И билет на самолет с серебристым крылом, Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.
Где-то высоко грохочет гром, разрывая затянутое тучами небо напополам, ливень обрушивается на город плотной стеной, становится ощутимо холоднее. Кондратий зябко ежится — одна рубашка да задушевные песни в такую погоду уже не согреют. Сергей вздыхает и, снимая с себя драповое пальто, накидывает ему на плечи, оставаясь в одном темно-сером свитере. Удивительно, как парень до сих пор не заполучил простуду, и не хватало, чтобы это случилось сейчас. Кондратий благодарно улыбается, и его совершенно не смущает то, что Серёжины руки так и остаются у него на плечах. Оба молчат, будто боятся разрушить хрупкую атмосферу старого балкона. Они явно упустили тот момент, когда их безмолвные свидания вошли в привычку. После того вечера они так ни разу и не заговорили друг с другом, ни разу не встретились за пределами балкона, но это никого, кажется, не волнует до тех пор, пока изо дня в день каждый из них оказывается на своем привычном месте. Сергей — с одной стороны, Кондратий — с другой. Дни становятся заметно короче и холоднее, и свои тихие вечера они проводят теперь практически в темноте, кутаясь в теплую одежду и сигаретный дым. И что-то густое и теплое, о чем обычно принято молчать, разливается внутри каждого из них. Их маленькая, до смешного нелепая сказка для взрослых длится целую осень, а затем неожиданно обрывается. В декабре Сергей не появляется на балконе. Кондратий стоит допоздна, грея озябшие пальцы в карманах куртки, но Сергея нет. Ни на следующий день, ни через два дня, ни через неделю. На кухне о нем почти никто ничего не знает, кроме того, что этот молодой человек, кажется, в пух и прах разругался с родителями и переехал из центра Петербурга сюда, в коммуналку на Рубинштейна. Но это, конечно, только слухи. Ещё знают его фамилию — только ее на самом деле — Трубецкой. Кондратий повторяет ее несколько раз одними губами, точно пробуя на вкус. До этого он и понятия не имел, как к нему обращаться — незачем было. От разговорчивой тети Тони он узнает, что дела у Трубецкого, кажется, пошли в гору, и он вроде даже снял небольшую квартирку где-то на окраине. Имени Трубецкого Кондратий так и не узнал, зато узнал, что бросить курить, оказывается, очень легко, надо только перестать ходить на балкон — теперь это стало совсем нетрудно. С наступлением зимы он совсем заскучал. Скучал по приятным сентябрьским ночам, когда можно было бродить по городу сколько душе угодно и не замерзнуть, скучал по звукам частого дождика, который теперь сменился мокрым снегом, скучал по молчаливым вечерам на балконе, пахнувшим осенней прохладой и табачным дымом. А еще, кажется, все-таки успел простудиться. Трубецкой провел в новой квартире чуть больше месяца без всякого чувства комфорта. Весь уют он оставил в пыльной коммуналке, и теперь ему было душно в четырех стенах собственного жилища. Квартира, в которой он один был хозяин, показалась ему дворцовым адом по сравнению с коммунальным раем в шалаше, который он зачем-то добровольно покинул чуть больше месяца назад. А зачем — он и сам не знает. С наступлением зимы на Сергея напала тоска. Он скучал по прогулкам по крышам, которые стали невозможны из-за обледенения, по странным скребущимся звукам за стенкой, под которые отчего-то так хорошо спалось, а еще Сергей скучал по обшарпанному балкону, который ни в какое сравнение не шел с его теперешним, застекленным, и появлявшемуся там каждый день парню, имени которого он так и не узнал. После Нового года приятель Пашка помог найти новых жильцов, и наскоро обставленную дешевой мебелью квартиру Сергей освободил и сдал назад хозяевам меньше, чем за неделю. На немой вопрос друга Сергей отвечал, что он за аскетизм, да и неуютно ему одному в пустой квартире, и, игнорируя Пашины реплики о том, что у него, наверное, не все дома, вернулся в коммуналку. Теперь дома были все. В первый же вечер Сергей вышел на балкон. Кто бы мог подумать, что он так соскучится по этому месту, хотя что-то подсказывало, что дело тут вовсе не в месте. Кондратий, узнавший о его возвращении совершенно случайно, встретил его полным смущения взглядом, по привычке опуская глаза в пол и, пряча надсадный кашель в кулак, как всегда, не проронил ни слова. Так уж у них было заведено: они не кивали друг другу в знак приветствия, не желали спокойной ночи на прощание, просто приходили каждый на свою половину балкона и молчали целыми вечерами. Сергей окинул соседа взглядом, улыбнулся уголком рта при мысли о том, что они снова соседи. Кондратий за это время сильно похудел, хотя под курткой это было незаметно, зато заметны были глубокие тени, залегшие у него под глазами. Если бы они были старыми знакомыми, Сергей сказал бы, что рад его видеть, но он не знал даже как этого парня зовут. — А я, знаешь, скоро, может быть, снова съезжаю, — зачем-то вырвалось у него. Кондратий ничего не ответил, только сглотнул подступивший к горлу комок и пожал плечами. Потом, как всегда, они долго молчали, совсем потеряв счет времени. Кондратий смотрел на него из-под полуопущенных ресниц и не мог насмотреться. Сергей практически не изменился, черты лица были такими знакомыми, как будто он помнил их с детства, только во взгляде вдруг появилось что-то теплое, а может, Кондратию это просто почудилось. На языке вертелись ненужные слова, а руки не находили себе места, теребя молнию куртки. Хотелось занять чем-то дрожащие пальцы, но карманы, как назло, были пусты — курить он отвык. — Курение вообще-то убивает, — прищурился он, бросая взгляд на сигарету в руке Сергея и невольно прислушиваясь к запаху дыма. — Угостишь сигареткой? Его слова звучали ровно и непринужденно, как продолжение давно начатого разговора. Сергей улыбнулся, вытаскивая из кармана куртки новенькую пачку сигарет, и, вложив ее в замерзшую руку Кондратия, ушел на кухню. Кондратий, провожая его взглядом, достал одну сигарету, и из пачки выпал смятый клочок принтерной бумаги, еле различимый на припорошенном тонким слоем снега полу. Он развернул его и счастливо улыбнулся, закуривая. На клочке бумаги мелким ровным почерком было написано «Сережа» и одиннадцать цифр телефонного номера..
22 октября 2020 г. в 20:02
Небо над Питером белесо-серое, как сигаретный дым. Мысли в голове звучат громче уличного шума — такое чувство, будто кто-то убавил звук. На балконе почти никогда никого не бывает — уже три года он находится в аварийном состоянии, об этом жителей коммуналки предостерегает распечатанное на принтерной бумаге и неровно приклеенное к стеклу скотчем объявление. Влажный студеный воздух лучше всякого кофе: холодный по-осеннему питерский ветер пронизывает до костей, зато бодрит, унося с собой привычное ощущение сонливости. И даже настроение чуть-чуть поднимается.
Сергей приходит сюда каждый день после практики и стоит подолгу, наблюдая, как на город опускаются сизые сумерки, курит, а потом идет к себе в комнату разбираться с документами, которые нужно подготовить к завтрашнему слушанию, делать юридические переводы, которые он находит на какой-то фриланс-бирже, и писать рефераты и курсовые нерадивым студентам, которые на удивление соглашаются почти на любые условия, лишь бы побыстрее, особенно если впереди маячит сессия. Сергей не спит полночи, а ранним утром, выпив две чашки растворимого кофе без сахара, опять уходит на практику. Вернувшись, доедает остатки кислых щей из общего холодильника и снова идет курить. Его собственная жизнь напоминает ему цепь непрерывно повторяющихся событий, и короткий промежуток времени между обедом-ужином и написанием очередного реферата на заказ — любимое звено. Сергею нравится смотреть на покатые крыши домов и гадать, скоро ли начнется обледенение и успеет ли он прогуляться по ним еще разок, пока не настала долгая, тоскливая, слякотная питерская зима, Сергею нравится вдыхать смесь кристальной прохлады и табачного дыма, а еще ему нравится наблюдать за симпатичным соседом, который стал часто появляться на балконе последнее время.
Кондратий снял комнату совсем недавно. Чересчур общительная соседка слева взялась показать ему квартиру и с широкой добродушной улыбкой заверила, что тараканов у них практически не бывает, а отопление вот-вот дадут, так что долго кутаться в бесформенный свитер не придется — считай, повезло. Квартира показалась Кондратию холодной и унылой, под стать осеннему настроению. Впрочем, за те деньги, что он заплатил, ничего лучше в Питере не нашлось, а улица Рубинштейна — это почти самый центр, так что жаловаться не приходилось. Днем он пропадал на парах, вечером на подработке в пиццерии за углом, а по ночам переписывал конспекты. Иногда, чаще по выходным, он бродил по опустевшим ночным улицам, делая андеграундные снимки на плохенькую камеру телефона и никуда не выкладывая, пару раз даже выбирался смотреть мосты, а потом возвращался в свою комнатушку — редактировать фотки, переписывать конспекты, готовиться к устному зачету по теории литературы.
Кондратию нравилось бродить по городу в одиночестве, уходя с головой в какие-то размышления, суть которых сразу же ускользала, стоило ему отвлечься, Кондратию нравилось сидеть с ногами на подоконнике и слушать как барабанит по крыше и окнам холодный питерский дождь, а еще ему нравилось выходить на балкон, где висит объявление «Опасно!», и разглядывать исподтишка стоящего там каждый день молодого человека, имя которого он не знал.
Они всегда стояли по разные стороны балкона, и, хотя он был совсем небольшим, казалось, будто они смотрят друг на друга с разных концов одной улицы. Сергей стоял, опершись на перила, и смотрел куда-то вдаль, на горизонт, изредка переводя взгляд на соседа. Кондратий, облокотившись на кирпичную стену, украдкой поглядывал на высокого мужчину с чуть островатыми чертами лица, щурившегося на дневной свет, обнажая лучики мимических морщинок вокруг усталых глаз, и гадал, сколько ему лет. Оба курили.
Сергей курил синий «Кент», наслаждаясь его терпким привкусом, выпускал в воздух облачка белого дыма, чуть запрокинув голову. Тонкие губы подергивались кривоватой усмешкой, когда он краем глаза наблюдал за тем, как парень на том конце балкона принимается усердно изучать глазами бетонный пол при одном только взгляде, брошенном в его сторону. У Кондратия были дешевые сигареты — тратиться на что-то более приличное не позволяла скромная стипендия студента журфака. От едкого дыма слезились уставшие от долгого сидения перед монитором глаза, а запах табака, не успевая выветриться, оставался в густых вьющихся волосах, на рукавах поношенной белой рубашки с вечно расстегнутой верхней пуговицей и измятым воротником, стоя на балконе в которой постоянно хотелось съежиться, — то ли из-за промозглой погоды, то ли из-за застывшего на нем изучающего взгляда, — и даже на худых бледных пальцах. Но к этому быстро привыкаешь, впрочем, как и ко всему в этой жизни. Зато расслабляет, так говорили в универе.
Иногда, в особенно плохие дни, Кондратий задерживался на балконе подольше. Город уже был окутан вечерней мглой, и снизу светились огоньки проезжавших мимо машин, когда он докуривал вторую, а то и третью сигарету. Сергей тоже не уходил. Просто стоял рядом, как тень, словно его там и не было, и всматривался в темноту улицы, изучал черты бледного лица юноши, стараясь перехватить его взгляд, и перебирал мысленно все слова, которые знал, пытаясь подобрать одно-единственное, способное описать образ стоящего перед ним парня. Наконец в один из таких вечеров нужное слово было найдено. Изящный. Все в нем — и впалые щеки, и острые скулы, и тонкая длинная шея с выпирающим кадыком — было пропитано еле уловимым и почти не осязаемым очарованием, которому Сергей мог дать только одно определение — изящно. Казалось, эти минуты растягивались в вечность, и он ценил это маленькое «вечно», как не ценил глоток растворимого кофе по утрам, дни, когда приносил домой получку, как не ценил весь замкнутый круг собственной жизни. Потому что редкие минуты, проведенные на грязном холодном балконе под навесом вечерней темноты, были единственным событием, которое можно было бы назвать из ряда вон выходящим, потому что в эти минуты Сергей испытывал что-то, очень отдаленно напоминавшее счастье.
В начале ноября, вечером, Кондратий появляется на балконе с покрасневшими и, кажется, немного влажными глазами и мятой пачкой сигарет в руках. Сергей не ждет его прихода, просто остается стоять дольше обычного. Его внимательный взгляд скользит по перекошенному злобой лицу парня, а внутри что-то ухается вниз при виде того, как его нервные пальцы тщетно пытаются добыть огонек из черной пластмассовой зажигалки с облупившейся краской. Сергей не пытается угадать причину его скверного настроения. Наверняка, это просто один из тех дней, когда кажется, что твоя жизнь решила окончательно тебя доконать, о котором Кондратий, конечно, не собирается рассказывать, особенно незнакомому человеку. На языке вертятся глупые слова утешения, и горло обжигает желанием сказать хоть что-нибудь, но сказать, по сути, нечего.
— Курение вообще-то убивает, — говорит Сергей, кивая на уродливое изображение последствий таких вечеров на пачке. — Угостишь сигареткой?
Кондратий молча протягивает ему открытую пачку. Сергей ловко достает оттуда две короткие, отдающие чем-то горьковатым сигареты, хотя у самого в кармане пальто целая пачка, только сегодня купил. Осторожно берет зажигалку, легко касаясь тонких пальцев — руки у парня холодные. Раздается щелчок, на ветру колышется маленький яркий огонек, точно цветок из «Маугли».
Впервые за все это время чувствуется недосказанность, напряжение режет пространство между ними. Кондратий делает первую затяжку, плотно сжав сигарету между пальцами, Сергей безуспешно подбирает слова, думая о том, что это чертовски трудно, если не знаешь, о чем говорить. Сигарета тлеет в его руке.
— Но если есть в кармане пачка сигарет… — вдруг напевает он хрипло.
— Значит, все не так уж плохо на сегодняшний день, — робко вторит ему Кондратий и улыбается уголками губ.
Пространство между ними лопается.