.Europe.

Ватикан, 1914

Конец августа, неловко-осторожный в мягкости своей расцвет начала сентября. Все вокруг пропитано цветущей еще сладостью, но в воздухе уже совсем явно ощущается медленная поступь по-осеннему свежей прохлады. Повлиять на решение ватиканского священного Конклава – пункт в списке, пусть и последний, да важности его это не умаляет совсем. В плотной скопленности людей на площади слегка неуютно – она привыкла всегда быть выше, дальше, вынесенной однозначно и неоспоримо за скобки общего знаменателя, да только вся эта миссия по подтиранию чужих хвостов в принципе богата на разные обстоятельства и нестандартные решения. Одно из этих обстоятельств лежит сейчас поперек широкой кровати и смотрит – впервые, кажется – прямо на нее. Его лицо – прекрасная в своей гротескности икона ее побитого осколками настоящего. Он говорит, и в каждом отзвуке преломления голоса звучит нараспев возвышенная благоговейно «Patre Nostre». Она на середине очередного слова касается приоткрытых губ – не нужно, помолчи – вытянутыми напряженно пальцами. В каждом движении его – резком и быстром, замедленном, словно на старой пленке, статичном ли совершенно – каждом жесте отрывисто-четком – ее собственное умоисступление, гулкая неистовая фанатичность. Она усаживается поверх тонких ног, тощих бедер, и смотрит. Каждую секунду его внимания, признания реальности ее существования впитывает, вбирает в самое нутро – сохранить, схоронить, не потерять бы да не растратить, греться в самообмане осенней сухостью ночей прошедших, будущих, пограничных настоящему. Он источает непривычную, неопробованную ею до сего момента внутреннюю ровность, гармонию равномерно покачивающегося маятника – не искрит и не рвется с места, не мельтешит в обычном, привычном своем броуновском движении – и это ново, и это к жизни реальной, кажется, не применимо совсем. Она ведёт по члену плавно, не дрогнувшей уверенно, мягкой рукой. Смотрит подернутыми дымкой глазами, кружит большим пальцем, размазывая влагу. Слизывает, наклонившись, глухой гортанный его стон. Он тянется, всем телом подается навстречу, вторит языком движениям ее пальцев, толкается, подается в изящность теплой руки, правильную, изматывающую напрочь изломанность длинных пальцев. Она привстает плавно, двигается тягуче и медленно. Опускается однопорывно, насаживаясь сразу до конца. Запрокидывая голову, отпуская себя в религиозном почти исступлении – упругая налитость груди покачивается в такт – царапает, оставляя вытянутые белые полосы на худой мальчишеской груди. Его руки на ее бедрах сжимаются с уверенной, твердой – откуда ее столько в этом тщедушном теле – силой, до вмятин на светлой коже, до побелевших в костяшках пальцев. Они смотрят друг другу прямо в глаза, не отводя взгляда, ни на секунду не прерывая контакт, в котором есть что-то от обоюдной зацикленности на контроле, и совсем немного – от истинной, священной почти что в своей глубине, близости. Она ощущает всю благость неидеального обыденного, словно возносясь в момент, когда наклоняется снова, целует его влажно, вязко и все так же размеренно-медленно. Шепчет «ad aeternum», сливаясь прогнутой поясницей и движением бедер – не улыбаясь и не смеясь, чувствуя вдруг отчего-то глупую человеческую потребность хоть кому-то да исповедаться, об искуплении собственного смертного греха взмолиться. Он в нее окончаниями острыми пальцев впивается, вжимая в себя и сам вжимаясь вскинутыми порывисто бедрами, не давая даже шанса отстраниться, и у одного этого момента привкус закатных лучей, проходящих сквозь цветные витражи. H a l l e l u j a h. В ночном небе сияет единственная, яркая – Сириус или Венера? – звезда. Из тонкой металлической трубы конклава идёт белый дым – новым Папой становится Бенедикт XV. Она молча засыпает рядом с ним, прижимая к себе так, что дышать – себе даже, ему так точно – почти невозможно. Зарывается носом в темные, пропахшие табаком и солнцем, пропитанные осенью цвета виски-на-просвет, волосы. Касается губами коротких щекочущих прядей. А он почему-то позволяет. И в этот самый момент – признает, принимает безмолвно собственное безоговорочное поражение.