внутри меня идёт война

Когда глаза, да и мозг впринципе тоже, пришли в себя, а от неконтролируемой злости осталось только еле слышное рычание, я смогла разглядеть нападающего. Передо мной стоял Басманов, тщательно вглядывающийся в моё лицо. Его тоже маленько перекосило от злобы, а на щеках выступил лёгкий румянец из-за холодной температуры этого дня. Он будто видел, что в моих глазах была белая пелена и пытался пробраться сквозь неё, чтобы я заметила стоящего передо мной. Немного придя в себя, я почувствовала, что уже не касаюсь спиной холодной стены, а свободно и даже твёрдо стою на ногах. Только лишь рука моя была в твёрдой хватке опричника. Однако, у меня было много шансов сбежать отсюда сейчас, просто вырвав руку, но я почему-то медлила. Федя сжимал моё запястье с такой силой, что вскоре рука окрасилась в красный цвет, а вены будто обожглись. Я же так и искрила в него взглядом. Спустя пару секунд бессмысленного молчания, когда я попыталась вырвать руку, Федора сказал, оскалившись: — На столько опустилась, что теперь с этими оборванцами возишься?! — было в этой интонации что-то насмехающееся, но в то же время стальное и требовательное. Я ещё раз попыталась вырвать руку, но на этот раз сильнее размахнувшись. Он по-прежнему не отпускал запястье. Тогда в ход я применила свободную руку, но брюнет успел перехватить её и также больно сжать. Он всё это время не отводил взгляда от моих глаз и всякий раз, когда я отворачивалась от него, то искал их в немой панике. И вот он опять поймал мой грозный взгляд. Но и он то отнюдь смотрел не очень приветливо. Мы опять стали испепелять себя взглядами, когда за забором послышался стук от колёс проезжающей телеги. Федя тут же отпустил меня, а я кинулась куда подальше, но не просто удрав, а горделиво и быстро уходила. Когда опричник заметил, что это обычный селянин, то обратно попытался ухватится за мою руку, которой я опасно размахивала во время быстрой ходьбы. Но его тут же остановила захлёсткая пощёчина. Голубоглазый не сразу отошёл от неё, будто принимал удар с омерзением и прикрыл глаза. Когда я наконец-таки встретилась с ним взглядом, то грозно зыркнула и поспешно, уже без прежней напыщенности ушла. Странно, что буквально за пару слов и за несколько безумных взглядов мы столькое поняли, когда даже не понимали в длинных монологах и объяснениях. Его взгляд! От переизбытка этих пронзительно голубых глаз кружилась голова, словно он высосал ими весь кислород из меня. Пройдя пару шагов от злополучного места, мне и вправду стало плохо. Лёгкая головная боль смешалась с острым приступом тошноты и стало плохо не на шутку. Со мной за пару секунд сделалось на столько плохое самочувствие, что даже воздух стал мне противен. Идти, не разбирая дороги не было смысла. Пришлось остановиться и придти в себя. Я опёрлась на низенький щуплый домик и присела на одно его странно выперающее, но крепкое бревно. Перетерпела боль несколько секунд, вдруг полегчало, но тут же сильная жажда охватила всё тело. Надо было подниматься на ноги, но горло вдруг спёр холодный воздух и я, немного поднявшись, снова упала на импровизированную лавочку. Жажда теперь переросла в дикий жар и я даже думала, что меня сейчас пробьёт кошмарный ледяной пот, но обошлось. Пару раз с усилием вздохнув, я успокоила себя. В таком бешенном состояние я просидела пару минут, гоняя в голове страшные мысли. "Зачем он так? Зачем он так поступает? То уйди, мне дела до тебя нет, то докапывается не с чего... Хотя скорее ему и вправду на меня всё равно. А кому на меня не всё равно? Грозный? Пф... Что одна иностранка, что две, на кой ему... Опричники вообще про меня на третий день забудут, Федя порадуется даже... Лиза. Наверное, это единственный человек, который хоть в малой мере зависел от меня. Как так вообще получилось, что от меня зависит жизнь такого прекрасного существа? Только она обо мне вспомнит и погоревав, с лёгким сердцем продолжит свой путь... Я ведь только одни неприятности приношу... Зачем я ей? Вот так и умру сейчас и никто, совсем никто про меня не вспомнит" В удушьях горя и жуткой боли я совершенно расклеилась. Из последнего держалась, чтобы не заплакать, но это плохо мне удавалось. Уже через несколько секунд в уголках глаз появились слёзы. Я зажмурилась, как бы сокращая поток, но лишь усилила его: ~ Екатерина, что вы! ~ меня бережно взяли за плечо, ~ Что случилось? ~ раздался знакомый голос Мигеля. Открыв глаза, я увидела полное волнения лицо Сервантеса. В глаза тут же повеял ветерок, сдувая воду из раговицы, чем раздражал меня и делал неприятно, но я не подала вида: ~ Да вот, что-то прихватило, ~ тихо отвечаю я, трезвея от боли. Через силу я встала и уже в секунду оказалась рядом с моим приятелем: ~ Что ж вы так здоровье своё запускаете? ~ беспокоится Мигель, пока мы медленно шагаем по улице, ~ Я слышал, что вы меня искали, чем угоден? ~ мы идём неторопливо, тон разговора тоже не экспрессивный, со стороны чувствуется тёплая забота. Из-за этого так спокойно на душе становится, так хорошо: ~ Хотела узнать у вас про вещицу одну – кольца для печати. Должно быть встречали такие? ~ Сервантес задумался: ~ Что-то слыхивал... Да-да! Такие обычно производятся для особых лиц. Всмысле, для тех кто при дворе, ну или иного высокого общества. ~ Что вы имели ввиду, под словами "иное высокое общество"? ~ спросила я у друга, немного опередив его и тщательно заглянув в глаза. Мигель остановился, скрыл свой взгляд, уставившись на землю и что-то начал обдумывать. Потом поднял на меня глаза и заговордчески сказал: ~ Это что-то по типу тайных старых обществ, мисс, пытающихся перейти дорогу какому-то важному лицу без ведома своих покровителей или, наоборот, по желанию своего покровителя, но в строжайшей тайне, ~ в конце объяснений он как-то многозначительно глянул на меня и мы дальше продолжили нашу прогулку: ~ Спасибо за честность, ~ поблагодарила я Мигеля. Он взглянул на меня снизу вверх (я была намного выше его ростом) и мягко улыбнулся, будто хотел что-то сказать, но передумал: ~ Вот знаете, ~ как-то сказала я, во время нашей прогулки, ~ За то короткое время, что мы с вами не виделись, столько всего произошло, что не описать. Хотя хотелось бы... ~ Ты поэтому сейчас горевала? ~ я глянула в пустоту, думая как правильно ответить: ~ Такое сильное ощущение одиночества, что аж тоскливо, а от этого мерзко и страшно. Будто весь свет от меня отвернулся. Я попыталась разобраться в себе, но опять лишь завела себя в непонятный узел рваных мыслей. Поэтому жизнь стала терять всякие краски, а окружение только и пытается отвязаться от меня. Не нравится мне это, ~ пока я излагала душу моему товарищу, то он молчал и внимательно слушал, ~ Так иронично: всю жизнь хотела попасть в этот мир, ждала, надеялась, молила, что когда-нибудь смогу увидеть здешнюю красоту... Но теперь мне от этих видов становится грустно, плохо, страшно... И даже та власть, предоставленная мне не скрашивает моё существование. Я не знаю что с этим делать! Но точно знаю, что это не для меня, меня будто и вовсе не должно существовать! ~ Послушай, ~ сказал вдруг Сервантес, ~ Каждая жизнь — это картина. Родители дают холст, судьба — рамку, общество — краски, ну а рисовать приходиться нам самим. И ты не можешь отказаться от бремени, что выпало тебе. Но и не должна подстраиваться под всех, срисовывать, копировать. Ведь рисование – это творчество, а творят душой. Так кто же будет управлять твоей душой, если не ты сама? Отпусти ты всё это! Плюнь. И только тогда ты сможешь зажить полноценной жизнью для себя, а не для кого-то. Если тебе вдруг захочется помочь кому-то или изменить что-то, то не сдерживай себя! Твори! ~ он рассказывал это с чувством, закаляя меня на будущие подвиги и преграды, которые мне предстоит пройти, ~ Советовать, говорить, мешаться будут многие, но никто, запомни, никто, не проживёт твою жизнь за тебя, а тем более решать что-то вместо тебя. Это твоя жизнь, не чья-то и если судьба вольна дать тебе эту рамку, так рисуй свою жизнь в ней. И пойми по моему опыту, произведение искусства можно сделать и с плохим холстом, и с непригодной рамкой, и с испорченными красками, ~ он умолк, давая мне переварить мысль, ~ Так что, увижу ли я через сотни лет произведение, написанное тобой в музеях? ~ я посмотрела на него горящими глазами, полностью готовая к опасностям и рискам. "Нет, то что сотворит она, не уместится ни в одном музее" подумал Сервантес, пока мы продвигались к царскому дворцу. Попрощавшись со своим вдохновителем, я, полная моральных сил, направилась на поиски подруги. Застала я Лизу в нашей комнате: — О, а то я уже потеряла, — воскликнула она, завидя меня на пороге: — Лиза, у меня новости! — перебила её я. Рассказав ей мои переживания по поводу измены, нападений и послов, я стала ожидать её реакции. На моё удивление, Лиза подошла к этому вопросу давольно серьёзно и теперь сидела в раздумьях: — Получается очередные проблемы и загадки? — риторически спросила она у меня: — Которые мы с улыбкой на лице преодалеем! — бодро заявила я. Лиза усмехнулась моей уверенности, кажется я тоже смогла заверить её в успех. — Кстати, не забыла, что нас Грозный вызывал? — напомнила мне подруга: — Нет конечно, я ведь хотела ему ещё и про мои догадки рассказать, — подруга, удовлетворившись ответом, весело закивала. Через пол часа мы, почему-то слишком весёлые, направились в царские палаты. Наши рассуждения по поводу заговоров сменились мемами про них, а потом флэшбэками из вместе проведённых времён. В таком бы хорошем расположении духа мы бы и дошли до палат Грозного, если бы не встретившиеся нам на пути думные бояре с главными опричниками. Нам пришлось унять свой ржач и более менее нормально с ними поздароваться. Меня ещё и смутило то, что они слишком близко находились к платам царя, будто от того, чтобы приложится ухом к двери их останавливало лишь наше присутствие. Уже на пороге мы столкнулись с Басмановым, который тоже, по приглашению царя должен был прибыть к нему. Наши взгляды встретились, его — прожигающий ненавистью и мой — с ехидным благородством. Ждать приёма пришлось не долго: — О, вот вы где! Ещё и Федора подоспел, — Грозный как с самого утра находился в хорошем настроении, так оставался в нём до вечера, — Вот, смотрите, что пишут, — он кинул листок накрохмаленной бумаги перед собой на стол. Я аккуратно взяла его и стала читать: — Откуда это? — спросила Лиза, пока я вникала в суть написанного: — Да вот, Федора принёс, — я почему-то сбилась в чтение от упоминания этого человека. Сам же Федя вёл себя так надменно, будто перед ним не царь находился, а его подданный. Я наконец дочитала письмо. В нём говорилось о сорванном нападении на Басманова, про усиление дворцовой охраны и про наше с Лизой присутствие на пирах, в близкой приблежённости к царю. Также предполагалось, то что мы располагали важной информацией, которая могла бы помешать провернуть дело. Это показалось мне максимально странным и непонятными что сбило меня с толку. Из раздумий меня вырвал кашель Басманова: — Ты уж совсем, Федь, расхворался, — опричник лишь поднял руку в жесте, показывающим, что все в порядке. Иван вздохнул: — Что делать будем? — Предлагаю для начала выяснить кто написал и кому было адресовано это письмо, — ответила я: — Ага... А как мы это делать будем? — Этим могу заняться я. Только мне понадобится доступ к архивам, — продолжала я: — К библиотеке? — спросил Грозный. Я кивнула: — А это не опасно? Нас ведь там как-то заметили... — усомнилась Лиза. После её слов царь тоже взбодрился: — А пускай вы, государь, объявите, что я стану заведующей за библиотеку. И ещё, чтобы нашему делу не мешало ничего, нужно бы сделать так, чтоб я там главной была, — от такого предложения даже Федя офигел, прислушившись. Я же, прямо шла к своим целям. И Лиза, кажется, догадывалась к каким, ибо опасливо косилась на меня: — Что ж...если это единственный выход, то я согласен, — прохрипел царь.