***
Она здесь, в Комиссии, откуда так рвалась бежать на время лишь для того, чтобы эффектно вернуться. Но об эффектности и речи быть не может, когда у Евы на голове неаккуратный пучок, а она стоит в здании, где ей восхищались, по её подсчетам, всего полгода назад. Ева тут же осмотрелась: дата на двухметровом календаре в главном зале первого этажа, где стены были белы, но колонны, провожающие в последующие помещения, по давнему приказу отца отдавали блеском золота. Настоящего золота, неподдельного. И от этого она иронично хмыкнула, мол «ох уж эти заскоки миллиардеров». В Комиссии она почему-то тут же почувствовала себя на своём месте, словно так всё и должно быть. Она крепко зажмурилась на секунду, вдыхая запах печенья. Рождественского печенья. На данный момент двадцать первое декабря две тысячи двенадцатого года. Чудесно, с момента их исчезновения с Пятым прошло всего полгода по данному потоку времени. Значит, все не так плохо. Те чувства, которые гложили её в Академии, тут же испарились. Мрачная атмосфера ушла с ними прочь, оставляя Еву тухнуть, — или вновь загореться идеями и радостным настроем, — В Комиссии. — Мисс Колхейн? — воскликнул Мэттью из четвёртого отдела, слишком мягкий для убийств. А потому, его отправляли на задания с двумя киллерами-напарниками в том случае, когда те могли получить сильнейшие травмы во время миссий черного ранга. — Вы вернулись! Ева позволила себе посмотреть по сторонам: стук официальной обуви сразу двадцати работников звучал и тут, и там, в соседних помещениях. Девушка улыбнулась, натыкаясь на трёхметровую, идеально украшенную ёлку. — Да, Мэтт, я вернулась, — рыжий толстяк, не сдержав нахлынувших чувств, быстро обнял Еву пухлыми, короткими ручонками. И всё же, несмотря на это, он был выше неё на целую голову. — Полно-полно, проводишь меня до моей мамаши? Суетливо отодвинувшись, Мэттью ещё раз мелькнул радостной улыбкой, и махнул рукой влево. Обычно требовалось идти вправо? Куратор сделала инверсию здания? Чёрт возьми, отец не обрадовался бы. Тихая рождественская музыка лилась из магнитофонов в виде ёлочных шаров, прикрепленных к потолку чуть ли не повсюду. Но звук всё ещё был чист, придавал атмосферу рождества. По времени Евы, она отсутствовала всего полторы недели, но уже успела нарушить целый свод правил Комиссии, правда не караемых наказанием. И всё же, она скучала по этому месту, если не считать вечные убийства и страшные вещи, которые здесь творились. Предрождественский настрой всегда разбавлял крепкую настойку убийств и выполненных миссий праздничной трелью и снегом, взятым из временного отрезка прямо в один из залов Комиссии. Но доступ туда был лишь у первосортных киллеров. У Евы. — Без Вас мы все тут совсем заскучали, знаете! Так интересно было спорить в какой момент вы с Мистером Файв появитесь здесь в синец вспышке. Каждый раз. А чего только стоил спор на то, чьи мысли попадут в Вашу голову? — Ева растерянно улыбнулась. Конечно, о подобных «развлечениях» комиссионников она слышала не единожды, но о правдивости данных «игр» не думала. Признаться честно, Ева была в какой-то мере польщена. Ей всего двадцать четыре, точнее, по данному времени уже двадцать пять, но всё же детское вожделение быть лучшей во всём присутствовало и по сей день. Действительно, в «Академии Амбрелла» она чувствовала себя куда хуже. Это неправильно, так не должно быть. Но так и есть. Пока Ева старалась преуспеть за быстро вышагивающим толстячком, переваливающимся с ноги на ногу, она оглядывала залы: декоративный снег на окнах; ёлки украшенные с липовыми подарочными коробками с бантами красными и золотыми, по цвету совсем как игрушки на ёлках; печенье настоящее на столах, медленно засыхающее. Не у всех находилось время на перекус. — Может, стоит принести Вам один из предложенных в своде костюмов? — действительно, Комиссия всегда имела запасной «наряд» официального костюма для каждого из работников, сшитого строго по личным пропорциям, но времени на игру в «наряды» не было. — Пожалуй, откажусь, — она улыбнулась, посмотрев в светло-зелёные глазенки повернувшего на неё голову Мюттью. Он походил на бурундука своими большими зубами. На её слова мужчина лишь кивнул, вновь набирая темп шагов. Несмотря на большую массу, передвигался он крайне суетливо и быстро, что было логично, ведь он, как никак, медик. Ева ступила на мраморную лестницу, середина которой покрывалась красным ковром с золотой каёмкой с левой и правой стороны. В начале полотно имело округлую форму с надписью «Merry Christmas». Её черные ботинки, натянутые сразу после побега от Грейс в свою комнату, тяжелили шаг, но усталости не было. Наоборот, это придавало гордости за саму себя — она смогла, сможет и сделает всё, чтобы Номер Пять никаким образом не коснулся апокалипсиса вновь. По крайней мере, пока она жива. На лестнице ей встречались знакомые лица, но больше всего её поставило в ступор лишь одно, — Оуэна. Значит, он не погиб на той миссии. Значит, он знает, что она пропала. Значит, он разочаровался в ней который раз. Его голубые глаза глядели прямо в душу крайне недоуменно, губы не были сомкнуты, брови нахмурились, — шок в чистом виде. В правой руке, ведь он правша и Ева это помнит, дымился горячий шоколад. Очевидно, сегодня миссии у него не было, а иначе присутствие колпака Санта-Клауса объяснить было нельзя. — Ева? — словно не веря, тихо произнёс он. Но девушка уже успела влезть в его голову, уловив обиду Оуэна на неё. Стыдно за это не было, она делала то, что считала нужным сделать. — Ты… — Позже, поговорим позже, — она извинительно улыбнулась, отводя от него взгляд. Не время выяснять отношения, надо спасти мир от себя. Если это вообще требуется. Лишь отсутствия счастья и признаков радости на лицах сотрудников напоминало о месте, в котором они находятся. И, пожалуй, Ева была этому рада. Нельзя забываться, надо стремиться к цели. Ради себя, ради него, ради прошлого и будущего. Она делает почти то же самое, что делал Пятый всю свою жизнь, — спасает семью. Её иллюзию существования. Представляет, что Номер Пять в строгих водолазках с дорогущими часами на руке её семья. И Лайла, чьи глаза глядят с неким восхищением и надеждой неясно на что. Ради них Ева останавливается пред до боли знакомой дверью, прожигая ту несколько секунд одним только взглядом. А Мэттью терпеливо ждёт, готовый открывать сразу как потребуется. Но Колхейн делает это самостоятельно, даже не стуча. — А я уж думала не зайдёшь к скучающей мамочке, — врезается в пространство голос. — Рада гостеприимству, — Ева еле заметно закатила глаза, выплёвывая слова со всевозможной желчью. К чёрту эту сучку, она не будет с ней мила. — Приступим к делу? Бордово-красное пышное платье Куратора с серебряным шлейфом смотрелось на ней шикарно, как и кудри длинных, белокурых волос под шляпой с объёмным лебединым пером. Но даже это не укрывало от Евы прогнившей сущности женщины, проведшей лезвием по горлу её отца. Худощавые пальцы с красным лаком на ногтях провели по ободку бокала с шампанским. Женщина улыбнулась приторно, пригласила рукой присесть напротив. И Ева, рефлекторно, посмотрела в сторону диванчика, с которого когда-то встала убийца отца. — Что же ты хочешь знать? — Уверена, ты мне можешь поведать о многом. — Действительно. Две женщины, могущественные и независимые, прожигают друг друга взглядами крайне разными: младшая смотрит небрежно, скрывает отвращение и злобу, старшая же глядит из-под опущенных ресниц — притворно по-родному. — Помню тебя совсем ещё девчонкой, — неясно зачем информирует Куратор, откидываясь на спинку кресла. Но не теряя величественности. Ева молчит, не знает как ответить. — Твоя мама вечно давала мне рассматривать твои фотографии. — Моя мать умерла сразу после моего рождения, — нервно усмехается Ева, чувствуя пульсацию в висках. Что-то здесь не чисто, все слишком гладко. Так предателей Комиссии не встречают. Куратор оскаливается, вдыхает запах, исходящий от рождественских благовоний, дымящихся в пиале на тумбочке. Ева старательно пробивается в самый центр воспоминаний Сьюзен, натыкается на малышку Лайлу с выпавшими впереди молочными зубками, встречает и фотографии, и ещё что-то глупое, и рецепт картофельного пирога. Но ничего более особенного. Того, что однозначно присутствовало в разуме белокурой женщины. — Полно, Ева, ну что ты совсем как маленькая? Попроси меня рассказать, что да как, и узнаешь о своей мамочке любую информацию. За этим не надо лезть в мою голову, но, между прочим, пирог действительно вкусен. — Откуда я знаю: правду ты говоришь или нет? — Ева откинулась на спинку кресла, впервые чувствуя себя настолько уверенно. Словно перед ней сидела какая-нибудь безработица с прожженным прошлым и будущим. Но она глядит на великую повелительницу Времени. — Лучше узнать ложь, чем ничего. Как там говорят? В любом вранье есть доля правды?.. — В любой шутке есть доля правды, — едко улыбнувшись совершенно нетактично поправила Ева, сжимая руки в кулаки. — Я не собираюсь выслушивать шутки. Зачем вы взяли Майю в этот ад? Куратор довольно ухмыльнулась, и, словно грациозная кошка, слегка выгнулась, потягиваясь из-за затёкшего тела. Её руки взмылись кверху, глаза на секунду прикрылись, из горла выбралось довольное хрипение. — Не девушка, а дар, верно? Такая талантливая, амбициозная, — вернувшись в прежнее положение, Сьюзен устремила взгляд ровно в глаза падчерицы, чуть нахмуриваясь в притворстве. — А главное — всё благодаря вашей, с Номером Пять разумеется, выходке. Побег? Чудесно, просто невероятно. Всё так продуманно, четко, отлично. Настолько, что вы схватили с собой Лайлу. Неплохо, ставлю девять из десяти, но всё было слишком предсказуемо. Запах имбирных пряников и густого ванильного крема начал интенсивно раздражать, подключая рвотные позывы. Ева мысленно пыталась понять, где именно они с Пятым так оплошали, что их план заметили. — Лайла донесла на меня? — отрицательное мотание головой, облегчение на душе. Значит, Пять ошибался. Сестра не есть предатель. — Тогда как? — Ну что же мне теперь, раскрывать все маленькие секретики? — Кстати говоря, чай? Кофе? — Куратор обворожительно улыбнулась, брезгливо осматривая падчерицу. — Нож в горло? — Информацию, — монотонно выдала Ева. Они не в чертовом парке аттракционов, где чуть что, так сразу крики или смех. Они в нейтральной зоне, в своего рода точке возврата. — И чай. Зелёный. Слова, произнесённые Куратором, кажутся лишними. Причем здесь эта маленькая язвительная тирада? К чёрту, это ничто иное как цирк, значение которого Ева отрицала понимать ещё минуту назад. Тот самый, где клоуны хохочут в лицо и оставляют самые противоречивые эмоции, жонглируя сразу несколькими шариками, расплываясь в омерзительных ухмылках жёлтых зубов. — Как думаешь, есть кто-то выше по должности, чем Куратор? — Сьюзен кивнула стоящей неподалёку «прислуге», прося выполнить заказ падчерицы, и расслабленно расположила подбородок на сложенных в замок руках. Ева задумалась. Не могла ведь эта заведующая цирком выкинуть столь безобидный вопрос как козырь в картах. Это похоже на азартную игру в том же самом цирке. — Вероятно. — Твоя мать? — Она мертва. — Уверена? — Куратор удовлетворенно улыбнулась, оставаясь в том же положении, что и минуту назад. Её глаза сверкнули неестественным блеском, она изучающе разглядывала замешательство Евы. Становится жутко душно. Всё это сплошной блеф, самый что ни на есть выраженный в этой скользкой ухмылке. — Да, отец не мог мне врать, — хохот окатил помещение, да такой, что русоволосая сжала кулаки покрепче и дёрнулась от неожиданности действий Куратора. — Твой отец врал в-с-е-г-д-а, — Ева непонимающе мотнула головой, почувствовала дискомфорт. В зале с рождественским печеньем было лучше. — На верхушке ёлки всегда устанавливают звезду, а в Комиссии над Куратором стоит Владелец. Как думаешь, кто бы это мог быть? Комиссию вдоль и поперек знает именно Ева. Она росла при данном заведении, изучила весь устав и расположение комнат вне зависимости от инверсии, происходящей каждые три года. Знала все должности и из обязанности, то что можно, и что нельзя. Про Владельца речи не было. Никогда. — Давай я тебе упрощу задачку, — не дав сказать падчерице и слова, Сьюзен вдруг открыла ящик при рабочем столе, выуживая оттуда бумагу. — Это, — она указала на четырнадцатую строку, — законный Владелец всей вселенной Комиссии: Грейс, — Ева резко втянула воздух, хмуря брови аккуратные, — Грейс Колхейн. — Вздор. Почему она не встретилась со мной? Не пыталась связаться? — Ну почему же не пыталась? Твой папочка постарался ограничить способы связи, замедлить время до вашей встречи. Думаешь, кто попросил его устранить? Слишком серьёзная информация. Неоправданная, не подкрепленная фактами, чересчур нелогичная. — Не понимаю, в этом ведь нет смысла. Даже после его смерти она не заявилась, в чём здесь логика? — Ева поднялась с места, принимаясь медленно ходить из стороны в сторону. И всё же, в голове всё никак не укладывалась полученная информация. Вроде мало, а вроде и много новостей. — Допустимые значения? Куратор мотнула головой, отпила из кружки. Значит, дело в другом. — Почему я узнаю об этом лишь сейчас? — вновь заговорила Ева. — Я не в настроении, — игнорируя заданный вопрос, Куратор картинно зевнула, прикрывая ладонью накрашенные красной помадой губы, и лениво потянулась. — Предлагаю тебе выгодную сделку номер один: вечером, часиков в восемь, зайдёшь ко мне в кабинет. Подготовлюсь, поговорим, попьём чай. Посекретничаем о том, о сём. — А какая выгода достаёт я на твою долю? На долю Девушки-Апокалипсиса ложится тягостный взгляд синих глаз. Пронзительных, ледяных, безразличных. От них бежать всё равно, что к ним. Результат один - они всегда рядом вне зависимости от местоположения. — Милая, наивная Ева, — девушка тут же сморщилась, закатывая глаза еле заметно. — Твоя реакция станет самым великим призом в моей богатой жизни. И Ева, словно рыба голодная, добровольно цепляется за крючок, принимая игру развратную. Ту, из которой выхода не будет. Точно также, как и из дверей Комиссии.*
Они никогда не были просто детьми. Местами вели себя по-ребячески просто, насколько это было дозволено, но были ли они когда-нибудь простыми? Нет, никогда. Нельзя назвать простым того, у кого сто проблем, и девяносто девять из них — сложные. Нельзя посчитать ребёнком того, у кого семь дней на неделе — тренировки для убийств; того, кто сам по себе — машина для убийств. Папаша-сэр Реджинальд Харгривз сделал их такими жестокими, эгоистичными, до ужаса затравленными самими собой. Он показал им лишь их плохие стороны, наполненные темнотой и ядовитыми чернилами с перьями, пишущими самые развратные истории. Отец сделал семьдесят процентов каждой из семи сущностей — монстрами. Остальные тридцать пощадил, позволил наполнить неумением состоять в здоровых отношениях и не иметь возможности прожить спокойную жизнь. Но Пятому был уготовлен шанс всё исправить. Он сам позволил себе завести себя в ловушку будущего, которое теперь расхлёбывать именно ему. Не зря ведь он попал туда, в апокалипсис. И если уж повелось, что ядерная бомба — его личный дом, на котором всё держится, то, вероятно, он должен сберечь его. Как последнее постоянное, что у него есть. Ему противно отряхиваться и видеть стены Комиссии. Но не так противно, как видеть такое знакомое лицо Оуэна. Не то, чтобы их взаимоотношения были критично запущенными, но мужчина ему не импонировал ни капли. Сколько бы Ева не доказывала словно теорию, что её фиктивный молодой человек имеет право быть оцененным по достоинству, Пять не соглашался. Достоинство — слишком яркое и важное слово, которым не стоит одаривать Оуэна-идеальную-улыбку. Зачем он рвет задницу ради девушки, что бежит от него и от мира сего подальше? Какого черта он не сидит в собственном обитель с кофе в руке, или не смотрит фильмы скачанные из названного «интернетом» простора? Одному лишь Номеру Пять известно почему он тащится за напарницей сквозь временной континуум. Его не радует истощение сил, теперь прибывавших на исходе, и уж тем более не радует Апокалипсис, выходящий из дверей кабинета Куратора. Та направляется прямиком к Оуэну, словно даже не подумав о возможности использования силы. Неужто подумала, что Пять не кинется за ней хвостиком? Что не поступит так, как он бы ни за что не поступил раньше. Пять тратит последние силы на то, чтобы переместиться в свою квартирку, оставленную не то шесть лет назад, не то пару недель.*
Ева направляется к Оуэну стремительно, желая выудить информацию о предыдущих днях и событиях. Мужчина неподвижно стоит с явно искренней улыбкой, готовясь то ли принимать её в объятья, то ли упрекать за побег. Но он её простит, как и всегда, прибегнув к постели и театру. Словно Апокалипсис не сделала ничего плохого, не оставила его на задании чёрного ранга, не удосужившись даже спросить как он себя чувствует. Тёплый свитер трётся о голую кожу, задевая груди и выступившие от голодания рёбра. Любой анорексик бы только позавидовал всеобщему виду уставшей девушки. Джинсы широкие, спадающие с худого тела, Колхейн поправляет мельком. Но объёмный пучок русых волос со смолистыми прядями выглядит всё так же живо и по-творчески. Это Оуэн явно оценил, пробегаясь недоумённым взглядом. — Где ты была? — Ева уверена, что он хочет задать и другие вопросы, но деликатно начал с основного, не бросаясь в обвинения и истерики. «Не заслужила его», — мелькает в голове, но девушка быстро отрекается от сие слов, теперь виновато глядя куда-то в ключицы мужчины. Она не расскажет ему всей правды, соврёт. Нет, разумеется отметит присутствие Пятого во время отпуска, чтобы оправдать и его. И обязательно придумает повесть о теплых деньках в Майами, которых на самом деле и не было. Там не было Номера Пять. — Я очень устала после перелёта, — смелое вранье, очень смелое. Комиссионники могут знать кто где находится постоянно, причем до секунд. Пять чувствует себя идиотом, ибо смысл его нахождения здесь, если выгоды — никакой? А ещё ему неприятно наблюдать со стороны, как услужливый Оуэн покидает помещение вместе с Евой, придерживая ту за тонкую талию, скрывающуюся под свитером. И ещё ему неприятно видеть маму Грейс в комиссии. «Стоп...»