«Часто я просыпался ночью, оглядывал комнату и спрашивал себя: «Не в аду ли я?» © Э. Мунк
Рей распахивает веки и тут же щурится от непривычно ярких всполохов света. Она не знает, сколько времени пролежала на этом ковре, находясь без сознания. Шею неприятно ломит, а всё тело кажется скованным, будто кто-то лишил её возможности двигаться. Должно быть, она упала в слишком противоестественной позе. Рей открывает глаза ещё раз — легче, свет уже не столь сильно бьёт по зрачкам, и пытается размять затёкшую шею, слегка поворачивая голову попеременно то влево, то вправо. Каждое движение отдаётся тупой болью в затылке. Вот чёрт! Только черепно-мозговой травмы ей сейчас не хватало! Плечи ломит, как и шею, хоть и не столь сильно, руки почему-то находятся за спиной. Она пытается аккуратно дотянуться ладонью до шеи, чтобы разогреть мышцы, но тело отчаянно не хочет её слушаться. Рей с усилием пытается вывести руку из-за спины, пока не понимает, что что-то, подозрительно напоминающее то ли верёвку, то ли ленту, впивается в нежную кожу запястий. — Боже! — лёгким решительно не хватает кислорода, и Рей закашливается, прерывисто дыша. — Долго же ты спала, — доносится до её слуха низкий и глубокий баритон. Ей требуется совершить неимоверное усилие над собой, чтобы попытаться встать. Тело будто сделано из горячего пластилина, каждая его клеточка кажется расслабленной. Щиколотки, судя по ощущениям, сдавливают такие же ленты, что и запястья. Она сжимает мышцы живота, надеясь, что всё же сможет хотя бы немного приподняться. — Не шевелись! — требует властным тоном всё тот же голос. Отрицание уже не имеет никакого смысла. Она окончательно и бесповоротно сошла с ума. Окончательно, потому что слышит голоса, а бесповоротно, потому что безумие — это всегда дорога в один конец. Рей отчаянно не желает, боится осмотреть помещение, втайне надеясь, что если слух и подводит её, то, возможно, хотя бы зрение пока что нет, поэтому она вновь ложится, подчиняясь повелительному тону своей галлюцинации, и прижимает подбородок к ключицам, отрывая икры от ковра. Взгляд рисует образ стройного женского тела, не прикрытого ни единым куском ткани: она понимает, что абсолютно обнажена. — За что? — это вопрос не к галлюцинации, она всего лишь плод её больного воображения. Этот вопрос она обращает непосредственно к мирозданию. За что ей всё это? — Потому что хотела забрать то, что принадлежит мне по праву, — невозмутимо отвечает голос. — Кто ты? — откровенно говоря, второй вопрос её интересует куда меньше первого, но он, вероятно, следует из общей логики её диалога с собственным рассудком. Чья-то длинная тень накрывает собой часть ковра и обнажённый женский живот, нависая над ней, Рей зажмуривается и широко раскрывает рот, издавая не то всхлип, не то жалобный писк, который должен был быть пронзительным криком, но её голосовые связки больше не подчиняются ей, как и всё остальное тело, как и разум. Широкие, немного шершавые руки отрывают её от ковра с такой лёгкостью, будто она и вовсе не весит ничего. — Открой глаза, — велит ей голос. Она всхлипывает ещё раз и отрицательно качает головой. — Нет! — Открой, — он приказывает тихо и мягко. — Нет! — хрипит она. Шершавые ладони гладят её по спине, слегка покачивая, будто пытаясь убаюкать. Она с удовольствием провалилась бы сейчас в беспамятство, если б только могла. Он делает несколько коротких шагов с ней на руках и останавливается, наклоняясь. Рей ощущает кожей какую-то бархатистую поверхность, на которую её только что опустили. «Кушетка, возле гардины», — припоминает она обстановку комнаты. Её глаза до сих пор закрыты, но даже сквозь пелену тонкой кожи век она различает, что в комнате светлее, чем в самый погожий июльский день. Должно быть, пламя камина уже полыхает вовсю. Рей вздрагивает, когда тёплый, почти раскалённый палец проводит по её коже, очерчивая подбородок, шею ключицы, будто вырисовывая их, пытаясь запечатлеть в пространстве. — Холодно? — в голосе появляется едва различимая нота возбуждения. Жарко. Слишком жарко. Широкая ладонь ложится на грудную клетку, заставляя Рей инстинктивно вздохнуть. — Не бойся, — шепчут ей в ухо, обдавая лицо горячим дыханием. Страх перемежается с интересом и неподдельным желанием увидеть того, на кого она так отчаянно боится взглянуть. И Рей, убеждая себя, распахивает веки, вновь ощущая некоторую болезненность в раздражаемых ярким комнатным светом глазах. Она не знает, как такое возможно, но он, тот самый мужчина с портрета, стоит рядом с кушеткой на коленях, слегка склонившись над ней и дотрагиваясь так, будто впервые ощущает человеческую плоть своими пальцами. На нём нет совершенно никакой одежды, как и на картине, только сейчас его кожа кажется гораздо более бледной. — Кто ты? — вновь вопрошает она, вглядываясь в чёрную смоль его глаз, будто надеясь обнаружить ответ на свой вопрос именно там. — Если бы я сам знал, — отвечает он, не отрывая от неё взгляда и продолжая касаться податливого тела. Его ладонь осторожно перемещается с ключицы на грудь, задевая затвердевший сосок, и Рей вновь вздрагивает, моргая. Его лицо будто выточено из мрамора неаккуратным и куда-то торопившимся скульптором: все черты резкие, острые — никаких плавных линий. Он смотрит на неё с неподдельным интересом и желанием. Это пугает и интригует одновременно. — Может, развяжешь меня? — интересуется она, смелея. — Нет, — его голос звучит крайне категорично, — не сейчас. Рей не решается спрашивать дважды. В конце концов, кто она такая, чтобы перечить призраку, живущему в старинном портрете и, к тому же, порождённому её собственным сознанием? Ладонь перемещается на вторую грудь, исследуя её, слегка сминая, но при этом не доставляя никаких болезненных ощущений. Напряжение внизу живота постепенно нарастает, и она не сдерживает всхлип, когда вторая ладонь протискивается между плотно сжатых женских бёдер. — Зачем? — её язык отказывается складывать сложносоставные предложения. — Потому что хочу, — спокойно отвечает призрак, с небольшим усилием раздвигая её колени ладонями, отчего ленты, стягивающие щиколотки впиваются в кожу ещё сильнее. И потому что может. Мужская рука касается ягодиц, поглаживая, а затем перемещается выше, большой палец осторожно задевает бугорок клитора. — Дьявол! — растерянно всхлипывает Рей. — Его там нет. — Где? — переспрашивает она, приходя в чувства. — Нигде. Нигде никого нет. Этот ответ вряд ли можно посчитать полным или хотя бы что-то объясняющим, но сейчас это уже совершенно неважно, потому что мужчина наклоняется к ней ещё ближе и задевает влажными губами подбородок, оставляя обжигающую дорожку поцелуев на шее и плече. Рей не слишком хорошо разбирается в мертвецах, но если бы её спросили о них хоть что-то, до сего момента она, вероятно, ответила б, что они, должно быть, холодные. Они всегда казались ей таковыми. Этот мертвец раскалён, его касания обжигают, он сам во всём этом багровом антураже выглядит так, точно полыхает огнём. Он будто только что вышел из адского пламени. А он и вышел. Его поцелуи становятся всё более настойчивыми, и Рей, не сдерживая себя, извивается на кушетке точно ведьма на костре инквизиции. — Ты, — ему тоже тяжело даются слова, — влажная. Она и сама не замечает, что её соки почти насквозь пропитали красную бархатную обивку, но эта влага не дарует вовсе никакой прохлады, скорее, как керосин, заставляет их обоих полыхать ещё сильнее. Ей страшно, и странно, и интересно. Его ласка совершенно не похожа на ту, что она знавала ранее. Его вид, его тон, его движения заставляют подчиниться беспрекословно. И она слушается его, выгибая поясницу, запрокидывая голову и жадно хватая губами раскалённый воздух. Она ловит на себе его взгляд, в котором читается явное одобрение. Мужчина аккуратно вводит палец в её нутро, продолжая ласкать клитор. Это и есть акт поощрения. Рей протяжно стонет, закусывая губу. Она бы тоже хотела до него дотронуться, но знает, что он бы этого не одобрил. Его руки внезапно прекращают мучить её тело, и она разочарованно вздыхает, обиженно глядя на него. Он вновь ухмыляется, как тогда, на портрете, перед тем, как она сошла с ума. Мужчина поворачивает шею в сторону и вновь касается её тела в районе щиколоток в два ловких движения развязывая ленту, и отбрасывая её куда-то на пол, за кушетку. Рей хочет его поблагодарить, но не успевает, потому что в тот же миг, когда она открывает рот, чтобы что-то сказать, его полные губы накрывают её. Он с лёгкостью подхватывает девичье тело, углубляя поцелуй, и затем, разрывая его, переворачивает её на живот. Связанные сзади запястья болезненно ноют, как и плечи, но эти ощущения буквально тонут в буре других, когда он приподнимается над ней и забирается на кушетку, опираясь ладонями о бархатную обивку. — Что ты делаешь? — шепчет Рей в растерянности. Ответа не следует, вместо него она ощущает набухшую упругую плоть, поглаживающую её ягодицы, слегка влажную и такую же раскалённую, как и всё его тело. Она не успевает схватить лёгкими достаточно воздуха, когда он резко входит сзади, наваливаясь на неё всем своим весом и сдавливая ладонью тонкую шею. — Я не люблю, когда кто-то пытается забрать моё, — интонации его голоса становятся значительно выше, но он всё ещё звучит, как прежде: ласкающе, обволакивающе, глубоко. Рей не видит его лица, но этого ей и не требуется, чтобы чувствовать его одобрение. Его тело говорит за него. Она слишком возбуждена: между бёдер уже не просто раскалённый поток, а кипящая лава. Она не знает, как они оба ещё не сгорели здесь заживо. Хотя. Он привык. А она? Тоже привыкает. Он двигается в ней резкими, рваными движениями, тяжело дыша, и Рей чувствует, как солёные капли его пота покрывают её спину, будто этот призрак и взаправду живее всех живых. Она не знает, что он такое, и уверена, что он не лгал в своём ответе. Он тоже не до конца понимает. Но сейчас, за несколько секунд до агонии, разве это имеет какое-то значение? Она кричит так громко, что, кажется, если б этот мужчина был настоящим, у него бы уже давно лопнули барабанные перепонки. Но он одобряет, похлопывающими движениями ладони касаясь её лопаток, поясницы, ягодиц, бёдер. Напряжение внизу живота растёт пропорционально его толчкам. Он вбивает её, хрипящую, всхлипывающую, забывшуюся, в красную бархатную обивку кушетки. Рей уж плевать на его одобрение. Она выгибает спутанные руки, пытаясь дотронуться до его живота, почувствовать, ощутить хоть один миллиметр его кожи. Он не против. — Рей, — шепчет мужчина, — Рей! — Откуда ты…? — она не успевает договорить. Он, наконец, выпускает из тисков многострадальную шею и зажимает вспотевшей ладонью её рот. — Слишком много вопросов, — спокойно отвечает мужчина. — Просто запомни, что никто не смеет брать то, что принадлежит мне. Рей не уверена, что сможет запомнить хоть что-то сейчас, находясь в таком состоянии. Она подмахивает ему бёдрами и бьётся животом о диван, отчаянно всхлипывая. — Я же велел не двигаться! — раздражённо шепчет он. Какая разница, что ты велел, если ты всего лишь плод моей фантазии? Понимая, чего она хочет, мужчина взвинчивает темп. Она ощущает спиной, как пот льёт с него градом. Ещё несколько секунд безумия, соприкосновения мокрых горячих тел, его пульсации внутри неё, и они оба взрываются, Рей чувствует, как она наполняется тёплыми брызгами семени и, вздрагивая, будто в истерике, понимает, что сознание вновь меркнет, на сей раз не от страха, а от блаженной неги, растекающейся по венам.***
Она открывает глаза, встречаясь взглядом с сумеречными очертаниями комнаты. Брёвна в камине давно превратились в пепел, и лишь кое-где тлеют угли, поблескивая искрами. Она осторожно присаживается, потирая ладонью затёкшую шею, и оглядывает себя с ног до живота — вся одежда на ней, ничто не сковывает движений. «Вот это трип», — усмехается Рей про себя, осторожно опираясь ладонью о ковёр и приподнимаясь. Голова слегка кружится, но терпимо. Перед ней во мраке высвечиваются камин из белого мрамора, шкатулка на нём и портрет, совершенно поблекший в темноте. В несколько осторожных шагов она пересекает комнату, оказываясь у двери, и, нажимая на бронзовую рукоять, толкает её — та с лёгкостью поддаётся. «Паникёрша, — если б сейчас перед ней оказалось зеркало, она точно бы рассмеялась собственному отражению в лицо, — это ж надо было так струсить?» Не закрывая дверь, она оборачивается, пробегаясь взглядом по комнате: ничего необычного, разве что на кушетке возле окна виднеются несколько засохших белых пятен, будто кто-то разлил здесь краску или клей. Рей изучает их совершенно отрешённым взглядом, припоминая. Просто запомни, что никто не смеет брать то, что принадлежит мне. Она вновь обращает своё внимание на портрет, поворачивая шею и игнорируя резкую боль в затылке, после чего возвращается к камину, на секунду задерживаясь перед ним в нерешительности. Рама картины оказывается запылённой, но гладкой и приятной на ощупь. Рей смотрит на мужчину, изображённого на портрете. В полутьме он кажется скорее печальным, чем зловещим, но глаза по-прежнему столь же пронзительны. «Кайло Рен. Автопортрет. 1903 г.», — вчитывается она в разборчивый почерк внизу холста. Рей приподнимается на носках, снимает картину со стены и резко отпрыгивает от камина, оказываясь у двери. Когда она выходит в коридор, тот оказывается покрыт розовеющим предрассветным заревом, вовсю пробивающимся сквозь окна. «Только бы Финн дождался», — думает она, решительно направляясь в сторону залы.***
— Поедешь сама, — не слишком довольным тоном сообщает ей подельник, — водитель будет ждать у входа. — К заказчику? — удивлённо интересуется Рей. — Обычно это твоя прерогатива. — Да, — согласно кивает Финн, — но заказчик зачем-то требует встречи с непосредственным исполнителем. — Странно, — задумчиво тянет Рей, роясь в чемодане в поисках свитера. — Всё это более, чем странно. — И будь доброжелательна и учтива, — напоминает он ей, — может, нам ещё больше заплатят. Рей скептически закатывает глаза, наконец обнаруживая искомый предмет гардероба в чемодане. Кто о чём, а Финн всегда об одном и том же. Когда она сбегает по ступеням со второго этажа и, минуя ресепшн, выходит на улицу, машина уже стоит у парадного входа. Она распахивает дверь чёрного Мерседеса и осторожно кладёт завернутую в тряпки картину на заднее сидение, после чего присаживается рядом с ней. — Вы долго, — безэмоционально сообщает ей водитель, чей голос отчего-то кажется ей отдалённо знакомым. — Извините, — оправдывается Рей. — Не думала, что именно мне придётся ехать. Больше они не разговаривают. Рей устало смотрит в окно, изучая взглядом непримечательные пейзажи провинциальной Англии. Они едут и едут. Пригород уже давно остаётся позади, мелькают леса и посёлки, а короткий октябрьский день, кажется, уже клонится к своему завершению. — Долго ещё? — наконец уточняет Рей, чувствуя, что начинает раздражаться. В конце концов, если заказчику так нужен этот автопортрет, мог бы и сам оторвать задницу от насиженного места и подъехать куда-то поближе. Они так скоро половину графства проедут. Водитель ничего не отвечает. — Хотелось бы успеть вернуться обратно до заката, — вновь напоминает о себе Рей. — Мы должны переехать, нам небезопасно больше оставаться в этом мотеле. Водитель молчит. — Вы язык проглотили? — Рей начинает откровенно злиться, глядя на невозмутимого мужчину в шофёрской кепке и солнцезащитных очках, которых совершенно не требуют погодные условия. Водитель лишь отрицательно качает головой и отчего-то пристально смотрит в зеркало заднего вида, будто изучая свою пассажирку. — Если вы не ответите… — Рей почти задыхается. — То что? — елейно интересуется знакомый глубокий голос. — Что ты сделаешь? Полицию вызовешь? Паника накатывает на неё волнами вместе с пониманием. Путь от недоумения до ужаса занимает несколько десятков секунд, в течение которых они оба молчат, а она наблюдает в зеркало заднего вида, как водитель, дотрагиваясь пальцами в белых перчатках до дужки очков у виска, медленно спускает их к переносице. В зеркало на неё смотрят те самые непроницаемо чёрные глаза, что и вчерашней ночью с автопортрета, лежащего сейчас рядом.