Семья по залёту

Третий триместр ознаменовался ужасной болью в спине. Три галлагерские личинки висели на нём огромным арбузом; когда тело затекало от постоянного сидения и лежания, Микки вперевалку бродил по дому, изнывая от скукоты. Иен его никуда не пускал одного. Скрининг они сделали сразу после узи, и Микки охренел, когда впервые увидел чёткие мордочки трёх тугосерь. Патологий не нашли — и отлично; Микки слез с кушетки сразу же, как им об этом сказали, отмахнувшись от вопроса врача: «не хотите узнать пол?» Они договорились, что узнают на родах. Микки и сам не хотел знать заранее. Не хотел разочаровываться в Галлагере раньше времени. Его бывший был милым парнем ровно до того, как зашёл разговор о детях-омегах. Те были не нужны — особенно, если мальчики. Микки должны были планово прокесарить — все трое в нём лежали как батоны в корзинке, врастопырку, и естественные роды могли закончиться плохо для кого-то из четверых. У шкафа на стуле уже стояла сумка, которую Иен постепенно собирал ему вечерами после работы. Пелёнки, салфетки и бутылочки, первые распашонки, тёплые шмотки, что они выбрали вместе. Ев подкинул свой усилитель сигнала для сети — роддом с больницей стояли в живописном месте у лесного массива, единственного на Южной стороне, и связь там ловилась так себе. Микки даже удивился — как это его вредный пиздюк так расщедрился, самое родное отдал? Обычно и на пару дней не выпросишь, чтоб к сестре в соседний штат съездить, а тут — пожалуйста. Иен хорошо на него влиял, однако. Они собирались в роддом через четыре дня. Однако природа распорядилась иначе, потому что одной прекрасной ночью Микки проснулся от ебейшей боли в спине и животе. Он ткнул спящего Иена в бок и не рассчитал силу — тот подскочил на месте. — Что? Что такое? — Угадай, какой сегодня день? — прокряхтел Микки. Вытянув ноги с кровати, он тут же встал, стараясь не сгибаться. — Какой? — День вылупления твоих личинок, сука! Рыжий спросонья не понимал, что происходит, и только моргал. Очнулся он только тогда, когда Микки чуть не снёс рукой выключатель, ударив по нему ладонью, и сполз на пол, заорав от очередной схватки. Секунд двадцать его ломало; за всё это время Иен успел перематериться, натянуть трусы со штанами и поднять его с карачек. — Бля, Мик, рано же ещё! — А я чё сделаю?! — Ты уверен, что рожаешь? — Да, блядь, я уверен! — Микки прокричал так, что чуть не выплюнул гланды. Иногда рыжий вёл себя, словно непроходимый тупица. — Я помню, что такое схватки, Галлагер! Ев прибежал на крики и встал в дверном проёме с обалдевшим лицом. — Постой с папой, я оденусь, — бросил ему Иен. Малой подошёл к ним и взял Микки за руку, и Микки бы охренел с таких жестов от ребёнка, который его едва ли любил, если бы не загибался от боли, прислонившись к комоду. Всё, что ему хотелось — это либо лопнуть прямо сейчас, либо откинуться. Живот и спину будто сдавливали прессом — а он уже почти забыл, каково это. Минут на десять Микки слегка отпустило, и он даже смог обнять Ева, что морщился и хмурился, когда тот сжимал его руку — но молчал. Интересно, откуда у десятилетки столько мужества взялось — даже не пикнул. Иен на руках отнёс Микки в машину; по пути они чуть не свалились на лестнице — новый приступ схваток начался, и Микки выгнуло; он ногой чуть не снёс Иену лицо — случайно, конечно. Они понеслись в больницу. — Гони быстрее, — прокряхтел Микки. Между схватками боль слегка отступила, но ныло ужасно всё равно. Он лежал на заднем сидении, на спине, и пытался не двигаться лишний раз. — Я и так под сотку жму, Мик. Уже скоро, потерпи немного. Только Иен это произнёс, схватки вернулись с новой силой. — А-а! Нахуй иди! Нахуй! — Микки схватился за водительское кресло, заколотил по нему кулаком со всей дури, так что Иен ойкнул. Их чуть не подрезали на перекрёстке. Загорелся красный — и не проскользнёшь никак сквозь вечерний поток машин. — Я тебе говорил — проверяй гандоны в конце, сучья ты жопа! Сраный осеменитель! — он орал, едва помня себя. Внизу сдавило, будто его джипом переехало туда-обратно, и Микки весь взмок — даже глаза вспотели. Не хватало ещё зарыдать. Иен терпеливо молчал. Едва красный свет на светофоре сменился зелёным, он вдарил по газам. Машина рванула с места; Микки, сцепив зубы, со стоном перевернулся на бок. — Держишься? — рыжий заоборачивался назад, когда они выехали на объездную трассу. Спасибо, Галлагер хоть тут не затупил и не поехал через центр. — Следи за дорогой! — прорычал Микки, пытаясь успокоить дыхание. Минуты тянулись, как часы. У больницы Галлагер выгреб его из машины и едва ли не бегом понёс внутрь. Микки орал и, казалось, жутко напугал одного молодого врача; его положили на каталку, что-то ему говорили, но он едва слушал — схватки стали чаще и больнее. Поцелуй от рыжего он почему-то хорошо запомнил. Наверное, потому что врачи вкололи ему наркоз, и это было последним, что он видел перед тем, как отрубиться: Иен наклонился и прижался губами к его лбу. — Всё будет хорошо, Микки, — прошептал он, заглянув ему в глаза. У самого чуть из орбит не вываливались, трясся весь. — Слышишь меня? Микки успел смутно порадоваться тому, как отступала боль.

***

Утренний свет бил в лицо. Сознание то возвращалось, то уходило, заставляя проваливаться в странные сны с галюнами. Микки снилось, что он летает на телевизоре из операционной, как на ковре-самолёте, а сзади — три парашюта на пуповинах, торчащих у него из ануса. Он рассказывал об этом Иену, но тот спал и не слушал его, и Микки злился и тыкал его в локоть — но бесполезно. А потом он окончательно проснулся и понял, что и это ему приснилось. Иен лежал рядом на кушетке, приставленной к больничной кровати. Чуть поодаль у окна сидел Ев в тёмных очках и тихо играл в телефон. — Здарова, отец, — он вальяжно махнул рукой и приспустил очки. Под глазом у него красовался синяк. — Ёбаный свет, чё с тобой случилось? — хрипло пробормотал Микки, натужно повернув затёкшую шею. — Подрался вчера, — бросил Ев в ответ. — Вот и оставь тебя одного, сразу же в говно вляпаешься, — цыкнул Микки. Слегка двинувшись отёкшим телом, он тут же ойкнул. Швы заболели. Тут Микки словно молнией прошибло. — Где дети? — он погладил рукой забинтованный живот, что стал вдруг слишком плоским, и оглянулся. Перештопанная дыра заныла ещё сильнее, и он сморщился, медленно откатываясь на спину. — Да вон спят. С той стороны, — Ев указал пальцем куда-то за Микки. Тот обернулся — и правда, у стены стояла прозрачная перевозка на колёсиках, а в ней на одеялке — три разноцветных свёртка. Микки и не заметил её сразу — вроде бы, когда его сюда закатывали, здесь стояла какая-то аппаратура… — Иен. Иен, — он растолкал Иена одной рукой, другой схватившись за бортик перевозки. — Иен, эй. Сонный Галлагер зашевелился и открыл один глаз. Увидев проснувшегося Микки, он сразу вскочил с кушетки и протёр глаза. — Как себя чувствуешь? — Хорошо. Дай мне детей, — быстро проговорил Микки, указав на перевозку. — Дай посмотреть, — повторил он, нетерпеливо дёрнувшись. Живот опять зарезало, и он зашипел и скорчился. — Не двигайся, швы разворотишь, — Иен с довольной ухмылкой подошёл к перевозке. Лицо его просветлело, когда он наклонился над запеленатыми свёртками. Он разулыбался и, бросив счастливый взгляд на Микки, аккуратно взял один из них на руки, и, что-то шепча, присел рядом. Маленький щекастый комочек с рыжим чубчиком на лбу зевнул во сне, когда Иен передал его Микки, а ему будто сердце прострелили. Кровь к башке, слёзы к горлу — сильно его вштырило. Он и Ева так встречал — но совсем уже забыл, каково это. Теперь вспомнил. Иен осторожно вынул второго ребёнка, подлез ближе и положил его Микки на вторую руку. Такой же яркий, топорщащийся из-под шапочки чубчик. Оба курносые. Микки уже не мог сдержать слёз. Покатилось с носа на пелёнки. Как он мог их не хотеть? Всё аборт да аборт. Галлагер будто на ксероксе себя напечатал — одно лицо, две копии. Микки потерял счёт времени, вглядываясь в надутые личики, и совсем забыл, что есть ещё и третья. Иен ворковал с этой «третьей копией»; та не спала, пыхтела и брыкалась, закидывая головку, словно пытаясь выпутаться. Заметив, что Микки смотрит в их сторону, Иен пододвинулся ближе. — Ты плачешь? Сучонок, и это заметил. — Ещё бы тут не плакать. Как мы на одну зарплату такую ораву прокормим? Пиздец, — проворчал Микки, вытерев мокрые щёки о плечо. — Сам подумай. Иен где-то витал. Улыбка не сходила с его лица, и, продолжая ворковать над ребёнком, он рассеянно промямлил: — Как-нибудь справимся… — Надо будет искать ясли. Или мать твою припахать нянчиться, — Микки шмыгнул, бросив взгляд на Ева. Тот продолжал залипать в телефоне, не обращая на них никакого внимания. — Эй! На мелких-то посмотреть не хочешь? Чай, родня? — Да я уже видел, — привычно отмахнулся Ев, — пока ты в отключке лежал. — Засранец, — цыкнул Микки, но только для виду. Ничего не могло разочаровать его сегодня — когда дети такие маленькие, что меньше уже не будут; когда смотришь на сладко спящие моськи, похожие друг на друга и на ещё одну, бородатую и смеющуюся, и внутри переполняет радость — искренняя, почти детская — так что и не улыбаться, как идиот, почти невозможно. — Что врачи сказали? — спросил Микки, прижавшись носом к маленькой головке в светло-зелёном чепчике. — Всё хорошо. Ещё две недели понаблюдают и выпишут. — М-м, — Микки закивал с облегчением. Чем только его не пугали мамские форумы после того узи: моток из пуповин, гипоксии всякие, две сестры жрут брата… — Ты их уже назвал? — Нет. Ждал, пока ты проснёшься. — Ладно, — Микки устало вздохнул. Руки занемели держать малышей; он кивнул на перевозку. Иен повертел винтик на ней и отрегулировал так, чтобы она опустилась пониже, на уровень глаз Микки. Галлагер по очереди переложил всех троих туда, а сам лёг Микки в ноги и вытянулся, взяв его за руку. — Кто мальчик, кто девочка? — Угадай, — ухмыльнулся Иен после недолгой паузы. — В оранжевом девочка, в голубом, наверное, тоже, а в зелёном по-любому пацан. Тяжёлый. — Неверно, — хмыкнул Иен. — Попробуй ещё раз. — Так, — Микки запустил руку Иену в волосы и цыкнул от того, как занемела задница. И не перевернуться — чёртовы швы. — Ну, тогда наоборот. В зелёном наглая бабища. Забирала у своих братьев лучшие белки, жиры и углеводы. Иен рассмеялся в голос. — У тебя странные представления о женщинах, Мик. — Он их ни разу не видел вживую, — донеслось с кресла в углу. — Ты помолчи, — хрипло гаркнул Микки. После наркоза это получилось совсем не угрожающе. — Ну, а как тогда? Все пацаны? — Все девочки, Микки. Омеги. — Ебать, — выдохнул тот. Такого он не ожидал. Однако, Галлагер вроде был счастлив; подняв голову, он сжал его ладонь и нахмурил лоб: — Что? Это же хорошо. Посмотри, какие они замечательные у нас с тобой вышли. Микки ещё раз взглянул на маленькие пухлые лица, похожие на сдобные булочки, ещё не зарумянившиеся в печи, и прошептал: — Внатуре. Они помолчали немного. За окном полил дождь, и тишину разбавляли лишь стук капель по стеклу и тихий писк Евкиной игрухи на телефоне. — Пусть будут Вера, Надежда и Любовь, — вдруг глубокомысленно пробормотал Иен, легонько поколупав бортик перевозки. Микки заржал бы, если бы не режущая боль от швов. Его бросило в краску от этих соплей, как всегда — Галлагер часто такую чушь порол. — Чё? Да нахер. Иен перевернулся на живот и осторожно подполз ближе, почти заглянув Микки в глаза. — Вы ещё потрахайтесь тут, — Ев тяжело вздохнул и встал с кресла. — Я за колой. Он вышел из палаты, и Галлагер легонько чмокнул Микки в ямку над верхней губой. — Нет, пожалуй, не сегодня. Сегодня нам нужно назвать дочерей, — Иен так устало вздохнул, что Микки захотелось его затискать. Какой же он придурок — милый до опизденения. — Кто вообще так называет дочерей? Когда они пойдут в школу, то спасибо тебе не скажут. Как мы им это объясним, Галлагер? — Ну… — Иен сделал вид, что задумался, и когда Микки ухмыльнулся и прикрыл глаза, он легонько укусил его за нос. — Давай скажем: вас так назвали, потому что папа Микки много лет верил и надеялся, что встретит своего любимого папу Иена. Нормально же? Микки развезло от неловкого смеха. — Ебанись, Галлагер, — он застонал от боли в напрягшемся животе. — Сука, меня только зашили, а ты смешишь, блядь, пошёл нахуй, — продолжая ворчать, Микки, вертя шеей, нехотя уклонялся от галлагерских смешливых поцелуев. Спустя две недели они вшестером фотографировались на выписку, в шариках и ебучих цветочках, которые Микки просил не привозить, а рыжий всё равно привёз. Микки, держа Веру на руках, вспомнил этот разговор и подумал: Иен ведь прав. В глубине души, если она вообще у него есть — очень, очень глубоко — верил и надеялся. Вот и донадеялся себе на счастье.