***
Мисаки разговаривала со своим отцом до самой ночи: они делились друг с другом историями, обсуждали то, что происходило в королевстве, и, разумеется, иногда замолкали, обнявшись. В этом было что-то своё чарующее и уникальное, что-то, что даже с Каору принцесса не могла почувствовать — любовь и признание собственного отца. Хоть тот и не до конца понимал, почему Окусава не видела никакой ценности в богатствах, не любила Осмург, казавшийся ему настоящим раем; отец всё равно продолжал любить свою дочь и заботиться о ней. — Тебе пора ложиться спать, — вполголоса сказал он, — время уже позднее. А то проспишь встречу со своим юношей. Мисаки грустно улыбается, кивает и устраивается на кровати, накрывшись одеялом. «Это вовсе не юноша, пап», — мысленно произносит принцесса, закрывая глаза, — «скоро ты об этом узнаешь». И она проваливается в глубокий сон без сновидений, будучи дико уставшей. Завтра всё решится. Будет ли девушка жить с тем, кого по-настоящему любит, или так и останется чахнуть в громоздком дворце?***
Пробуждение наступило быстро, неожиданно. И сразу же начались суматошные приготовления: слуги доставали ожерелья, заколки, серьги и прочие украшения. Немного позже они принесли и платье, усыпанное мелкими драгоценностями. «Такое гигантское», — подумала Мисаки, рассматривая подол, — «в нём ведь ходить невозможно». Усевшись за столик, на котором красовались стеклянные флаконы с духами и маслами, аксессуары и ещё много всякого, принцесса стала терпеливо ждать. Периодически шумно вздыхая и ёрзая, когда служанки неосторожно заплетали её волосы, девушка думала о предстоящем венчании. Вспоминала о Каору, об отце, о мисс Вуд… И обо всём том, что успело с ней приключиться за последние пару дней. Томительное ожидание проходит незаметно за этими мыслями. И вот уже Окусава смотрится в зеркало, чувствуя, как узкое, тяжелое свадебное платье сковывает её со всех сторон. Она уже несколько раз просила ослабить корсет, а всё без толку: с каждым разом легче ей не становилось. Поэтому оставалось только глубоко дышать, глядя на своё отражение, вдруг ставшее таким чуждым. «Я сама на себя не похожа», — подумала Мисаки, как вдруг ей принесли туфли. Эта тесная обувь стала для девушки ещё большей пыткой, однако принцесса не стала возражать, молча надев их. Наконец пробил заветный час, и Окусава в сопровождении служанок вышла из покоев. Пройдя по многочисленным коридорам, которые почти ничем друг от друга не отличались, спустившись по лестнице и выйдя из огромного дворца, девушка оказалась на улице. Взглянув на чистое, ясное небо, Мисаки позволила себе едва заметно улыбнуться. Погода стояла чудная, и, пожалуй, это — единственное, что было способно порадовать принцессу. К сожалению, девушка не смогла насладиться этим в полной мере: до церкви они со служанками дошли быстро. У входа Окусаву уже ждал отец. — Доброе утро, доченька. — не то заботливо, не то печально улыбнулся он, подав ей руку. — Доброе утро. — кивнула девушка, сжав ладонь отца в своей. — Сегодня очень хорошая погода. — Ты права. Знаешь… Я всё ещё волнуюсь за тебя. Может, ещё не поздно повернуть назад?.. В конце концов, если венчание не состоится, Дангдор и Осмург могут оказаться в очень натянутых отношениях. К тому же, твой юноша… Он вообще явится? — Успокойся, пап. Мы должны верить в то, что всё будет хорошо. Лучше скажи: ты не видел никого знакомого тебе поблизости? — Нет, совсем никого. Только толпу горожан. А к чему задан этот вопрос? — А корабля, приближающегося к берегу? Тоже не видел? — отвечает вопросом на вопрос Мисаки. Последнее вводит отца в ступор. А ещё на один шаг приближает к разгадке того, кто же на самом деле возлюбленный Окусавы. — Только не говори мне, что ты ждёшь пирата. Девушка виновато склоняет голову вниз, отчего всё становится ясно и так. — Моя дочь влюблена в пирата! — развёл руками отец, готовясь чуть ли не упасть в обморок. — Одумайся, доченька! Эти люди держали тебя у себя на корабле, чтобы продать! А ты хочешь вернуться к ним обратно?! — Но папа… — Никаких «но»! Я поклялся своей жизнью, что не отдам свою дочурку в лапы этих чертей снова! Говори, что хочешь, а я всё равно не пущу тебя к этим головорезам! — решительно заявил король, заключив принцессу в крепкие объятия. — Ты не понимаешь, я… Внезапно их разговор прервала громкая музыка, раздавшаяся из церкви. «Пора». — сказал отец, снова взяв принцессу за руку. Массивные двери отворились, и король повёл за собой юную, хрупкую девушку, понурившую голову, на которой красовалась длинная кружевная фата. Она небрежно волочилась по полу, собирая всю пыль и грязь, а оттого уже давно испачкалась, перестав быть такой белоснежной, как утром. Сквозь это полотно, спадающее и на лицо, Мисаки смотрела на высокий потолок, удерживающийся колоннами с ликами святых, с росписью и мозаикой, на цветные витражные окна с затейливыми рисунками. Всё вокруг словно кричало: «Посмотри на меня!», отчего Окусава терялась, не зная, куда направить взор. Торжественная мелодия, с особой силой бьющая по ушам, наконец стихла, когда принцесса дошла до алтаря, пряча глаза, дабы не смотреть на своего жениха. И начались долгие, монотонные и муторные речи, которые принцесса, разумеется, не слушала. Она ждала чего-то. Ждала какого-нибудь чуда. Но оно всё не случалось. Вдруг её ладони коснулся кто-то — это был принц Оливер, видимо, тоже не особо вникающий в процесс бракосочетания. Мисаки тут же отдёрнула руку, пряча её за спиной. Ей были противны прикосновения незнакомого человека, чья кожа на ладони была какой-то грубой, неприятной на ощупь. Но Оливер не отбросил свои попытки наладить контакт с невестой: он без особой осторожности коснулся конца полупрозрачного полотна, после чего откинул его назад. Теперь девушка не могла больше прятать глаза и своё лицо, а оттого ей пришлось взглянуть на жениха. Взглянуть с опаской, так как в его зелёных глазах, отдающих салатовым отблеском, читалось явно что-то нехорошее: не то гордыня охотника, наконец поймавшего дичь, не то упрёк и едва проскальзывающее осуждение. — Раз такова воля обоих королевств, с этого дня… — уже устало молвил старый служитель церкви, глаза которого еле-еле держались открытыми. Он готовился завершить нудную речь, однако его прервала Мисаки. — Стойте, — произнесла принцесса, едва понимая, что хочет сделать, — я слышала, что в Осмурге во время венчания принято высыпать гору золотых монет к ногам жениха и невесты, чтобы вычеркнуть нищету из их будущего. Казалось, что на этом моменте все присутствующие встрепенулись и будто очнулись ото сна. Даже священник широко раскрыл глаза, не ожидав того, что его речь будет прервана. — А-а… Вы про котёл с деньгами?.. Да, это абсолютно верно. — кивнул служитель церкви, пошатываясь. — Тогда почему же вы не соблюдаете собственных традиций?! — нарочно повысила тон Окусава, радуясь тому, что церемония хоть ненадолго задержится. — Я требую, чтобы всё было проведено так, как полагается! Священник растерянно посмотрел на королеву Изабеллу, вспыхнувшую от ярости. — Конечно, мы можем всё это организовать. — сказал служитель, махнув рукой каким-то людям, стоящим за колоннами, после чего те поспешно удалились за котелком с монетами. Принцесса продолжала с надеждой ждать чуда. Но с каждым мгновением эта надежда затухала, подобно догорающей свече. Когда же процедура с высыпанием денег у их ног была завершена, никакой веры в успех уже не осталось, и девушка, сдавшись, смиренно опустила голову, даже не взглянув на отца, от которого ещё можно было ждать помощи. Но вдруг раздаётся глухой удар по стеклу. Мисаки тут же подняла глаза и принялась с трепетом искать источник звука, как тут раздаётся второй, уже более сильный удар, и на одном из окон появляются трещины. Звучит последний, третий, и цветное стекло поддаётся, рассыпаясь на осколки и падая на пол. Полуоткрытые губы Окусавы застывают в улыбке, хотев было выговорить какое-то слово или, если быть точным, имя, на глазах девушки блестят слёзы, а сама она не верит тому, что видит. Тотчас принцесса срывается с места, делая парочку быстрых и решительных шагов к своей возлюбленной, забывая про всё на свете и отдаваясь радости столь долгожданной встречи.