Пять уроков Гоголя

Следующие дни проходят как в тумане: мысли не слушаются, работа выполняется машинально, а его Казино, то, что всегда было частью его души, кажется, больше её не составляет. И в его голове, во всех мыслях, там, где раньше была работа, теперь совсем другое, дикое, неправильное, чужое, но лучащееся теплом и светом: звонкий смех. Подрагивающие светлые ресницы. Ямочки на щеках, манерные жесты в порхающих пальцах, бесконечные шутки, такие глупости, что и смеяться над ними не стоит, но он всё равно не может сдержать улыбки каждый раз, когда думает о них. Странное, эфемерное ощущение абсолютного счастья. Запах, преследующий Сигму все эти дни. Сигма чувствует, но давит в себе какую-то болезненную надломленность реальности, не даёт мыслям уйти в опасное, тёмное русло, не даёт себе осознать происходящее, хоть куртка парня всё ещё лежит аккуратно сложенная на кресле в его комнате, притягивает взгляд и… Притягивает сама по себе. И он, хоть и старается гнать странные мысли прочь, всё равно входит в комнату и не может оторвать от неё взгляда. «Если я надену её — запах точно исчезнет», — в который раз говорит себе он и не может объяснить этой тяжёлой тоски в груди. Не понимает, насколько не хочется терять даже частичку его, пока нет его самого, но по каким-то причинам в следующую неделю Гоголь не появляется. И в какой-то момент этого странного общения Сигма замечает, что Гоголь остаётся в его казино на ночлег. В какой-то момент Гоголь остаётся и в его комнате — так просто, что ему не приходит в голову возразить или выгнать его. Гоголь — как кот, приходит и остаётся когда ему хочется. Сигма сидит за столом, он должен работать, у него документы, но в итоге ночь теряется зря: он едва ли может пошевелиться, не может собрать мысли в кучу, не может повернуться, да даже вздохнуть. Реальность сходит с ума. Гоголь спит в его кровати. В какой-то момент, ещё через два свидания, после прогулки по городу от Гоголя и экскурсии по Казино от Сигмы, он обнаруживает себя в объятиях парня ночью. И ещё раз. И ещё, и ещё, и ещё. На одном из собраний Фёдор, явно подмечая необычную его рассеянность, оставляет его после и «раз уж они союзники», предупреждает его о том, что жизнь в целом довольно неприятная штука, играть с Гоголем не стоит, и верить ему тоже. С ним хорошо, но только пока ему не становится скучно, ведь он — человек. Гоголь — человек, а люди куда сложнее, чем он может представить. «Помни об этом, управляющий». И хоть он и не говорит этого дальше, в этой фразе явно проступает то, что всегда откликается в груди так болезненно: он не человек. Он не может понять людей, сколько печенья не ешь, сколько кино не смотри. Но… Но в тот момент слова Фёдора не имеют значения. Да, не имеют, потому что — он знает — за дверью ждёт Гоголь, потому что у них снова свидание, потому что в такие дни ничто больше не имеет значения. И он забывает об этом сразу, как только в коридоре губы Гоголя находят его собственные. А потом — и это тоже лишь момент — всё исчезает. В одну из ночей Гоголь не появляется и не остаётся, а Сигма, ещё не сталкивающийся с таким, теряется и не зная, что делать, ждёт его всю ночь. Парень не приходит. Ни в эту, ни в следующую, ни через. В какой-то момент Сигма замечает его лишь мельком, среди гостей, но парень даже не смотрит на него — смеётся с кем-то, а после — теряется в толпе так же внезапно как и появился. И с того момента… Вот и всё. Всё, что осталось: воспоминания — яркие вспышки моментов, погаснувшие так быстро, словно их и не было. Куртка, пахнущая им (которую он так и не отдал) — им без сомнения, ничем по отдельности, ни конфетами или сигаретами, ни гелем или парфюмом, нет, пахнущая Гоголем. Им с кусочками его реальности, состоящей из стольких вещей, которых Сигма ещё не знал, но уже любил — потому что все они были связаны с ним. Билеты с сеансов, на которых они были вместе. Ничего больше — словно его и не существовало. Но если не существовало Гоголя — он не понимал, почему он чувствует себя таким переломанным, почему Казино больше не важно, почему спать стало так холодно, а каждый новый день начинается с головной боли? И позже, просыпаясь много раз в одиночестве, с давящим ощущением пустоты в груди, совершенно неправильной, чужой, он понимал, что это, видимо, был последний урок от Гоголя: урок, познакомивший его с одиночеством. Потому что у Гоголя было прошлое и была своя жизнь. У Гоголя были свои люди и всегда находились свои причины для радости и смеха. Потому что жизнь Сигмы — чистая страница, в которую парень вписал себя так легко, научив его радоваться таким незначительным вещам как кофе или музыка, песни, просто красивые вещи, показав, что вне этого кромешного холода существует его яркое тепло, поделившись им… Но только на несколько ночей, унеся его с собой так же внезапно, как всегда и приносил — без остатка. Но по какой-то причине он ошибся немного в рассчётах, вместе со своим теплом забрал что-то ценное, вырвал с корнями из его, Сигмы, личности, и даже не заметил этого, унёс с собой и наверняка избавился потом, поняв, что прихватил нечто ненужное. И потом, много ночей после, Сигма лежал в темноте, и рассуждал о том, что ему даже не в чем упрекнуть парня, да и права он на это не имеет. Ведь Гоголь — это свобода, яркий свет, отблески солнца в голубом небе. Он всегда делал, что хотел, никогда ничего не обещал, но проблема оказалась в ином: ведь Гоголю так хотелось верить. И в Гоголя. Но Фёдор оказался прав. Туман от его чарующего смеха рассеялся, и жизнь действительно оказалась довольно неприглядным местом — таким, как он видел изначально. И… Что уж тут — он ничего не мог с этим поделать. Гоголь так часто рассуждал о свободе и птицах, и наверное у него никак нельзя было отнять свободу, так же как нельзя было вернуть её Сигме. Свободу от пульсирующей боли внутри и кома в горле по ночам. От тысячи вопросов после его ухода. Мыслей в духе «могло ли быть иначе?» Мыслей о том, какое бы это было «иначе», ускоряющегося сердцебиения и неизменно болезненного вздоха за ними, сведённых бровей, отведённых глаз. От одиночества и бесконечного, тяжёлого, бессмысленного ожидания нового его появления. От всех его уроков.