внутри меня идёт война

Мысли о том, что царевич вступит в нашу своеобразную компанию не очень радовали меня. Его легкомыслие, раздутое до исполинских размеров эго и излишние высокомерие очень раздражали меня. И, по видимому, не только меня... Пусть у Басманова была самооценка тоже не ахти, но он хотя бы мог сдерживать себя в руках и подбирать правильные слова с правильными людьми. Но хотя авторитет сына Грозного нам бы очень пригодился. Пускай в некоторых ситуациях, он бы впринципе не понадобился, если бы царевич открывал свой рот... Сейчас наша маленькая команда направлялась на совет к государю, чтобы решить вопрос с этой непонятной изменой. Было странно, что придя в главный зал, мы услышали церковное пение. И причем это была не простая служба, как я могла понять по словам, вырванным из контекста, велось чьё-то отпевание. Кажется, я начала догадываться о ком вёлся плач... Надо было видеть лица присутствующих в зале, когда мы всей гурьбой ввалились в двери. Ещё больше впечатление произвело появление юного царевича, по которому сейчас велась панихида: — А что происходит? — спросил у меня Ваня, но в гробовой тишине его голос услышали все. Кто-то перекрестился, кто-то охнул, тут же пошли тихие перешёптывавания, а лицо Грозного исказилось в неведомых эмоциях. Он сначала сам не понял что происходит, а когда до него дошло, то тихо бросил в сторону, что-то по типу "сукин сын". Мероприятие тут же прекратилось и по указу государя все покинули помещение: — Батюшка, а это что ж такое твориться? — спросил офигевший от всей ситуации царевич, — Меня убивают, над друзьями твоими глумяться, да и не во что не ставят твоё слово! — в этот момент можно было услышать, как скрипят зубы Грозного. Настолько он был зол: — Да ты, сосунок, никак большой куш выменить собрался, — сказал государь, немного успокоившись, но всё равно в его голосе чувствовалась угроза, — Кишка тонка ещё, силёнок не хватило, — мы с Федей переглянулись, единственные понимая что происходит. В глазах Басманова я увидела неимоверный страх, который доселе редко когда замечала. Видимо, Федя начинал понимать, что впадает в немилость царя. Нужно было спасать положение, но я ещё была не в состоянии что либо сделать: — Батюшка, ты о чём? — испугавшийся тона отца, спросил мальчишка: — Извести меня решил окоянный! Убить, изменить! Но не дамся! Не дамся просто так! Сам быстрее сгинешь! — срывался царь, но кажется Ивану Ивановичу было на это всё равно, так как тот, уже привык к таким разговорам: — Родной, ты о чём? Какая измена... Или это ты меня приказал своим псинам убить? — наконец дошло до переемника трона. Грозный горделиво зыркнул и спустя некоторое молчание заговорил: — Да все вы тут предатели, извести меня хотите... Житья мне от вас не будет! — подытожил он. На этом моменте я не выдержала, так как видела, что и Лиза, и Федора находились в критическом состояние на гране обморока от страха, а царевич уже был готов рвать и метать: — То есть вы неуверенны в себе? — как будто выкладывая свои мысли произнесла я: — Что? — не поняв моих слов, посмотрел на меня Иоанн: — Вы не уверены в себе. Это же так очевидно! — уже утверждением выпалила я: — Голову что ли где тебе продуло?.. Как смеешь мне так говорить, — благо не злить и так разгневанного царя, я подошла к нему и прямо около трона встала на колени, продолжая нагло на него поглядывать: — Ты не уверен в своих выборах, ты подвергаешь их сомнениям, следовательно ты не уверен в себе. Как ты можешь быть верен себе и своим принципам, если не можешь доверять своим выборам? Ведь когда-то ты верил в нас, ты доверился нам, — я говорила это с излишней дерзостью, чтобы не показаться никчёмной, стоя перед царём на коленях. Он же наоборот с каждым моим словом потухал. Заглядывая мне в душу через мои глаза, он пытался выяснить говорю я от чистого сердца или с лукавством и садомией. Видимо, Грозный разглядел во мне первое, так как начал меня робкими и ломкими движениями поглаживать по голове: — Простите, меня... Помутнился разум мой, хоть убейте, не знаю что нашло! Как я мог... — пусть слова раскаяния и выходили из уст государя, но я знала, что в глубине души он затаил некую обиду и теперь не отстанет от всех нас. По виду Фёдора, несложно было догадаться, что он тоже приметил эту черту Грозного: — Всех кто обидел вас, мне на самосуд, а сейчас идите, мне одному надо побыть... — сказав это, царь ушёл в глубокую думу, а мы не смели больше задерживаться. Когда мы вышли на улицу, то был уже поздний вечер. Опричники уже ушли на свои обыкновенные гулянки, греясь под печками, а обычный люд попрятался по домам, лишь бы не попасться на глаза царёвым людям. Поэтому, на дворе мы никого не встретили: — Ну и что это было?! Как мне теперь жить? — бесился царевич, узнав всю правду о покушение на него. Он был на столько взбешён всей ситуацией, что сейчас колотил непричастный ни к чему столб: — Это же ненормально! Или вы уже привыкли к подобным выходкам? — обратился он к нам: — Тут дело наживное, — проговорил Федя: — Не-ет так не годится! Так недолго и вам в опалу попасть, — после слов Ивана, мы все втроём уставили на него свои взгляды: кто-то осуждающий, кто-то испуганный, — Поэтому и решать мы будем проблему совместными усилиями! — Что? Нет! — услышав такое заявление, тут же поспешила отказаться я, — Мне и своих проблем хватает. В отличие от развлечений да гоньбы за изменниками у меня есть работа поважнее, — я в последний раз поёжилась на холоде и, посильнее закутовшись в полушубок, побрела во дворец: — Она права, — увидев на лице бывшего соратника, произнёс Басманов, — Наши дороги на этом расходятся, — и опричник побрёл в ту же сторону, где я только что скрылась в темноте. Немного посуетившись, Лиза не выдержала и побрела за нами. Осерчавший Ваня остался стоять один посреди тёмной ночи. Я проскочила мимо прохода в комнату и поднялась по деревянной лестнице наверх, в пустые коридоры. Я знала, что здесь меня никто не потревожит, так как третий этаж терема был нежилой, и поднимались сюда только по особенным случаем. В последние недели я сюда зачастила – любила посидеть на подоконнике, когда всё шло через одно место. Вот и сейчас, еле сдерживая накатившие слёзы, я забралась на излюбленное место. Сегодня мне повезло, так как свечи были зажжены ещё до моего прихода, а следовательно, никто бы меня здесь не увидел, но кроме одной личности... Знали о том, что я здесь ошиваюсь в периоды печали только приближенные ко мне люди – Федя, Лиза и царь от очередных стукачей. Грозному было наплевать, на мои депрессивные посиделки, а Лиза сюда приходила лишь по особым случаям – обсудить со мной неотложные дела, так как не любила грусть и скуку. Поэтому я безошибочно определила, кто сейчас поднимался по лестнице, тем более грациозный стук Феденых каблучков я везде узнаю: — Что, депрессия в ноль лет? — усмехнулся черноволосый, хоть как-то пытаясь разрядить обстановку. Я не смогла не улыбнуться, но всё-таки скоро опять улыбка исчезла с моего лица. Басманов присел рядом: — Боишься, что это снова повториться? — я, не привыкшая казаться слабой, лишь опустила глаза, — Вижу что боишься, — без лишних слов опричник притянул меня к себе, сделал то, что мне было сейчас так нужно. Почувствовав под щекой мех от знакомой шубы и тёплые руки на своей спине, я наконец смогла дать волю своим эмоциям. Слеза скатилась по моей щеке. Было страшно. На столько страшно, что казалось, будто весь свет ополчился на меня, а последней надеждой на спасение оставался Федя, который сейчас так крепко прижимал меня к себе: — Не бойся, я тебя никогда не оставлю, — в минуту тишины произнёс Басманов.