон. Всё по-настоящему, по правде, в жизни, а не онлайн, и поэтому у Антона сердце бьется где-то в кадыке. У Арсения стоит, так что вряд ли тот видит его неразумным ребенком, как раньше — но вдруг. — Я так сильно тебя хочу, что в моих мыслях мы уже занимаемся любовью на кухонном столе, — говорит Арсений с улыбкой, но таким низким голосом, что Антон буквально чувствует, как из него течет смазка. — Но для начала лучше в кровати. — Ага, — немногословно соглашается он, потому что теперь уже в его мыслях они ебутся на столе. Стоит лишь представить, как Арсений раскладывает его на столе, закидывает его ноги себе на плечи и… А, может, его так пробирает не из-за этого, а из-за брошенного так легко «занимаемся любовью». Любовью. Кошмар, Антон превратился во влюбленную омегу из сериалов, которая становится лужей от пары слов своего альфы. — Тогда иди в спальню. — Арсений напоследок крепко сжимает его ягодицу и тут же шлепает по ней. — Я сейчас откопаю презервативы и приду к тебе, хорошо? Антон заторможенно кивает и на дрожащих из-за течки ногах плетется через гостиную в спальню, надеясь, что он протек не так сильно, чтобы на штанах сзади было мокрое пятно. Впрочем, даже если так — ну и ладно, чего стесняться, все свои. У Арсения в спальне стоит огромный шкаф с зеркальной дверцей — Антон включает торшер и поворачивается, рассматривая себя. Пятна нет, но когда он сует в трусы руку и ведет пальцами по ложбинке, понимает, что до этого осталось недолго. Лицо у него всё красное, румянец утекает за ворот футболки, глаза блестят. На шее никаких засосов нет, так что давние обещания Арсения были пиздежом — но еще не вечер. То есть не утро. Футболка болтается, как на вешалке, штаны держатся лишь благодаря завязкам. Он мнет пальцами соски через ткань, и так болезненно чувствительные из-за течки, облизывает губы и думает, стоит ли ему раздеться или дать возможность Арсению его раздеть. Собственное тело по-прежнему кажется слишком худым и непривлекательным, но Арсений сам сказал, что хочет его, значит волноваться не о чем. И сверху, и снизу из квартир доносится музыка, на улице кто-то орет, взрываются фейерверки — новогодняя ночь в самом разгаре, время получать подарки. Антон ложится поверх одеяла, то в одну позу, то в другую, но уныло представляет, как глупо это выглядит. И как Арсений мог не ржать, пока Антон так же выкручивался перед вебкамерой? Это же по-любому была умора. Тот заходит спустя несколько минут после того, как Антон решает тупо лечь на спину в позу звезды, и в нем ничего не изменилось: тот же горящий от возбуждения взгляд, стояк всё так же оттягивает треники, а подсохшие без фена волосы забавно топорщатся — особенно челка. — Я в сексе полный ноль, — предупреждает Антон так, будто оправдывается. Хотя это не оправдание, это предупреждение на случай, если что-то пойдет не так. Хотя это же секс, максимум он пукнет или упадет с кровати — не страшно. — Не переживай, я в сексе восемь лет, — улыбается Арсений, подходя к нему. — На самом деле сильно дольше. — Во сколько у тебя был первый раз? — В шестнадцать. У меня ничего не получалось, я никак не мог надеть презерватив, и мой омега смеялся до слез. — Он забирается на кровать и нависает над ним, кончик челки щекотно касается щеки. — Я тогда решил, что никогда больше не буду заниматься сексом. — А вы до сих пор общаетесь? — спрашивает Антон ревниво. — Ну что ты, мы давно расстались. — Арсений наклоняется и нежно целует его в щеку, ведет губами до уха и легонько кусает за мочку. — Почему? — Потому что, — Арсений снова поднимается на руках, смотрит в лицо, — он нашел своего истинного, а я оказался за бортом на этом корабле счастливых отношений. — Ты расстроился? — Да, я был влюблен. Такое со мной несколько раз случалось, и я долго не мог понять, почему людей так тянет к истинным… Теперь понимаю. — Мне… Мне повезло, что я тебя встретил. — Нет, это мне повезло. — Арсений чмокает его в кончик носа. — Волнуешься? — Волнуюсь, — не скрывает Антон, всё продолжая лежать в той же позе, — но не особо. Не боюсь, если ты об этом. Боюсь только кончить очень быстро. — Нашел повод для волнения, — посмеивается Арсений. — Кончишь не раз, я об этом позабочусь. В его голосе столько уверенности, что Антон лишь медленно моргает, как бы имитируя кивок, и раздвигает ноги шире. Для Арсения это служит сигналом, и тот тут же срывается на поцелуи: он осыпает ими нос, губы, уши, оттягивает ворот футболки, чтобы поцеловать ключицы. Если бы его губы были люминофорными, Антон бы светился в ультрафиолете, как новогодняя елка — очень празднично. Арсений задирает его футболку и лижет между ребер, до соска, мягко обхватывает тот губами и посасывает, покусывает — Антон шумно глотает воздух и цепляется пальцами за покрывало. Это лучше, чем в чате, чем в любой ролевой, чем в фантазии — это в принципе лучшее, что с ним происходило. — Какой же ты красивый, — жарко шепчет Арсений в кожу, согревая те места, которые от слюны холодит сквозняком. — Как же я тебя хочу. Антон хочет ответить что-нибудь вроде «Возьми» или «Я весь твой», такое он обычно пишет в чате — но сказать это в жизни язык не поворачивается, это кажется таким нелепым. Арсений лижет его сосок, другой теребит пальцами, зажимает между подушечками и слегка оттягивает — и Антон выгибается, как управляемая марионетка. А Арсений спускается губами к животу, целует едва ли не каждый миллиметр его тела по пути, и в местах поцелуев кожу обжигает. Антон закрывает горящее лицо предплечьем — ему так хорошо, но почему-то стыдно, особенно когда он видит сквозь опущенные ресницы, как Арсений поднимает взгляд и смотрит ему в глаза. — Ты в порядке? — почти мурлычет тот и высовывает язык, проводит им от пояса спортивок до пупка, а потом прикусывает тонкую кожу. — Очень в порядке, — выдыхает Антон, — просто жарко, я весь вспотел уже и… ну, теку. — Я вижу, — Арсений приподнимается, чтобы Антон увидел влажное пятно на своих штанах там, где головка члена оттягивает ткань, — тебя это смущает? — Ну, типа немного. Арсений садится, отцепляет руку Антона от покрывала и кладет ему же на грудь, щиплет его пальцами соски, как бы показывая, что надо делать. Антон, одурманенный запахом альфы, собственной течкой и вообще всем происходящим, не сразу его понимает, хотя и на автомате двигает пальцами. — Поласкай себя, — скорее приказывает, чем просит Арсений — и Антон вспоминает Саргана. Иногда он забывает, что Арсений может быть таким. — Это отвлечет тебя от дурацких мыслей. Даже легкое прикосновение к соскам пускает по телу искры, а когда Антон сжимает их, его будто огнем обдает — он чувствует, как сокращаются мышцы, выделяя всё больше смазки. Арсений недолго наблюдает за ним, а затем берется за пояс его штанов и вопросительно поднимает бровь — и, когда Антон кивает, стягивает их вместе с трусами. Член со смущающим звуком ударяется о живот, оставляя мокрый след, от которого до головки тянется смазка. Арсений берет его под коленями и двигает к себе ближе, наклоняется и целует внутреннюю сторону бедра — сначала едва ощутимо, но распаляясь с каждым поцелуем. Он хмыкает, обводя кончиком языка буквы «Отсосу за колбасу» — все обвести не успевает, потому что Антон фыркает и закрывает ладонью татуировку, так что Арсений напоследок лижет костяшки. Когда он начинает лизать, посасывать и покусывать кожу ближе к паху, Антон не выдерживает и скулит, дергая тазом — но Арсений держит крепко. У него челка прилипла ко лбу, и Антон с трудом приподнимается на локте, чтобы поправить ее. — Спасибо, — невнятно благодарит Арсений, продолжая вылизывать его бедро, только теперь он смотрит в глаза. По члену стекает смазка, и Антон тянется размазать ее рукой по стволу, но Арсений медленно качает головой и хрипло говорит: — Я сам. И он проводит по стволу расслабленными губами, смазка собирается капелькой на нижней, а потом вязко течет на подбородок — Антон едва не задыхается, наблюдая за этим. Он опять сжимает пальцами покрывало и подавляет желание поерзать, потому что под ним уже ощутимо мокро. Яйца поджимаются, член пульсирует в такт басам какой-то песни, просачивающейся через потолок. — Я сейчас кончу, — севшим от стыда голосом произносит Антон. — Кончай, — выдыхает Арсений. — Боже, касаться тебя — лучшее, что я испытывал. — Я не шучу, я реально сейчас кончу, — сдавленно бормочет Антон. — Арс, ну правда. — Картофелинка, — умиленно зовет тот, привлекая внимание, а потом совершенно не мило, а пиздец как развратно лижет его член от основания до головки, целует в уздечку, а потом сходу берет в рот — и сразу глубоко. Антон протяжно стонет, но быстро срывается на писк и еле удерживает себя, чтобы не толкнуться глубже. Арсений плавно насаживается ртом, плотно обхватывая губами, но и эта скорость уже чересчур — и Антон кончает почти сразу же, даже не успев предупредить. Арсений отстраняется и кашляет, сперма стекает по его губам и капает Антону на бедра, но он быстро вытирает ее тыльной стороной ладони и снова наклоняется, чтобы слизать оставшиеся капли. Антона так сильно прошибло оргазмом, что дрожат руки — и он валится обратно спиной на кровать, слушая бешеный стук собственного сердца. Ему всё еще хорошо, но Арсений не делает паузу — он за ноги притягивает его к себе и складывает чуть ли не пополам. — Обхвати себя под коленями, — командует он, и Антон на автомате выполняет приказ и лишь потом бормочет «А что…», но тот уже опускает голову и ведет языком по мокрой от смазки ложбинке. — О боже, — только и говорит Антон, прижимая к лицу ладонь свободной руки — но между растопыренных пальцев он ловит взгляд, от которого его аж встряхивает от возбуждения, несмотря на недавний оргазм. — Я так давно этого хотел, — шепчет Арсений прямо в кожу, и от его горячего дыхания опадающий член опять начинает наливаться кровью — омегам не нужно много времени на передышку, как альфам. — Сядешь мне на лицо? — Не могу, у меня ноги как вареные сосиски. — И отлично, потому что Антон и так чересчур смущен: кто бы подумал, что после всех этих откровенных переписок в жизни это всё окажется по-другому. — Ну ладно, — совсем не расстраивается Арсений и вдруг так резко шлепает его ладонью по ягодице, что Антон аж вскрикивает от неожиданности. — Прости, просто когда шлепаешь, мышцы расслабляются, и смазка течет сильнее. Не больно? Тебе ведь нравятся шлепки, я помню. — Не больно, я прихуел просто. Еще раз так сделай? Арсений сначала размазывает пальцами смазку и затем снова шлепает — и Антон даже не вскрикивает, а просто стонет. Кожа от удара горит, но и всё остальное тело горит от новой волны возбуждения, так что разницы почти нет. Вместо нового шлепка Арсений наклоняется и ласково целует пострадавшую кожу, опять спускается поцелуями к ложбинке и водит по ней губами. После он собирает слюну, сплевывает, будто естественной смазки мало, и растирает всё пальцами, надавливает подушечками — и плавно вставляет сразу два. Он медленно прокручивает их, нащупывая простату, массирует, и Антон всё-таки дергается ему навстречу, поскуливая от удовольствия. Арсений, весь раскрасневшийся, смотрит то на свои пальцы, которыми уже откровенно трахает его, то ему в лицо — проверяет реакцию. Хотя реакцию и на слух легко определить, потому что на каждом движении Антон постанывает. С него льется пот, волосы прилипли ко лбу, сердцебиение вообще запредельное, член снова стоит, браслет на руке вибрирует, футболка перекрутилась и душит — но когда он смотрит на Арсения, то всё отходит на второй план. Тот чмокает его в местечко под мошонкой, а затем вынимает пальцы и пошло облизывает их, чтобы после сунуть руку в карман треников и достать презервативную пачку — не новую, распечатанную. — Когда у тебя последний раз был секс? — спрашивает Антон, убирая руку из-под колен и выпрямляя ноги — затекли, а так уже просто сводит от напряжения. — Несколько месяцев назад, — спокойно отвечает Арсений, вытаскивая из пачки презерватив. — Не спрашивай, с кем, я не помню имени. Подцепил его в баре. — У тебя часто был случайный секс? Арсений качает головой, крутит в пальцах фольгированный квадратик. — Редко. В основном не ради секса, скорее от одиночества. — Иди сюда, — Антон протягивает руки, — больше никакого одиночества, на хуй одиночество. И меня на хуй, но в прямом смысле. Арсений смешливо фыркает и ложится на него сверху, опираясь на локоть, мягко целует — и Антон чувствует вкус собственной смазки. Он знает, какая она на вкус, потому что не раз пробовал, в том числе по просьбе Саргана. — Стой, — тормозит вдруг Антон, — покажи, я хочу посмотреть. — Что посмотреть? — хмурится Арсений, а затем понимающе улыбается и встает на колени, спускает треники ниже. — Смотри. Он не соврал, и Антон был прав: его член действительно большой, толстый, как и у многих альф, очень похож на то здоровенное дилдо — только красивее. Антон сглатывает, думая о том, что скоро тот окажется в нем. — Можно я попробую... — Он не договаривает, но Арсений всё понимает без слов: да и как тут не понять. Тот кивает и опускает одну ногу на пол для устойчивости, а Антон неудобно сворачивается на кровати и приближается лицом к члену — случайно дергается и тыкается в него носом, после чего слышит смешок. — Прости, — извиняется Арсений, но у Антона всё в паху тянет от одного этого низкого, с хрипотцой, голоса — плевать на извинения. Конечно, он не раз пихал в рот игрушки: и чтобы слюной смазать, и просто для красивого кадра, но сейчас всё иначе — это немного волнительно. Антон, чувствуя колотящееся где-то в кадыке сердце, аккуратно касается губами головки, и сверху раздается судорожный выдох. Это приободряет, так что Антон весь подтягивается ближе и, придерживая пальцами член, обхватывает головку губами. Ее жар печет губы, но гораздо сильнее распаляет то, как Арсений задерживает дыхание — а затем касается кончиками пальцев его щеки. Антон поднимает глаза и видит в обращенном на него взгляде такое сочетание бешеной нежности с таким же бешеным возбуждением, что этой смесью можно согревать в мороз — хотя сейчас Антон и так горит, несмотря на минус за окном. Эта зима будет очень теплой. — Ты не представляешь, сколько раз я себе это представлял... — хрипит Арсений, облизывая губы, пока Антон ласкает губами и языком головку. — Даже когда не знал, как ты выглядишь. — Было очень сложно, но ты подрочил? — сопровождая каждое слово короткими поцелуями по всей длине ствола, спрашивает Антон. — Блин, он такой горячий на самом деле... Он прижимается к члену щекой, глядя на Арсения, трется губами и носом, а Арсений всё продолжает смотреть на него этим своим разрывающим аорту взглядом и ласково гладить его по щеке. Антон лижет ствол от мошонки до головки, от чего Арсений шумно втягивает воздух через зубы и до шуршания сжимает фольгу презерватива в свободной руке. А затем Антон плавно берет в рот и насаживается как можно глубже, хотя выходит совсем неглубоко — и тут же слышит шипение: — Тише-тише, зубы. — Блин, — виновато выдыхает он, отстранившись, — прости. Это сложнее, чем я думал. — Ничего. — Арсений наклоняется и тепло целует его в губы, на мгновение скользя в рот языком. — Научишься. А затем он наваливается на него сверху, укладывая на постель, попутно утешающе чмокает в щеку: как бы говоря, что получится в следующий раз. Антон немного расстроен, что не показал всё, на что способен, но по тяжелому дыханию и жару тела Арсения понимает, что тот возбужден слишком сильно — он уже не может терпеть, и сейчас ему нужен совсем не минет. — Ты правда можешь всю ночь? — уточняет Антон скорее для проформы, потому что не сомневается, и раздвигает ноги шире, обхватывая его за талию — но Арсений хихикает ему в губы: — Нет, конечно, я выпендривался. — Реально? — У Антона аж брови подскакивают: как же его легко наебать. — Зачем тебе всю ночь, хочешь мозоли? — Арсений на секунду отстраняется, приподнимаясь на руке, разрывает зубами фольгу и опускает руку с презервативом, чтобы надеть, хотя и продолжает смотреть на Антона. — Картофелинка, не переживай, кончить ты успеешь. — Я просто не люблю пиздеж, — бубнит Антон. — «Художники могут всю ночь», бла-бла-бла. — Ты тоже художник, так что логически можешь вычислить, что это ложь: ты же всю ночь не можешь. — Но я и не художник. — Художник. Ты раскрасил мой мир. Арсений выдает это серьезно и пылко, а еще напряженно — но это потому что надевает резинку одной рукой. Антон старается держать лицо целых секунд пять, но не выдерживает и взрывается хохотом, и Арсений тоже смеется, утыкаясь ему в плечо. — Арс, ну какой же ты пафосный. — Я не думал, что так выйдет, — фыркает тот ему в шею, затем целует и снова приподнимается. — Прости, буду говорить, как ты: ну это самое, типа того, туда, вот тут. — Не говорю я так, — закатывает Антон глаза и нетерпеливо ерзает: — Но давай уже типа того туда, у меня весь живот мокрый, потому что с хуя натекло. Арсений без лишних слов забрасывает его ногу себе на пояс и, помогая себе рукой, входит одним упругим толчком — и Антон стонет просто от ощущения большого толстого члена в себе. Он столько об этом думал, столько мечтал, но это лучше всяких мечт — не физически, конечно, эмоционально. Или не только физически, но и эмоционально — неважно, он просто прикрывает глаза и наслаждается. Арсений двигается тягуче медленно, но прижимается так плотно, что член Антона на каждом толчке трется о его живот. Но прекраснее всего не это, а то, что Арсений забывается и от эмоций начинает шептать на ухо о том, какой Антон красивый, горячий, самый лучший, восхитительный, замечательный, смешной, яркий и солнечный — и еще что-то совсем неразборчивое, возможно, «Я люблю тебя». От этого всего Антона плавит, как пластилин на батарее, всё тело кажется наэлектризованным, и Антон выгибается, ловя электрические заряды один за другим. Они ему пригодятся, если сердце остановится, потому что, по ощущениям, оно точно замрет в следующую секунду. Пот течет в глаза, но Арсений сцеловывает эти капли, целует после солеными губами — и на очередном поцелуе Антона встряхивает оргазмом. Это происходит так резко и внезапно, что Арсений не сразу это осознает и всё продолжает так же плавно двигаться — а Антон ловит отголоски оргазма и чувствует, что его скоро накроет опять. — Картофелинка закипает очень быстро, — со смешком говорит Арсений, когда всё понимает, и останавливается. — Ты как? — Пиздец, какой стыд. — Антон притягивает к себе подушку и утыкается в нее лицом, добавляет глухо: — Быть омегой отстой. — Скажешь мне это, когда кончишь снова, — посмеивается Арсений и оттаскивает от него подушку. — Я пока даже не устал. *** Арсений действительно может долго — но когда он всё-таки кончает, то валится на кровать и пытается отдышаться минут пять, а Антон после четвертого оргазма чувствует себя вполне ничего. Измотанно, но удовлетворенно, словно его хорошо оттрахали. Черт, его ведь и так хорошо оттрахали. Он откатывается от Арсения на кровати и потягивается, звучно похрустывая всем телом. Каждую мышцу приятно тянет, но пить хочется адово — он так сильно тек и столько потел, что в его организме, наверно, вообще не осталось воды. Он говорит об этом Арсению, и тот, несмотря на одышку, встает и голый шлепает за водой — он до сих пор потный, а еще в следах спермы, хотя это всё сперма Антона, конечно. Антон поворачивается на живот и, коря себя за омежью сентиментальность, глубоко вдыхает запах с кровати — запах секса и Арсения, такой приятный и успокаивающий. — Ты что, нюхаешь постельное белье? — раздается сзади, и Антон мычит в простынь: какой позор. — Я тебе и так скажу: оно воняет, надо сменить. Антон садится на кровати и принимает из рук Арсения кружку с водой, жадно пьет до дна и ставит на тумбу. Арсений тем временем ложится рядом и чмокает его в бедро — на нем с внутренней стороны бледно-красноватый след укуса, который непонятно в какой момент был оставлен. Браслет на руке опять вибрирует — окончательно садится зарядка. Антон заряжает его от силы раз в месяц, потому что ему в принципе не нужен фитнес-трекер: его мама подарила в надежде, что хоть так поможет сыну заинтересоваться спортом. Не тут-то было, он и футболом занимался разве что от скуки. — Сколько времени? — уточняет Антон, оглядываясь в поисках часов. Судя по тому, что за окном по-прежнему темно, хотя через плотные шторы свету было бы трудно пробиться, еще глубокая ночь. — Блин, я же маме забыл отзвониться. — Я позвонил, пока ты был в душе. — Арсений подносит наручные часы к глазам и щурится. — Начало третьего. — «Я могу всю ночь», — дразнится Антон. — У вас крайне неправильное понимание ночи, Арсений Сергеевич. Ночь — это не час с копейками. — Молчи, — Арсений шлепает его по бедру, — я сказал, что художники могут всю ночь. Я же не сказал, что абсолютно все художники. Какие-то по-любому могут. Антон смеется, потому что в этом есть своя логика, и запускает руку Арсению в волосы, перебирает влажные от пота пряди — зря только голову мыл. В квартире снизу соседи уже успокоились, а сверху всё еще звучит музыка, хотя и тише: что-то медленное и явно романтичное, медляк какой-то, хотя слов Антон не разбирает. — Как мы будем встречаться в академии? — спрашивает он, боясь, как бы не приходилось терпеть всю неделю, чтобы повторять подобное только на выходных. — Поговорю с руководством, получу пиздюлей. И, думаю, выдадим тебе пропуск в преподавательское общежитие, чтобы ты ходил свободно. — А после конца года? Антон знает, что супруги некоторых преподавателей живут вместе с ними в академическом городке. Не то чтобы он мечтает о таком же, но это явно лучше, чем видеть Арсения лишь по выходным. Ездить каждый день туда-обратно — не вариант, это слишком долго и муторно. — Подумаем. У меня есть один вариант, но это не точно, так что пока не буду рассказывать. — Боишься сглазить? Ну ты дед. — Антон прикусывает язык: какое же он нетактичное хамло. — Я не в том смысле. — Знаю, — Арсений хихикает, — расслабься. Я не думаю о том, что я старый. Переживаю только о том, что сильно старше тебя. — Не сильно. И вообще, если у меня уже течет очко, а у тебя еще стоит, то это нормальная разница в возрасте. Не то, о чем нужно волноваться, правду тебе говорю. Арсений укладывается головой на его коленях и закрывает глаза — Антон, пользуясь случаем, накручивает на палец его волосы, делая еле заметные кудряшки нормальными такими кудряшками. — Как там дела у твоего друга, который влюбился в двоих? — Хуй знает, — вздыхает Антон. — Они вроде решили попробовать втроем, но я так и не понял, все вместе или типа как… вилкой, то есть рогаткой. Ира написала, что… ой. — Антон, я догадался, что речь про Выграновского, Кузнецову и Булаткина. Ты больше ни с кем особо не общаешься, а слухами земля полнится, как говорится. — Не знал, что ты такой сплетник. — Преподаватели главные сплетники. Мы же не можем ни выпить, ни разгул устроить, ни в клуб какой-нибудь сходить — нянчим вас, обалдуев, день и ночь. Надо как-то развлекаться. — А по академии ходят слухи, что вы там оргии по ночам устраиваете. — Не без этого, разумеется. Антон больно дергает его за ухо, а Арсений ржет — какой же дурак. Хотя оба они дураки, но как без этого, они же два сапога пара. На улице снова взрываются фейерверки, такие яркие, что их разноцветные искры видны даже через шторы, на кухне ждет картошка, которую можно пожарить, на коленях лежит Арсений. Пожалуй, такого хорошего Нового года у Антона еще не было — а ведь как год встретишь, так его и проведешь.