Художники могут всю ночь

— Значит, Эд будет в платье? — шутит Антон, на что получает гневный взгляд. Каждый раз, когда он хочет произнести сомнительную шутку, то делает выбор: «пошутить и получить пиздюлей» или «никого не обидеть, но оставить мир без своего блестящего юмора» — и в итоге чаша весов всегда склоняется к шутке. — Я сейчас тебя в платье надену, — бормочет Ира, крутясь у зеркала. — «Одену», — поправляет Антон, потому что годы жизни с Арсением сломали его. — На самом деле ты выглядишь потрясающе, правда. Самая красивая женщина на этой планете, не считая моей мамы и Натали Портман. Прости, но конкуренция серьезная. Ира кидает ему улыбку через зеркало и поправляет кудри, которые и без того лежат завиток к завитку. На ней белый костюм, который подошел бы скорее для прогулки на яхте, чем для свадьбы — но не Антону осуждать чужой выбор, он сам расписывался в трениках и с шаурмой в руке. Ладно, шаурму они с Арсением купили потом, в ларьке около загса. — Думаешь, всё это театр абсурда? — Ира поворачивается к нему. — Мои отцы считают, что мне пора перестать заниматься ерундой, наигралась в семью — и хватит. — Но они же приехали, — ободряюще улыбается ей Антон и тянет руки, чтобы обнять, но Ира отстраняется. — А, понял, не мнем костюм, мнем лицо Антона, который мнет костюм. — Ты всё правильно понял. После короткого тройного стука дверь открывается, и в комнату заглядывает Егор. Вернее, Егор и его осветленная челка, потому что Антон считает ее отдельной личностью и всячески угорает. Нет, даже не так: Егор, его челка и его сережка со здоровенным камнем, которая по способности отражать свет напоминает диско-шар — Эд проколол ему ухо недавно, решил, видимо, что татух маловато. Антон уже хочет снова про это всё пошутить, но, убедившись в отсутствии посторонних, Егор заходит полностью — и становится видно, что он не один. — Ир, ты как? — Егор шепчет, чтобы не разбудить ребенка. — Там все уже готовы. На нем нежно-розовый слинг, который странно и в то же время мило сочетается с официальным костюмом. Ариша спит, как ангелочек, и она буквально вылитая Ира — Антон видел фотки подруги в младенчестве, сходство один в один. Только у Арины глаза голубые, как у Эда, но это может быть временно: у детей лишь к шести месяцам проявляется свой цвет глаз. — Я готова, — тихо говорит Ира и подходит ближе, с нежностью смотрит на малышку: — Как она? — Спит, — довольно лыбится Егор. — Поела, срыгнула на Эда, а потом покричала пару минут и резко уснула. Эда мы отмыли, если что. — Не сомневаюсь, — фыркает Ира и, наклонившись, аккуратно целует Арину в лобик — та причмокивает во сне губами, но не просыпается. Антона так и подбивает самому потискать ребенка, но он смотрел «Друзей» и знает, что будить спящего младенца себе дороже. — Ничего, что мы ее на тебя оставили? — Я только рад, она же чудо, а не ребенок. Сегодня ваш день, так что развлекайтесь, а я займусь какашками. — Спасибо, — Ира целует в щеку и его, — ты лучший. — Даже не буду спорить. А тебе к гостям пора, тебя там все заждались. Антон так до конца и не понимает, как Егор относится к Арине: то ли тот для нее второй папа, то ли крестный, то ли кто-то вроде доброго дяди. Он знает лишь, что всех всё устраивает, а глубже не лезет — не его дело. — Это же фальшивая свадьба. — Ира грустно улыбается, заправляя прядь волос за ухо. — Никто не воспринимает ее серьезно, просто повод для всех бесплатно побухать. — Что значит фальшивая? — возникает Антон сходу так громко, что Арина как-то непонятно мычит, так что он быстро понижает голос: — Ир, штамп в паспорте ни х… ничего не решает. Я вот два года замужем, что изменилось? Ничего, а у меня даже свадьбы не было. — Он прав, ты настолько же жена Эда, насколько я — его муж. Антон до сих пор не может представить, каково это — жить втроем. Арсений и один так много гундит по поводу разбросанных носков, что если бы их таких двое гундели, Антон точно бы ебнулся. Какая разница, что носок лежит на полу в кухне, ну лежит и лежит, нравится ему там, у него отпуск в жаркие комнаты. А если серьезно, у Антона ни разу не возникало и мысли о ком-то другом. Конечно, у них с Арсением не всегда всё гладко, они и срутся иногда, и порой не понимают друг друга, как все пары — но всегда находят способ помириться, поговорить, понять. Антону и не нужны идеальные отношения, ему нужен идеальный Арсений, то есть обычный Арсений. Кстати, где он? Пока Ира о чем-то перешептывается с Егором, Антон целует ее в макушку и тихонько выходит из комнаты. Здание, которое Ира сняла для свадьбы, огромное и с кучей комнат, но Антон вроде бы помнит, что отсюда прямо по коридору и направо, через бар и в зал, где уже собрались гости. Пока он идет, то раздумывает, не жалеет ли сам, что обошелся без этой европейской романтики — без цветочной арки, официантов с закусками и пирамиды шампанского? Арсений предлагал устроить свадьбу, но тогда его художественная школа требовала вложений, и Антон сказал, мол, давай вольем бабло туда, а не на свадьбу. Пожалуй, нет, он не жалеет. В официальном костюме он бы трясся и потел перед толпой людей, перепутал бы слова клятвы, точно врезался в какого-нибудь официанта и сбил все бокалы шампанского — а потом краснел бы перед гостями до самой ночи. А так они с Арсением утром расписались в загсе, затем поели шаурмы, сгоняли на новый «Форсаж» и пошли домой отыгрывать ролевую про сотрудников госучреждений. Лучшего и пожелать нельзя, безупречный день. Где-то по пути он совершает поворот не туда и выходит не в зал, а во двор — здесь тоже всё украшено цветами и гирляндами, стоят декорации для фотографий и веранда для курящих. Здесь прикольно, но ему точно не сюда, так что он разворачивается и идет в обратную сторону, однако за очередным поворотом в кого-то врезается и ойкает. — Извините, — бормочет он на автомате и тут же понимает, что судьба столкнула его не абы с кем, а с Арсением — в который раз. — Нет, молодой человек, одних извинений будет недостаточно, — шутит тот, приобнимая и целуя в щеку. — Я уже минут пятнадцать тебя ищу. — Я заблудился, тут лабиринт Минотавра какой-то! — Кносский лабиринт. Арсений в костюме, в отличие от Антона, который с горем пополам надел рубашку, уже почему-то мятую, и брюки. На нем самом костюмы смотрятся смешно, а вот для Арсения будто созданы — а тот совсем не носит официальную одежду с тех пор, как перестал работать в академии. Он же ненавидит всё это форменное, предпочитает джинсы с футболками, хотя его фартуки всё такие же белоснежные и такие же чистые каждый день (Антон научился заправлять в машину безукоризненно рассчитанное количество порошка и отбеливателя). — Не нуди, Арс, — закатывает Антон глаза. — Пойдем в зал, я хочу сожрать чего-нибудь. Наконец поедим нормальной еды! — Какого плохого мнения ты о своей стряпне. — Моя стряпня на вкус как бычки в томате, и это не мнение, это факт. Хорошо, что ты любишь меня не за то, как я готовлю. — Совершенно точно не за это, — посмеивается Арсений. Антон не стесняется своей роли домохозяина: первое время после того, как он заебался работать секретуткой и уволился, его грызло чувство вины. Стыдно было стать поварешкой с хуем из мемов, такой омежкой, которая караулит мужа в коридоре со скалкой — но оказалось, что это работает не так. Антону нравится следить за домом: нравится закупать продукты, нравится убирать, даже готовить нравится — хотя и не всё это получается на пять звезд. Ну, коварный носок как лежал на кухне, так и лежит. В прогрессивном обществе считается, что омегам не следует быть безропотными хранителями домашнего очага, но Антон думает, что в прогрессивном обществе должен быть выбор. Хочешь — открой свою тату-студию и расписывай людей черепами, как Эд, а в остальное время учи детей играть на баяне; а хочешь — вари борщ и жди мужа с работы, как Антон. Даже если этот борщ напоминает бычки в томате — те, которые окурки. Такой вот Антон семейный человек. Кстати о семье. Они проходят в зал, и Антон тоскливо смотрит на пирамиду с шампанским. Если бы это было пиво, пожалуй, он бы еще и вздыхать грустно начал, а так всё более-менее терпимо. — Хай, — окликает их Эд, который стоит за пирамидой, словно прячется от гостей, Антон аж вздрагивает от неожиданности. — Че как? — Разве ты не должен выходить к алтарю под оркестровую музыку? — Арсений явно сбит с толку. Эд безупречно выбрит и в белом костюме — а если точнее, в белом спортивном костюме из какой-то шуршащей ткани, из-за чего он напоминает большой бахил. Удивительно, как же сильно любит его Ира, раз позволила ему быть в этом — а Антон еле выторговал не надевать пиджак. — Не, — отмахивается Эд, унылым взглядом обласкивая шампанское, и Антон так его понимает — и так сочувствует, — мы махнулись местами. Я жду ее у алтаря, а она идет ко мне. — Круто, — присвистывает Антон. — И смело. — Да какой, бля, смело, Тох? — ухмыляется Эд. — Хрен на отсечение даю, шо после муток втроем и рождения мелкой никто ничему не удивится уже. Даже если б я голышом пришел. — Кстати, а где Ариша? — Арсений оглядывается. — Я бы хотел понянчить ее немного. Эд уже открывает рот, но Антон кидает на него предупреждающий взгляд — Арсений, высматривающий ребенка, этот взгляд не замечает. — Я видел ее с Егором, — говорит Антон раньше, чем Эд успеет ляпнуть что-то не то. — А его видел с Ирой, видимо, они скоро придут все вместе. — А, ну заебись, — кивает Эд, тоже начав кого-то высматривать. — У меня есть одна коллега, мерзотная такая училка, шо хочется ей ложку в жопу вставить — на моих детей орет, сечете? Всё пытаюсь подгадать момент, шоб сыпануть ей слабительного в шампунь. Он щурится, разглядывая сидящих на стульях гостей, а Антон прыскает: когда Эд сам учился, он проказником не был — а как стал преподавателем, так вечно чудит. Но дети в музыкальной школе его любят — может, и поэтому, кстати. — Жестоко, — вздыхает Арсений. — К тому же она не поймет, за что она наказана. — За всё хорошее. Так, давайте садитесь, ща начнем уже, — хрипит Эд, видимо, так и не найдя свою жертву. — Или нет, я сам без понятия. Эд идет к цветочной арке в дальнем конце комнаты, спотыкается и чуть не врезается в последний ряд стульев — волнуется всё-таки, хотя выглядит так, будто ему водка по колено и пиво по плечи. Антон очень тоскует без алкоголя, однако. — Хочешь выпить перед началом? — очень в тему предлагает Арсений. — Не. Почти все гости уже расселись, они переговариваются вполголоса — но из-за количества людей эти разговоры превращаются в ровный фоновый шум. Арсений уже поворачивается и намеревается идти к их местам во втором ряду, но Антон на автомате хватает его за рукав и только потом думает: была не была. В конце концов, он заебался придумывать отмазы, почему он сегодня опять не пьет. Он так долго ждал удачного момента, что понимает: удачных моментов не бывает, они не наступают, сколько их ни жди. А если и наступают, то хуй их дождешься, в конце концов, удача — это просто социальный конструкт. — Слушай, — Антон мельком смотрит в коридор через проем двери: убеждается, что Ира пока не идет, — есть одно дело. — Что-то серьезное? — волнуется Арсений. — Да не, хуйня, — зачем-то брякает Антон. — Я просто… — Он подготовил целую речь, даже репетировал перед зеркалом, перед Эдом, перед Ирой, а теперь растерял все слова. — Помнишь ты как-то говорил, что мне надо быть аккуратнее, потому что к двадцати пяти пузо вырастет? — Всё думаешь о еде? — смеется Арсений, и в его глазах мелькает облегчение. — Не переживай, у тебя еще целый год. А даже если тебя раздует до размеров небольшой фермы, я буду любить тебя так же сильно. Безусловно, это утешает. — Да нет, я про другое. — Антон закусывает губу и щурится, подбирая слова, а затем выдает: — Короче, это не мне надо быть аккуратнее, а тебе. Надо было. Мгновение Арсений явно не догоняет, затем его лицо меняется: глаза округляются, рот открывается в совершенную букву «О», взгляд устремляется к животу Антона — но тот пока абсолютно плоский, на таком-то сроке. — Как давно? — наконец спрашивает Арсений, и по его лицу что-то не сказать, что он светится от счастья. — Семь недель. Не понимаю, где фанфары, аплодисменты, — Антон поднимает бровь, — хули ты не носишь меня на руках? Ну, на плече хотя бы. Они не планировали, они предохранялись, но такое бывает: риск всегда есть, стопроцентную защиту дает только воздержание, а воздержание — последнее, чем они занимаются в спальне. И всё же Антон был уверен, что Арсений обрадуется: он же обожает детей, всегда мечтал о детях — не раз говорил. — Прости, — тот проводит рукой по волосам, убирая назад челку: совсем отросла и превратилась в кудряши, — просто неожиданно. Я не… Не понимаю, как я не догадался, всё же так очевидно. Ты не пьешь, не куришь, и вообще… — Да мы оба в курсе, что ты не сильно догадливый. Такой умный серьезный дядя, но вечно до тебя доходит, как до жирафа. Антон старается говорить ровно, но на самом деле уже не на шутку волнуется: приехали, блядь. Он ожидал совсем другой реакции, а теперь чувствует себя полнейшим идиотом — не рыдает от горя, конечно, но веселого мало. И это у него еще гормоны не взбунтовались, так бы мог и истерику устроить: беременный Эд как-то синтезатор Егора с балкона чуть не выбросил — мелодия ему не понравилась, слишком грустная была. — Я рад, — произносит Арсений после долгой паузы, но вид у него по-прежнему не радостный. — Это здорово, это… потрясающе. — Арс, в чем дело? Ты же всегда хотел детей. — Я не то чтобы… Да, хотел, — он поднимает на него глаза, — всегда хотел, но раньше. А сейчас мне за сорок, и когда наш ребенок пойдет в школу, мне будет… — Да блядь, — Антон фыркает, — из-за этого? Успокойся, я тебя умоляю. Ребенку… ну, или детям плевать, сколько тебе лет, им нужна любовь и адекватный родитель — а тебе еще рановато впадать в старческий маразм. — Меня будут принимать за деда. — Если будешь так нудеть, то я начну принимать тебя за деда. — Антон делает шаг к нему, оплетает его шею руками. — В натуре, прекращай, чего ты вообще. Арсений рвано кивает, но загоняться явно не прекращает — но ничего, у них есть семь месяцев, чтобы поработать над этим. Механически тот приобнимает Антона за талию, а потом плавно перемещает руки на живот — осторожно так, будто трогает какую-нибудь картину, которой сто лет в обед. — Всё хорошо, — обещает Арсений. — Я счастлив, честно. Просто нужно привыкнуть к этому... Подожди, — он хлопает глазами, — так детям или ребенку? Он не один? — Там неясно пока, но есть вероятность близнецов. Это проблема? — Антон произносит это так, чтобы это реально звучало угрозой — пусть и шутливой. — Две… картошки, — бормочет Арсений, будто что-то вспоминая, и притягивает его к себе ближе, — никаких проблем. — Вот и отлично, — шепчет Антон ему в губы и бросает взгляд на столик с закусками, хитро ухмыляется и предлагает: — А хочешь, отсосу за колбасу? — Хочу, — Арсений слабо улыбается ему, но стопроцентно до сих пор витает в своих мыслях, — я нашел здесь пустой лофт на втором этаже, он идеально подходит. — После официальной церемонии? — Попозже, после ужина, у нас же вся ночь впереди. — А за сколько ты собрался отстреляться? Я думал, — Антон притворно горько вздыхает, — что художники могут всю ночь. — Могут — рисовать, например. Особенно тебя, картофелинка, — тихо смеется Арсений, и этот смех затихает в поцелуе. Антон обнимает его крепче и думает о том, что, пусть художники и не могут всю ночь, касаться конкретно этого художника даже мгновение — это уже счастье. Да, когда-нибудь они оба определенно впадут в старческий маразм (Антону кажется, что он будет первым), а пока до этого далеко — и у них впереди еще много счастливых лет.