Ошибки доверия

      — Фридрих, тебе часто говорят, что у тебя очень красивые черты лица?       — Вот ты говорил, когда впервые закатил мне истерику по поводу Жёлтой.       — Ты правда запомнил? – усмехнулся Александр. – Я же вообще вскользь упомянул тогда. Само как-то вырвалось.       Я тоже не смог сдержать улыбку. Странно, я действительно обычно не обращаю внимания на комплименты, но фраза Александра «девушки же так любят, когда сильные красивые мужчины их истерики успокаивают» почему-то чётко осталась в памяти. Сколько вообще времени с того момента прошло? По ощущениям, несколько лет.       – Я чуть ли не каждую твою фразу готов в цитаты выписывать, – я тоже усмехнулся.       — Вот это признание в любви, я польщён, – засмеялся приятель и посмотрел на меня сверху вниз. Не помню, в какой момент я принял лежачее положение, а потом и вовсе переместил голову на колени юноши. – Слушай, у тебя глаза голубые или серые? Сколько вглядывался – так и не пришёл к единому решению.       — От освещения зависит. Предпочитаю считать, что голубые.       — У твоего отца серые?       — Да.       Александр кивнул и не стал дальше допрашиваться по поводу конкретно этой темы.       — Расскажи что-нибудь о своей жизни. О детстве, юношестве, школе, институте. Не важно, о чём конкретно, – попросил он.       Я поудобнее уложил голову на его коленях и задумчиво посмотрел на мерцающие надо мной гирлянды.       — Первые годы жизни я провёл с матерью. Наверное, это было самое счастливое и беззаботное время в моей жизни, но я его не помню в подробных деталях. Она жила с родителями. Я точно помню, что у них был старый, но очень большой особняк. В то время я проводил жизнь самого обычного мальчика. К нам во двор часто приходили соседские ребята – бабушка очень любила детвору и всегда приглашала гостей, всё время что-то для нас наготавливая. Ещё очень любил слушать, как мама играет на фортепиано и поёт. Она раньше очень часто пела, пока не переехала к моему отцу. И мне всё обещала, что обязательно тоже меня научит играть... – я остановился и закрыл глаза, погружаясь в мутные воспоминания.       В свете солнечных лучей передо мной сидит белокурая хрупкая девушка в белоснежном платье и играет какую-то очень красивую мелодию на пианино. Эта музыка обладает настолько сильной эмоциональной подачей, что каждый раз, когда мама её играет, я сижу, как заворожённый.       Это Radioactive, который играла на гитаре Жёлтая.       – Мама, научишь меня играть так же красиво?       Девушка подняла меня с пола и посадила себе на колени.       – Конечно же научу, Фриц, – улыбнулась она. – Только немного попозже – когда ты читать научишься. Подождёшь ещё один год, ладно?       – Хорошо. А сыграй ещё раз эту мелодию, которую ты только что играла.       – Она так и не успела меня научить… Через несколько месяцев объявился мой любимый папа со словами «собирай шмотки, ребёнок дальше расти будет в моём доме».       – Ты никогда не видел его до этого? Может это вообще не твой родной отец?       – Видел. Он не раз приезжал к нам, но я не знаю зачем. В такие моменты мама всегда просила бабушку увести меня куда подальше, чтобы я ничего не видел и не слышал. Иногда я видел после таких встреч синяки на лице матери, которые она старательно пыталась скрыть косметикой. Лично мне отец тогда ни слова не говорил.       К нашему дому подъехал чёрный автомобиль. Девушка, которая в это время во дворе занималась живописью, тут же подбежала ко мне, взяла на руки и понесла в дом.       – Фриц, иди быстрее в свою комнату и не выходи из неё, пока я не приду, хорошо? – поставила она меня на пол возле лестницы, ведущей на второй этаж.       – Мама, это снова тот человек? Он будет тебя бить?       Женщина вздрогнула, но постаралась не показывать паники.       – Что ты, солнышко, он не будет меня бить. Просто посиди в своей комнате. Всё будет хорошо, обещаю. Давай, беги же скорей.       Я кивнул и со всех сил побежал вверх по лестнице. Я всегда слушался старших, но конкретно в этот день очень нехорошее предчувствие сдавило душу. И я впервые намеренно ослушался, снова спустившись вниз и спрятавшись под лестницей. Сквозь доски можно было видеть две человеческие фигуры и отчётливо слышать их разговор.       – Собирайся, вы переезжаете, – по интонации мужчины было понятно, что возражений он не потерпит.       – Я никуда с тобой не поеду, Герман! Мы это уже обсуждали, убирайся отсюда и не смей больше возвращаться!       – Боюсь, у тебя нет другого выхода, – он сунул в руки девушке какие-то бумаги. Она принялась их читать и с каждым перевёрнутым листом её эмоциональное состояние становилось всё хуже и хуже.       – Ты сволочь! Ты не посмеешь так поступить! Это фальшивые бумаги!       – О, ещё как посмею, Лили. Кому и как ты докажешь, что бумаги подделаны? Думаешь, тебя послушают хоть в одном суде против меня? Кто ты такая вообще? У тебя ни денег, ни связей, ни какой-либо славы и известности. Всё, что у тебя есть – это фамилия, которая ничего не значит в наше время, и вот этот полуразрушенный средневековый особняк, на ремонт которого у вас даже денег нет. Я вообще не тратил бы на тебя своё время, если бы не мой сын. Так что я даю тебе последний шанс и сутки на размышления. Завтра в это же время я приеду. Надеюсь, у тебя хватит ума сделать правильный выбор.       – Ты знаешь, что было в тех бумагах?       – Нет. Я потом старался их найти, но ничего не вышло. На следующий день, как и обещал, он снова приехал.       – Здравствуй, Фридрих, – передо мной на корточки сел светловолосый мужчина. Несмотря на то, что он улыбался и старался выглядеть как можно дружелюбнее, его глаза оставались холодными и жёсткими. Мама стояла рядом и держала мою руку. Я почувствовал, как вспотела её ладонь.       – У тебя глаза злые, – прямо ему в лицо плюнул правду, ещё не боясь и не думая о каких-то последствиях. Мужчина поднялся и выпрямился, хищный оскал с его лица сполз, и он посмотрел на мою мать. Девушка ещё крепче сжала мою ладонь, но ни слова не сказала.       – Мой слуга перенесёт ваши вещи в машину, присаживайтесь, – он открыл дверь автомобиля и жестом руки приказал садиться.       Это был последний день жизни на свободе. Последний день, когда я жил без страха о себе и близких.       – После переезда он бил тебя? – нарушил затянувшуюся тишину Александр.       – Нет. Он долго пытался найти ко мне подход и установить контакт. То дорогими подарками задаривал, то увлечениями интересовался. Правда, на самом деле ему было глубоко плевать на них и он никогда с ними не считался. Да и как я мог начать доверять человеку, из-за которого по ночам плачет моя мать и скрывает под одеждой и тонной косметики синяки? Первые годы он ни при каких обстоятельствах не поднимал на меня руку. Когда он понял, что не способен на меня прямо как-то воздействовать, приказывал моей матери промывать мне мозги своими суждениями. Но она намеренно воспитывала во мне всё то, что было против идеологии этой сволочи. И терпела за это побои. При мне отец никогда на неё не поднимал руку, я лишь видел последствия.       Я снова замолчал. Чем дальше, тем было тяжелее. Я впервые достаю все эти моменты своей жизни из памяти на поверхность и впервые произношу их вслух. Александр не мешал и не торопил, терпеливо выжидая, когда я продолжу говорить.       – Лишь когда он понял, что так и не получил надо мной власть, в ход пошла физическая сила. Всегда говорил, что это на моё же благо. Но даже через насилие я долго находил в себе силы стойко это всё терпеть и не прогибаться. Мне было легче, когда я знал, что за свои косяки получаю я сам, а не моя мать. Возможно, так бы продолжалось и дальше…       Стало невыносимо тяжко. Я поднялся и принял сидячее положение, обхватив руками голову. В помещении стало слишком душно (или дело вовсе не в помещении?), а в лёгких катастрофически не хватало кислорода. Дышать слишком тяжело, ещё немного, и я задохнусь. Сквозь это паническое состояние я почувствовал, как на моё плечо легла рука сидящего рядом Александра. Он ничего не говорил, но от простого его прикосновения стало легче. Я понял, что я не один.       – Мне было двенадцать лет, – я наконец смог справиться с удушающим внутри ураганом чувств и снова смог говорить. – Я часто по ночам слышал, как родители громко ругаются. С каждым годом это происходило всё чаще и чаще. Мне запрещалось в такие моменты покидать пределы комнаты, да и обычно я сам предпочитал оставаться внутри. Но в ту ночь в мозгу что-то переклинило, и я вышел наружу.       Темнота коридоров пугала, но доносящиеся с кухни надрывные крики побуждали двигаться дальше, не останавливаясь. Сколько уже можно сидеть в своей комнате и прятаться? Я обязан наконец сделать хоть что-нибудь. Чем ближе я подходил к кухне, тем чётче становилась доносящаяся речь.       – Он никогда не будет таким же, как ты, Герман! Ты зря тратишь время, просто оставь нас в покое! – до моего слуха донёсся надрывный голос матери. Женщина явно находилась на грани истерики.       – Конечно он не будет таким же, как я, потому что я доверил воспитание какой-то шлюхе! Я взял тебя с собой только из-за того, что Фридрих слушает только тебя, стараясь обойтись с ним как можно мягче, но из года в год становится всё только хуже. Моё терпение закончилось, если вы не принимаете пряники, значит в ход пойдёт кнут. Я сломаю этого мелкого ублюдка, твои услуги в воспитании мне больше не нужны, как и ты сама, Лили. Выметайся из дома.       – Только через мой труп! Я никуда не пойду без сына, я не оставлю его тебе! Ты – монстр, Герман.       – Только через твой труп? Так это можно организовать, моя милая Лили.       На этой фразе я уже стоял в дверном проёме и наблюдал за всем происходящим. Моя персона в темноте оставалась незамеченной. Я заметил, как отец потянулся за ножом, который лежал на столе. Ужас сковал всё тело, и я не смог даже сказать что-нибудь.       – Герман, что ты делаешь?! Остановись немедленно! Ты просто конченный псих! – изо всех сил закричала женщина и постаралась убежать, но мужчина схватил её за волосы и одним резким движением притянул к себе.       – Тут ты права. Я монстр, и мне надоело ходить в овечьей шкуре. Посмотри, чего ты добилась своим упрямством. Я столько раз давал вам возможность начать действовать себе же во благо, столько раз пытался найти через тебя к сыну подход, но ты каждый раз плевала на любые подачки и вечно всё портила. Не думала же ты, что так будет длиться вечно? Пора начать расплачиваться за свои ошибки.       Последнее, что я ясно воспринимал – это лезвие ножа, мелькнувшее в свете пробивающейся сквозь шторы луны.       – Он убил её, Александр, – прошептал я, не находя в себе силы говорить в голос. – Прямо на моих глазах. Он убьёт и меня, если я перестану быть его фамильной собакой на поводке и начну идти против него. Всю свою жизнь я провожу в страхе, что новый день может стать для меня последним, если я сделаю неверный шаг.       – Фридрих, я даже подумать не мог, что всё может быть настолько ужасно… – юноша обхватил меня руками и притянул к себе. Только сейчас я заметил, как меня трясёт. – Нужно быть очень сильным, чтобы пережить такое в детстве и не свихнуться.       – В каком месте я сильный, если столько лет не могу дать отпор этому ублюдку? Столько лет молча проглатываю все унижения и не в состоянии хоть что-то сказать против, – уткнулся я ему в плечо, стараясь унять дрожь во всём теле.       – Ты подавлен, но ты не сломлен. Быть не сломленным – вот что значит быть сильным. Поверь мне, если бы ты сломался, тебя бы тут среди нас точно не было. Ты бы бегал прямо в эту минуту на побегушках своего отца, выполняя все его команды даже без задней мысли, что это неправильно, что этот урод не прав. Пока ты борешься внутри с самим собой – ты цел. А всё, что происходит вокруг тебя – просто угнетающие и подавляющие обстоятельства. Ты вернёшься, слышишь меня? Обязательно вернёшься живым, у тебя будут деньги, и ты засудишь эту тварь.       – Это только звучит так легко и оптимистично, на деле же не одни деньги будут играть роль, потому что сколько бы у меня их не было – у него их больше. Даже если найти судью, которого невозможно подкупить, то отец его просто устранит, как помеху. И естественно, ему это сойдёт с рук.       – Мы что-нибудь придумаем… Нет безвыходных ситуаций.       – Я могу убить этого ублюдка, но тогда следом его люди убьют меня. Это просто замкнутый круг.       – Убийство – это крайняя мера. Если ты убьёшь его, то чем будешь лучше, чем он? Ты станешь точно таким же убийцей.       – Что?! Нет, как я могу стать таким точно же убийцей, если конкретна эта смерть будет на всеобщее благо? – отстранился я, совершенно не понимая, что хочет доказать сейчас приятель. Он отпустил меня и вздохнул.       – Благо, Фридрих, понятие очень относительное и растяжимое. Почти любое, даже самое страшное, деяние можно оправдать этим «на благо». Твой отец считает, что убил твою мать на благо твоему воспитанию. Мы здесь сейчас находимся и участвуем в игре на выживание на благо науки. Самые кровожадные и беспощадные войны создавались на какое-то благо. Благо, благо, благо… Все столько ради него делают и столько проливают крови. На благо себе, семьи, народа, страны, мира… Геноциды совершали на благо нации, ведьм сжигали на благо общества, людей под нож клали на благо медицины. Можно ли все эти зверства назвать положительными? Почему нет? Они же на благо. Так где же это благо в конечном счёте?       Я задумался. Никогда я ещё не смотрел на подобные ситуации в таком ключе. Теперь всё стало ещё сложнее и запутаннее.       – Я вижу, как тебе тяжело, Фридрих. Но это не повод низко падать. Мы обязательно найдём способ, как отдать твоего отца под справедливый суд. Найдём связи, поддержку. С Германией у меня особо никаких прямых связей нет, но я знаю людей, даже одного конкретного человека, который может помочь. Он проныра ещё та – в любой ситуации найдёт лазейки, даже если она к нему совершенно никак не относится, да и в юриспруденции он очень силён. Никого лучше, чем он, я в этой области ни разу не встречал. Тебе надо всего лишь найти неоспоримые доказательства. Наверняка, если порыться в бумагах, чего там только не найдёшь. Если твой отец один раз угрожал твоей матери какими-то фикциями, то они у него не единственные. Этого будет уже достаточно, чтобы дать ему какой-то срок и пошатнуть его место в верхушках. А там можно будет копать уже и глубже.       Звучит, конечно, поддерживающе, но очень сомнительно. Я откинулся к стене, стараясь обдумать, как это всё будет происходить и какими рисками сопровождаться.       – У меня будет всего один шанс всё это провернуть, использовав эффект неожиданности. Эта тварь не будет знать, откуда донесётся удар, но если в первый раз будет промах – ответный удар станет для меня первым и последним.       – Значит, тебе нужно не упустить этот шанс, – Александр потянулся к стоящей на полу бутылке с шампанским. – Пока он есть – нельзя сдаваться. Нам сейчас главное отсюда живыми выбраться, а там уже начнём решать проблемы по мере их поступления.       Приятель разлил напиток и протянул один бокал мне. После этого разговора действительно стало легче. По крайней мере, теперь у меня есть хоть какая-то примерная цель на горизонте и человек, который даже в самой тёмной ситуации способен найти нить света.       – У нас всё получится, Фридрих, и я тебя в этом деле не брошу. Мы вместе поставим эту тварь на колени, – в глазах приятеля горел азарт и предвкушение.       – За то, чтобы у нас всё получилось, – я улыбнулся и отсалютовал ему бокалом.       – За нас, – Александр поднял свой бокал и тоже улыбнулся во все свои тридцать два.