Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной
СЛОВОМ БОЖЬИМ И ПИСТОЛЕТОМ МОЖНО СДЕЛАТЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПРОСТО СЛОВОМ БОЖЬИМ
Все началось с письма. Оно пришло в понедельник, в районе семи утра, вместе со всей остальной корреспонденцией, которая разлеталась по Ватикану, словно почтовые голуби. Несмотря на существование электронной почты и мессенджеров, все самое важное было принято писать от руки — дань старинным традициям и банальная предусмотрительность: бумагу можно сжечь, а вот следы электронной переписки опытный программер вытащит всегда. Роберт смотрел на него, пока завтракал и пил кофе из большой, почти литровой глиняной кружки. Письмо лежало на кухонной барной стойке из морёного дуба и невольно притягивало взгляд: темно-синий, глубокого, почти бархатного оттенка конверт, запечатанный сургучной печатью с гербом Святой инквизиции — тем, старинным, который уже не использовался для Конгрегации доктрины веры. Роберт точно знал, что лежит в конверте, а потому вовсе не торопился его открывать. Очередное дело было ему не с руки; он только-только, не более месяца назад вернулся с прошлого задания, и ему всё казалось, что руки от крови отмыть так и не получилось. Впрочем, порой кровь была неизбежна. Прошлое расследование завело его в Гуасаве, штат Синалоа, где под прикрытием католической церкви восемнадцатого, кажется, века, творился беспредел — распространение наркотиков, бордель и продажа оружия. Для Мексики в этом не было ничего особенного, и никто не обратил бы внимания, если бы одного из служителей церкви — отца Армандо — не заподозрили в порочных связях с несовершеннолетними девочками из числа прихожан. Когда Роберт выломал деревянную дверь в подвале под церковью и увидел их — полуобнаженных, израненных, не заплаканных уже даже, а просто усталых, измученных, опустошенных, смирившихся… Совсем еще юных, тринадцати-четырнадцатилетних девочек… Он понял, что не сможет просто вызвать полицию или спецназ, или кого-то из своих. В тот момент, когда он увидел, это стало личным. «Вот, наверное, что чувствовали рыцари в крестовых походах, убивая за Господа» рассеянно подумал он и проверил, сколько пуль осталось в пистолете. В общем, после этого Роберту требовался отпуск, а после отпуска — несложная, ненапряжная, привычная работа, вроде той, про которую потом пишут местные европейские газеты: представитель Конгрегации доктрины веры поехал туда, поехал сюда, сказал то-то и то-то, сфотографировался с мэром, прочитал проповедь. Все это Роберт отлично умел, картинно, открыто улыбался, как модель на фотографиях Прада, писал отчеты, выпивал по вечерам в винных барах, много читал, молился перед сном и чувствовал себя умиротворенным, словно младенец под присмотром матери. Что же, этому спокойному времени рано и поздно пришлось бы закончиться. Письма в синем конверте присылал исключительно кардинал Сепе, непосредственный начальник Роберта Левандовски. Отца Левандовски; официально — священника, одного из служителей Конгрегации доктрины веры. Неофициально — цепного пса Святой Инквизиции. Он был ее глазами и ушами, а если понадобится — то и руками, что с равной уверенностью держали как распятие, так и оружие. Роберт попал в Ватикан четыре года назад, сразу после окончания семинарии и Католического университета в Милане, факультет иностранных языков. Он так и не узнал, кто из преподавателей порекомендовал его, однако на всю жизнь запомнил встречу с его высокопреосвященством Крешенцио Сепе. Этот невысокий, полный человек в поблескивающих на свету очках много и серьезно разговаривал с ним, совсем еще юным, почти студентом — на равных. Он говорил о роли Инквизиции в жизни Ватикана и всего мира, о том, что есть много ужасных вещей, которые необходимо пресекать, и кому, как не служителям Господа нашего следить за этим, быть пастырями, с ласковой, но твердой рукой. А еще он говорил о неведомом. О том, о чем Роберт даже в самые темные свои дни старался не задумываться, поскольку от одной мысли становилось страшно и холодно, где-то в районе затылка. Он говорил о непостижимом и мистическом. О том, что мир не так прост и понятен, как порой кажется, и есть многое на свете, друг Горацио, и что задача церкви — задача Инквизиции — отделять одно от другого, мирское от мистического, и быть стражем между ними, ловить детей над пропастью во ржи. В тот момент эта роль, и доверие, которое — как ему казалось — оказал ему кардинал Сепе, стали решающим фактором. Кто же знал, что позже Роберту придется отмывать руки от крови в противно теплой воде в церкви среди удушающе жаркой Мексики, и всем сердцем верить — потому что иначе нельзя — что это во благо. Вспоминать об этом было неприятно и отвратительно тоскливо, а потому Роберт залпом допил уже слегка горчащий, остывший кофе, не глядя поставил кружку в хромированную мойку и потянулся за конвертом. Лучше уж еще одно дело, чем эта размеренная жизнь, в которой так легко обзавестись пивным брюшком и — не дай Боже, конечно — всерьез почувствовать себя вершителем человеческих судеб, в уютной, солнечной, старинно-утонченной атмосфере Ватикана. Он открыл письмо первым попавшимся под руку кухонным ножом, нетерпеливо развернул шуршащую, тонкую, словно пергамент, желтоватую бумагу и жадно вчитался в содержимое, в мелкий, с многочисленными завитушками, почерк кардинала Сепе. В письме говорилось, что ему надлежит незамедлительно — сразу же после получения — отправиться в город Дортмунд, Германия. Местный священник, отец Гвардиола, настоятель церкви Святого Бонифация, просит помощи не у Ватикана даже, а напрямую у Инквизиции. В его церкви произошло убийство, погибла молодая девушка, которая работала там уже не первый год, а отец Гвардиола не доверяет полиции и предпочел бы, чтобы расследованием занялся кто-то из своих. «Я помню, — писал кардинал Сепе, — что обещал тебе отпуск и хотя бы полгода спокойной жизни, но мне нужен человек, который сможет посмотреть на происходящее беспристрастно. Я не уверен, кому могу доверять, а кому нет, а это дело требует тонкой работы с расследованием. Это не совсем приказ, Левандовски, скорее — моя личная просьба». Левандовски. Кардинал Сепе всегда называл его так, просто по фамилии, без приставок — отец, пан, мсье, синьор. Просто — Левандовски, так командир обращается к солдатам, и это обращение безмерно подкупало Роберта. Он взял большую упаковку кухонных спичек, чиркнул одной и несколько секунд зачарованно смотрел, как пламя пожирает письмо. Потом вздрогнул, тряхнул кистью — пламя обожгло пальцы — и пепел тут же осыпался на темный пол. Роберт с досадой покосился на него, ногой запихнул под кухонный гарнитур и пошел собираться. Ближайший самолет в Германию — в Дюссельдорф — вылетал в районе семи вечера. Роберт заказал билет, хлопнул крышкой макбука и прислушался к ощущениям. В первые секунды после получения письма ему показалось, что он расстроен, раздосадован даже — никуда не хотелось ехать, работать, выяснять, искать связи между событиями, играть с миром в шахматы. Но сейчас у него внутри, где-то в районе солнечного сплетения, жило сладкое, горячее предвкушение, словно пружина разжималась, и все тело наполнялось звенящей энергией. Словно сам Роберт был стрелой, которой — наконец-то — указали на цель. В спальне он поставил темно-коричневый кожаный чемодан прямо на кровать и принялся укладывать в его распахнутую пасть самые необходимые вещи. Ничего не нужно было готовить — в шкафу на полках уже лежали комплекты одежды, заранее собранные на случай срочной командировки. Белые рубашки и черные брюки, несколько темно-синих и серых галстуков, и один — галстук-бабочка, носки, трусы, серый свитер крупной вязки — в Германии и в конце весны могло быть холодно — набор для бритья, карманная библия и, разумеется, пистолет — простой, привычно укладывающийся в руку холодной тяжестью. К нему Роберт, подумав, добавил две обоймы с серебряными пулями — никогда не знаешь, как сложится жизнь. В дипломат ушли все необходимые документы, айпад, пачка сигарет и другие всевозможные мелочи, без которых жизнь Роберту была не мила. Порой он даже удивлялся сам себе — сколько гедонизма помещалось в одном священнике. А ведь это не считая гордости или гнева. Он, конечно, ходил на мессы и не забывал про исповедь, и честно рассказывал про все свои грехи, но порой казалось, что это вовсе не помогает. Будто Бог — тут Роберт робко прикоснулся к холодному распятию на груди, укрытому плотной тканью домашней рубашки — был чем-то вроде щита, который надежно защищал Роберта от всех страхов, мистического, экзистенциального ужаса перед вселенной. Он взял этот щит в руки по своей воле, но с той же легкостью, что и взял, он мог бы откинуть его в сторону. Все это — Роберт знал наверняка — делало его отличным инквизитором. Но плохим католиком. Дополнительную информацию, касающуюся дела, Роберту прислали по электронной почте. Он сохранил все файлы в папку на рабочем столе айпада и приступил к чтению в аэропорту Фьюмичино, пока ждал посадки на рейс. Купил себе флэт уайт в Старбаксе, устроился поудобнее в кожаном кресле и уткнулся носом в мерцающий экран. Со стороны — не дать ни взять какой-нибудь бизнесмен средней руки. Просматривает последние финансовые сводки, солидно пьет кофе, хмурится периодически — цифры, небось, неблагоприятные. В поездки Роберт никогда не одевался официально, предпочитая на первых порах действовать почти инкогнито. Конечно, уж где-где, а в Риме служителей церкви уважали, и воротничок священника мог открыть если не все, то многие двери, но… В обычной белой рубашке и темно-синем, почти черном пиджаке ему было куда комфортнее. Как в униформе. Погибшую звали Каролин Бюс, и она была медсестрой в одной из больниц Дортмунда. Аналитики Ватикана не поленились, нашли фотографию — с отсканированной карточки на Роберта смотрела молоденькая еще совсем, симпатичная светловолосая девушка, робко улыбающаяся в камеру. В свободное от работы время она вела курсы по оказанию первой помощи в церкви Святого Бонифация и, видимо, дружила с отцом Гвардиолой. Он-то и нашел ее мертвой, в субботу вечером, через пару часов после окончания занятий. Согласно его показаниям, Каролин сказала, что задержится, подготовит план на следующую субботу, и чтобы он ее не ждал, если что, двери она закроет сама; копии ключей у нее были. Однако у отца Гвардиолы оставались свои дела, и он задержался в сакристии — может речь писал для следующей проповеди, или со счетами прихода разбирался. Через пару часов он как раз отвлекся, решил предложить Каролин чаю и печенья. Когда он зашел в ее кабинет, девушка лежала на полу, и в первый момент ему даже показалось, что она дышит. Он попытался растолкать ее, вызвал скорую, и те уже констатировали смерть. Остановка сердца. Ничего подозрительного для полиции. Собственно, полиция особенно этим делом и не занималась, люди умирали каждый день, и смерть от остановки сердца следственный отдел не слишком заинтересовала. Однако сам отец Гвардиола был уверен, что все не так просто. В последние дни Каролин казалась ему излишне взволнованной, озабоченной и обеспокоенной, пару раз она говорила с кем-то по телефону на повышенных тонах. Разумеется, он рассказал об этом полиции, но детектив Хуммельс просто отмахнулся от его слов — дескать, никаких улик, ничего, такое бывает, конечно, вам печально, но постарайтесь прислушаться к голосу здравого смысла… Отец Гвардиола к голосу здравого смысла прислушиваться не захотел и написал в Инквизицию. Дочитывал материалы Роберт уже в самолете. Ничего слишком интересного, впрочем, там не нашлось — официально церковь не имела права вмешиваться в ход расследования, тем более, что никакого расследования, по сути, и не было. Все, что могли предоставить ему аналитики Ватикана — это подробные данные о личности жертвы, из тех, что хранились в более или менее открытом доступе. Все остальное следовало запрашивать у полиции, однако его высокопреосвященство кардинал Сепе отдельно упомянул, что просьба отца Гвардиолы была в некотором роде личной, в обход основных правил и инстанций, и посему Роберту предписывается действовать осторожно, не вовлекая католическую церковь в темные дела без крайней на то необходимости. Закончив чтение, Роберт попросил у стюардессы бокал белого вина, выпил его почти залпом, не запомнив даже вкуса, насколько смог, завернулся в короткий, неудобный, махровый плед и заснул. Он не знал, насколько сложным окажется предстоящее расследование, а значит стоило использовать для сна любую свободную минуту. В Дюссельдорфе выдачу багажа безбожно задержали — немыслимая ситуация для педантичной Германии. Роберт стоял в толпе пассажиров с нескольких рейсов и то и дело поглядывал на часы — стрелки неумолимо ползли к десяти, а значит в отель он заселится хорошо если к полуночи. Не то чтобы время сильно волновало Роберта, однако он планировал поработать перед сном, и, зная собственную манеру увлекаться, боялся, что просидит над бумагами до самого утра. Толпа уставших и сонных людей медленно, неторопливо потрусила в сторону железнодорожной станции и автовокзала, но у Роберта не было никакого желания к ней присоединяться. Он забрал свой чемодан, нашел ближайшую стоянку такси и даже торговаться не стал — до Дортмунда, за любые деньги. И назвал адрес. Пока такси мягко неслось по автостраде, и радио уютно бубнило что-то по-немецки — Роберт не сильно вслушивался, воспринимая этот шум, как успокаивающе медитативный — он прижался виском к холодному оконному стеклу и скользил взглядом по бесконечным немецким полям, что раскинулись по обе стороны от дороги. Этот умиротворяющий северный вид, освещаемый в ночной густой темноте лишь желтыми фонарями по краям автострады, напоминал ему о доме. Хотя, казалось бы, где Северный Рейн-Вестфалия, а где родная Варшава, изломанная, изгрызенная в девяностые годы до неузнаваемости. Роберт уехал из Польши сразу, как закончил школу. В тот момент он еще не был на сто процентов уверен, что посвятит Господу всю свою жизнь, но Католический университет Милана оказался настоящей приманкой, сладкой конфетой с уличной ярмарки для молодого ума. Возможность увидеть мир, выучиться чему-то полезному, да еще и не за свои деньги — университет предлагал стипендию — возможность пожить в совершенно другой, жаркой, яркой стране, где к Господу относятся с большим почтением, нежели в постсоветском пространстве… Конечно, Роберт не мог упустить такой шанс. Порой он ужасно скучал по дому, по маме и по старшей сестре, с которыми общался в основном через интернет. Но прямо сейчас, зачарованно разглядывая мелькающие за окном ухоженные немецкие деревеньки, похожие одна на другую, как две капли воды, Роберт вдруг понял, что не просто соскучился — затосковал. «Вот закончу с расследованием, — пообещал он сам себе, — и съезжу домой. Мама обрадуется…» Интуиция и чувство времени Роберта не подвели — в отель он заселялся уже заполночь, и сонная девушка-портье долго возилась в поисках ключей от его номера. Роберт поднялся на четвертый этаж, под самую крышу, нечеловеческим усилием воли заставил себя разложить вещи — забудет ведь потом, и они так и останутся валяться в чемодане, смятые от постоянного использования, отвратительно — принял душ с каким-то ничем не пахнущим, гипоаллергенным гелем для душа и только после этого забрался в кровать, не забыв переодеться в классическую английскую клетчатую пижаму из плотной фланели. Разумеется, планшет взял с собой — перечитывать по третьему кругу все имеющиеся данные, отмечать цветом места, которые следует проверить, или места, на которые нужно обратить внимание. Роберт любил эту часть своей работы, рутинную, спокойную. Это было — как играть в шахматы или покер, или решать сложную задачку по высшей математике; ответ совсем близко, и его нужно просто нащупать, найти среди бесконечных букв и цифр, которые так и крутятся перед глазами, кислотно-зеленые, бесконечные, как заставка в Матрице… Он так и заснул в обнимку с планшетом, укрывшись одеялом лишь до пояса. И снилось Роберту что-то странное, яркое, как акварельные краски, плотное, горячее, как живое человеческое тело, сладко пьяное, как первый алкогольный коктейль в хороший вечер с близкими друзьями. Во сне Роберта кто-то позвал — «Леви…» — хриплым, тихим голосом, а потом поцеловал в губы, мокро и горячо, и это почему-то ужасно, неприлично завело Роберта, всего один поцелуй. Он потянулся сам, поцеловать еще раз, но вокруг была только темнота, тяжелая, бархатная, беспросветная. И в ней Роберт вдруг увидел — ворох рыжих волос, молочный свет кожи, губы улыбающиеся… Услышал смех — высокий, громкий, от которого стало больно, сладко и хорошо одновременно. С самого утра зверски раскалывалась голова. Роберт иррационально связывал это со смехом из сна — кроме него он ничего толком и не запомнил, но при одном воспоминании по позвоночнику бежали мурашки, а боль в висках становилась и вовсе невыносимой, впору прострелить себе голову к чертям собачьим. Вместо этого Роберт спустился позавтракать в кофейню при отеле. Взял себе большую кружку американо — он предпочитал черный, дома сам молол зерна, всегда тщательно их отбирал, и варил тоже сам, но тут пришлось заткнуть внутреннего сноба и брать, что дают — и блинчики с джемом. Роберт даже не надеялся, что в маленьком кафе на семь столиков может оказаться безглютеновая мука, так что и спрашивать не стал. Ничего, так даже интереснее. Снобизм он развил в себе лишь в последние годы, Ватикан нещадно этому способствовал. Куда ни плюнь, обязательно попадешь в кофейню с кофе черным, как слезы Дьявола, или в бар с алкоголем столь качественным и крепким, что обратно придется ехать на такси, умоляя Деву Марию, чтобы похмелье утром прошло безболезненно. Дева Мария, к слову, почти всегда была благосклонна. Ну или служители Господа предпочитали окружать себя лучшим. Хорошая еда, хороший алкоголь, хороший кофе, хорошая одежда, хорошая, уютная светлая квартира с высокими узкими окнами, выходящими на виа дель Телеграфо, хорошая машина, хорошая работа. Хорошая жизнь, распланированная лет этак на двадцать вперед; Роберт пару раз представлял себя в кардинальском одеянии, но дальше этого его фантазия как-то отказывалась заходить. Эту идиллию — мечту любого амбициозного студента Католического университета — разбавляли лишь многочисленные поездки и расследования, в которых не оставалось места ни снобизму, ни гедонизму, а порой и католицизму — в классическом, правильном, общепринятом понимании. Как-то раз, года два назад, Роберту довелось всю ночь хлестать водку в недостроенной церкви Девы Марии Непорочной, где-то недалеко от Лудбрега, в Хорватии. Он сидел прямо на каменном полу, с одним из строителей, чей младший брат погиб той ночью — сорвался с лесов у самого шпиля, скорая ехала слишком долго — и пил прямо из горла, после каждого глотка передавая бутылку обратно. Горло обжигало, перед глазами периодически начинали плыть темные каменные стены, но Роберту казалось, что прямо сейчас сам Иисус сидит рядом с ними, с невозмутимым видом прикладываясь к горлышку. С чего-то нужно было начинать, и Роберт решил начать сначала. А значит — с отца Гвардиолы. Первым делом стоило наведаться в церковь, поговорить со святым отцом, осмотреть место преступления, а уж дальше смотреть по обстоятельствам — кто знает, как много новых, интересных деталей откроется в процессе. Погода была теплой — где-то около семнадцати градусов — и Роберт решил прогуляться пешком, не торопясь, тем более, что церковь скрывалась в тени деревьев у края Вестфаленпарка — чем не повод для утренней прогулки. По дороге ему попадались только мамочки с колясками, да любители здорового образа жизни, ленивой трусцой бегающие по песчаным дорожкам парка. Роберт шел, сунув ладони в карманы черного кашемирового пальто, и задумчиво считал свои шаги, рассеянно рассматривая носки ботинок на светлом песке. Так ему лучше думалось. Раз, два, три, четыре, пять — полиция считает, что это была случайность. Сердце остановилось — да, бывает. А бывает — не случайно. Не нашли никаких следов? Специально и не искали, нет повода — нет расследования. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать — не каждый человек обратится в Инквизицию, даже если что-то подозревает. Инквизиция — это вам не доставка горячей пиццы, это серьезно. Нужны веские внутренние основания, чтобы собраться с духом и написать письмо кардиналу Сепе. Тем более, если в обход привычной процедуры. Что может знать отец Гвардиола? Тридцать, тридцать один, тридцать два — а что вообще известно о самом отце Гвардиоле? Родился в Санпедоре, рано пришел к церкви, написал несколько книг о религии в искусстве, об апостолах еще, кажется. Такой католический научпоп. Весьма уважаем в Ватикане — не потому ли его просьбу рассмотрели без очереди? И все же, несмотря на всю свою популярность и все свои безграничные возможности, несколько лет назад переехал в Дортмунд, стал отцом-настоятелем церкви Святого Бонифация. При нем приход моментально расцвел, не поспоришь, возникли новые курсы, мероприятия, телефон доверия для подростков, чуть ли не собственная футбольная команда, что, впрочем, для Германии не было бы чем-то особенным. Однако… Однако, что может заставить человека вот так бросить свою обеспеченную, спокойную жизнь и сорваться на другой край Европы? Тайна? Определенно, тайна. Пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три — отец Гвардиола утверждает, что Каролин разговаривала с кем-то на повышенных тонах. Подозрительно? Может да, а может и нет. Она могла поссориться с родителями, с парнем… Надо, к слову, узнать, был ли у нее парень… Могла разговаривать с подругой или с кем-то из коллег. Миллион причин. Интересно, проверяла ли полиция ее телефон? Скорее всего, нет. Кому его отдали? Семье, родителям? Они сами не из Дортмунда — приехали, или коробки все еще стоят в квартире Каролин? Можно ли получить ключи? Или придется взламывать дверь? Девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь, — отцу Гвардиоле не доверять слепо, это понятно. Составить список всех друзей, знакомых и близких Каролин. Хорошо бы опросить… Но расследование все еще носит неофициальный характер, придется действовать осторожно, неспешно. До похорон, скорее всего, есть еще время, однако и тянуть не стоит. На сотом шаге Роберт поднял голову, чтобы взглянуть на светофор; он уже подошел к выходу из парка и внутренний монолог пора было сворачивать, чтобы сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас. До встречи с отцом Гвардиолой оставалось не более нескольких минут. Церковь Святого Бонифация стояла в глубине, надежно укрытая высокими раскидистыми деревьями. Здание было построено в средневековом, романском стиле и сразу же навевало мысли о рыцарях, прекрасных принцессах, вассалах и господах… Сложно было представить, чтобы в этом месте — по-домашнему уютном, надежном, правильном — происходило хоть что-то плохое или ужасное. Впрочем, согласно опыту Роберта, ужасные вещи происходили везде, не делая скидки на атмосферу. Он несколько секунд постоял у входа, наслаждаясь тишиной и шелестом листьев, а потом глубоко вдохнул и сделал шаг вперед — внутрь. Казалось, будто высокие белоснежные стены полукругом выстроились вокруг него, словно воины перед своим командиром. Роберт замер на мгновение, а потом поднял глаза, привычно влетая взглядом в распятие. Машинально перекрестился и, прикрыв глаза, зашептал слова молитвы. Он едва успел закончить, как услышал шаги, и сразу же напрягся, собрался внутренне, будто в любой момент был готов драться с неведомым врагом. От былой умиротворенности, которую приносила ему молитва, не осталось и следа. К нему приближался человек, в котором Роберт легко узнал отца Гвардиолу; он множество раз видел это лицо на фотографиях в газетах и на обложках книг, и вот как раз вчера — в файле, который прислали ему аналитики Ватикана. — Слава Иисусу Христу, — произнес Роберт, легко наклонив голову, когда отец Гвардиола подошел ближе. — Во веки веков, аминь, — отозвался отец Гвардиола и улыбнулся, — вы ко мне? Прошу прощения, я вас не знаю. Как вас зовут? — К вам, — согласился Роберт, — меня зовут Роберт Левандовски, я… От его высокопреосвященства кардинала Сепе. В голове он легко называл себя инквизитором, здраво рассуждая, что, по сути, им и является — огнем и мечом, ведь словом божьим и пистолетом можно сделать куда больше, чем просто словом божьим. Однако называть себя инквизитором вслух… В двадцать первом веке это слово звучало слегка архаично. Священник-следователь? А вот это уже что-то из бульварных романов. — Очень, очень рад, что вы приехали, — тут же заулыбался отец Гвардиола, — кардинал писал мне, что уже послал человека, но я не думал, что так быстро… — Кардинал писал вам? Лично? — искренне удивился Роберт. — А, вы, верно, не знаете, мы с его высокопреосвященством знакомы с давних времен, да… Очень давних, — взгляд отца Гвардиолы затуманился, будто он тут же принялся вспоминать эти самые времена, покрытые вековой пылью. «Ну, конечно, — сообразил Роберт, — так вот почему его просьбу так быстро выполнили. Все в этом мире делается за деньги или по знакомству. Стоило догадаться» — Хотите чаю? — Не откажусь, — Роберт вежливо кивнул, — в любом случае, я хотел бы с вами побеседовать… Если вы сейчас свободны. — Да-да, конечно, я понимаю. Об этой несчастной девочке… Бедная Каролин… Пойдемте со мной, у меня отличный чай, я вам сейчас заварю, — и отец Гвардиола махнул рукой, приглашая Роберта следовать за собой. Роберт подумал, что этому человеку определенно не стоит доверять. Все это спокойствие, благостность и легкая, приятная, домашняя суетливость казались ему наигранными. Будто бы под маской доброжелательного священника прятался другой человек — жесткий, жестокий, полный страстей, раздираемый ими. Не то чтобы Роберт считал себя знатоком человеческих душ, но к двадцати восьми годам успел повидать немало, и интуиция, не раз спасавшая ему жизнь, сейчас холодком пробежалась по позвоночнику и затылку. — Какой чай будете? — спросил тем временем отец Гвардиола, — зеленый, черный? У нас тут даже каркаде есть, большая коллекция, прихожане приносят, для всяких посиделок, клубов… — Просто черный, пожалуйста, без добавок, — попросил Роберт и, оглядевшись в сакристии, сел в кожаное кресло у окна, — скажите, а Каролин Бюс… Вы давно ее знали? — Ну что значит — давно… — отец Гвардиола задумался и рассеянно протянул Роберту икеевскую красную кружку, доверху наполненную крепким черным чаем, — дайте подумать… В начале июня был бы год, как мы с ней впервые встретились. — Я слышал, она вела занятия по оказанию первой помощи… — Занятия — да, но курс она придумала уже позже, где-то к ноябрю, а первые месяцы приходила просто так. Порой даже каждый день, — отец Гвардиола пожал плечами и опустился в кресло напротив Роберта, — знаете, по человеку обычно видно, что ему нужна помощь, что он не справляется без Бога, и тогда моя задача — помочь, поговорить, поддержать… Найти нужные слова… Но Каролин такой не была. Она просто была очень хорошей девочкой. Сильной, умной… И я это говорю не потому, что ее больше с нами нет, а потому что это правда. Роберт неопределенно дернул уголком губ. Ему не раз приходилось слышать о хороших, сильных и умных людях, которые вдруг раз — и предавали близкого, убивали любимого, крали ценное. И как бы ни хотелось в такие моменты поверить в существование Дьявола, что стоит за левым плечом, зачастую он не имел к этому никакого отношения. Люди принимали решения самостоятельно, и тогда Богу оставалось только беспомощно разводить руками. — Она болела чем-нибудь? — уточнил он спокойно и осторожно пригубил горячий еще чай. Отец Гвардиола отрицательно покачал головой. — Нет. Либо я об этом не знал, но мне казалось, что мы были достаточно близки, чтобы рассказывать друг другу такие вещи. Она даже почти не простужалась — пару раз приходила на занятия с насморком, очень извинялась, но в целом… В целом — нет. Ума не приложу, как это все могло произойти… Почему Господь забрал ее… Отец Гвардиола выглядел в этот момент таким печальным, таким искренне растерянным, что Роберту даже стало стыдно за свои мрачные мысли. — Иногда, — осторожно произнес он, — плохие вещи просто случаются. Этому нет причины, но это испытание, которое Бог посылает нам. — Да, я знаю… — отец Гвардиола встряхнулся и поставил свою кружку на стол, улыбнулся неуверенно, — простите, я что-то совсем расклеился. Вы курите? Табачный дым не помешает? — Курите-курите, — отмахнулся Роберт, — я слышал, вы считаете, что она ссорилась с кем-то в последнее время? — Да, было дело… — отец Гвардиола достал из ящика стола пачку сигарет, Лаки страйк, щелкнул зажигалкой и затянулся, — я не слышал ничего конкретного, если вас это интересует. Просто проходил по коридору, а она была в кабинете, дверь прикрыта, ну и знаете, как бывает — слышишь интонации, но не конкретные слова. Она говорила очень раздраженно, я потому и запомнил — Каролин никогда не повышала голос, очень, очень спокойная девушка, а тут — такое… И такой, знаете, был тон… Ну вот как когда боишься чего-то, и от этого злишься только сильнее. — Вы считаете, она боялась своего собеседника? — Утверждать не буду, не знаю. Может быть, я и ошибаюсь. Но еще несколько раз после этого случая, у Каролин звонил телефон, и она каждый раз просила прощения, выходила поговорить… И возвращалась всегда очень нервная, загруженная, будто бы мыслями где-то далеко была. — Я понял, — вздохнул Роберт, потому что понятнее, конечно, не стало, — скажите, я могу осмотреть ее кабинет? — Разумеется. Там, конечно, все уже затоптали сто раз, но вдруг вы что-то полезное сможете найти… — Я очень постараюсь, — пообещал Роберт, — и у меня будет к вам просьба… — Все, что в моих силах. — Мне бы не помешал список близких людей Каролин — ну вот кого вы знаете, с кем встречались лично, про кого слышали… Вас это не затруднит? Конечно, примерный список у Роберта уже был. Но аналитики Ватикана могли что-то и пропустить. К тому же, Роберту очень хотелось сравнить список отца Гвардиолы с уже имеющимся — на всякий случай. — Сейчас же и займусь, — согласился отец Гвардиола, — да, собственно, вы сразу можете и побеседовать… Ее бывший молодой человек должен заехать совсем скоро, забрать вещи из кабинета… Обещал быть через полчаса. Если вы подождете, сможете тут с ним и встретиться. Католик, очень хороший мальчик. Похоже, у отца Гвардиолы все были очень хорошими мальчиками и девочками. — Отлично, — сказал Роберт, — полчаса я как раз найду. И как зовут этого молодого человека? — Марко, Марко Ройс, — рассеянно отозвался отец Гвардиола, который уже придвинул кресло поближе к столу и принялся искать чистую бумагу для записей, — да вы идите, кабинет Каролин слева по коридору, вторая дверь… Там не заперто. В кабинете Каролин царил приятный полумрак, разбиваемый только рассеянным дневным светом из широкого, расположенного низко к земле окна. Роберт тут же подошел, открыл одну из створок и задумчиво высунулся наружу. Да уж, залезай, кто хочешь, бери, что хочешь… За окном было уютно, росла пара кленов — Роберт в деревьях совершенно не разбирался, но клены опознать все-таки мог — и мягким гулом доносился шум машин с улицы. Роберт отвернулся и еще раз взглянул на кабинет. Ничего особенного там, впрочем, не было — секретер из темного дерева с кучей небольших ящиков, стул с мягким сиденьем и потертой обивкой, некрашенный стеллаж из Икеи в углу, доверху наполненный книгами и журналами, да пара картонных коробок около него. Роберт подошел, присел на корточки, заглянул из интереса — в одной из коробок лежали журналы по медицине, во второй — cd-диски. Кто в современном мире еще покупает диски? На столе царил почти хирургический порядок — два блокнота, пара потрепанных школьных тетрадей, стаканчик из Старбакса, заполненный цветными ручками и карандашами, пухлый кожаный ежедневник. Казалось, что с момента смерти Каролин здесь ничего не трогали. Ну да, отец Гвардиола ведь сказал, что подъедет ее бывший парень, собрать и забрать вещи. Кто вообще дружит со своими бывшими достаточно близко, чтобы они забирали вещи после смерти? Видимо, тот же, кто покупает cd-диски в век музыки в смартфоне. Роберт подошел к столу, небрежно полистал ежедневник. Планы занятий, списки продуктов, которые надо купить в магазине, телефонные номера — удивительная старомодность — но при этом совершенно ничего личного. Каролин Бюс выглядела самым обычным, обыкновеннейшим человеком. Так не бывает. Отчаянно захотелось курить. Стоило, пожалуй, сделать это еще в сакристии, во время разговора с отцом Гвардиолой, да что уж теперь. Недолго думая, Роберт вернулся к окну и, легко перемахнув через подоконник, оказался на улице. Он нашарил во внутреннем кармане пальто пачку сигарет, закурил и прислонился к каменной стене церкви, блаженно прикрыв глаза. В такие минуты, когда он просто стоял, курил и думал об очередном расследовании, о работе или же вовсе о Боге, Роберт чувствовал себя героем какого-то классического детективного романа, этаким Перри Мейсоном. Сравнение, что и говорить, было приятное. Он никуда особенно не торопился прямо сейчас. Неспешно докурил, затушил окурок прямо о каменную кладку церкви — «прости, Господи, очень уж хотелось курить» — и пошел вдоль стены, рассматривая и запоминая расположение окон, все входы и выходы. Если смерть Каролин Бюс — действительно убийство, а не естественное событие, как считает полиция, то должен быть и убийца. Отец Гвардиола считает, что в церкви не было никого, кроме них двоих. Если исключить, хоть на мгновение, самого отца Гвардиолу, то преступник должен был каким-то образом попасть в здание… И каким-то образом из него выйти. Впрочем, учитывая расположение окон, то, как низко они располагались, и как редко, судя по всему, их закрывали, сделать это было нетрудно. Обойдя всю церковь Святого Бонифация кругом, Роберт вернулся к тому же окну, с которого и начинал. Он решил, что заканчивать свой путь надо тем же образом, что и начал, а потому вновь перелез через подоконник, мягко спрыгнув на темный пол кабинета. И замер. В кабинете он был уже не один. У секретера стоял на коленях молодой человек и сосредоточенно выгребал бумаги из нижнего ящика. От окна Роберту было видно не так уж много — задницу, обтянутую синими джинсами, плотную черную толстовку, полоску молочно-белой кожи у самого капюшона и рыжие растрепанные вихры. Молодой человек пытался сложить бумаги в одну толстую стопку, но они то и дело падали обратно в ящик или же вылетали на пол, и тогда он шепотом, но очень яростно матерился. Судя по интонациям, не по-немецки. Роберт даже прислушался — по-сербски. Несколько секунд Роберт задумчиво, но не без удовольствия наблюдал эту картину, по цветовой гамме достойную кисти Тициана, а потом кашлянул, привлекая к себе внимание. Рыжие вихры вздрогнули, и молодой человек моментально вскочил с пола, оборачиваясь и любовно прижимая к себе несчастную стопку бумаг. — Доброе утро, — вежливо сказал Роберт, в глубине души искренне забавляясь сложившейся ситуацией, — вы, наверное, герр Ройс? — А вы — отец Левандовски, — вздохнул Ройс и положил бумаги на секретер, — вы сюда что, через окно залезли? — Совершенно верно, через него, — согласился Роберт. — Оригинальный способ посещения дома божьего, — насмешливо заметил Ройс и вернулся к разбору бумаг. На полу, впрочем, больше не устраивался; принялся разбирать сложенные бумаги, отделяя важное от неважного. — Это вы еще не видели, как я умею бегать по крышам и забираться в церковь через дымоход, — возразил Роберт, посмеиваясь, и сел на подоконник. — И видеть не хочу, честно говоря, — хмыкнул Ройс, — отец Гвардиола сказал, вы хотели со мной побеседовать. О Каролин? — Ну, раз уж я здесь из-за нее… — Роберт пожал плечами. — Вы приехали из самого Ватикана, чтобы разобраться с абсолютно естественной смертью? — Ройс проницательно покосился на него, не отрываясь от работы. — Судя по вашему тону, вы в курсе, что отец Гвардиола ее естественной не считает, — парировал Роберт. От меланхоличного настроения, спровоцированного предрассветным сном, не осталось и следа. Роберту нравился их диалог — быстрый и точный, как игра в пинг-понг с соперником-профессионалом, когда все внимание сконцентрировано на движении рук, траектории мяча и реакциях собственного тела. — В курсе, — согласился Ройс, — но это не значит, что я с ним согласен. У меня как-то нет причин не доверять полиции. — А отцу Гвардиоле вы, значит, не доверяете? Ай-яй-яй, как нехорошо для приличного католика, — Роберт устроился на подоконнике поудобнее. — Ну вот что вы передергиваете, — Ройс укоризненно на него покосился, вздохнул и сел прямо на край стола, притянул к себе ежедневник, полистал рассеянно; вот прямо как сам Роберт четвертью часа ранее. — Это моя работа. — Перевирать чужие слова? Или разгадывать таинственные преступления? — Иногда даже их совершать, — усмехнулся Роберт и не выдержал, потянулся за сигаретами снова. — Не знал, что священники таким грешат. — Только некоторые, — невинно отозвался Роберт и щелкнул зажигалкой, прикуривая, — так, все же… Вы с Каролин раньше встречались? — Очень давно, — вздохнул Марко, — так давно, что это уже не имеет никакого значения. Последние лет пять мы просто дружим. — Вы хорошо ее знали? — Как вы думаете, как хорошо можно знать человека, с которым знаком с самого детства? — Зависит только от степени близости. — Справедливо, — улыбнулся Ройс, не глядя на Роберта, — но мы действительно хорошо дружили. Выросли на одной улице, в соседних домах… Ходили в одну школу, все как обычно. Это скучная история, святой отец. — Всегда было интересно, как люди сохраняют хорошие отношения после разрыва, — заметил Роберт. Ройс вскинул на него удивленный взгляд. — Вы сейчас звучали, как человек, у которого были эти самые отношения. — Ну я же не всю свою жизнь был священником. Как по мне, чтобы помогать людям, надо сначала научиться их понимать. — А вы, значит, упорно стремитесь ко всему человеческому? — Ройс насмешливо кивнул на сигарету. — Только когда это идет на пользу Господу, — широко улыбнулся Роберт, но глаза у него оставались серьезными, — так все же, как вам это удалось? Уж поделитесь секретом. — Да нет никакого секрета, — Ройс вздохнул и ссутулился сразу, — просто… Пережили — и слава богу. Иногда для людей их хорошие, близкие отношения оказываются важнее любви. — И так тоже бывает, — согласился Роберт, — раз вы так хорошо общались, может быть знаете, был ли у нее парень? — Да я как-то… Не интересовался. Наверное, был… Может быть не что-то постоянное, но она ходила на свидания периодически, потом рассказывала мне в лицах, какие потрясающе странные люди встречаются вокруг. — Странные — не комплимент, — заметил Роберт. Ройс фыркнул, спрыгнул со стола и опять полез в ящики. Теперь он действовал более рационально — вытащил их из секретера и принялся планомерно складывать содержимое в пластиковые икеевские сумки. — Слушайте, я понимаю, чего вы от меня хотите. Вы хотите зацепок. Но их у меня нет. Каролин была… Хорошей. Просто хорошей, понимаете? Ездила к родителям на выходные, они переехали в Берлин, когда ей было шестнадцать, а она вот осталась, школу тут заканчивала, жила с бабушкой… — Ройс вздохнул, будто собираясь с мыслями, подбирая слова, — Порой с ними ссорилась, но все равно ездила. Общалась со мной, хотя я, уж простите, далеко не образец добродетели. Курсы вот эти вела дебильные, столько свободного времени на них тратила, я каждый раз поражался… Она была просто — хорошей, нормальной. Не знаю, почему так случилось, почему ее нет больше, но… На все же воля божья? Так вы говорите? — Примерно так, — коротко согласился Роберт, пристально рассматривая Ройса. Тот говорил, конечно, очень убедительно, искренне, Роберт нисколько в этом не сомневался. Однако чего-то ему не хватало. Какого-то кусочка паззла, который встал бы на место, и стало бы понятно — а, так вот почему. Ему упрямо казалось, что Ройс что-то замалчивает, сознательно обходит стороной какую-то тему, которую Роберт никак не может поймать. — Отец Гвардиола считает, она была нервная в последнее время… Может быть. Мы мало виделись — у меня работа, у нее работа… Когда ты взрослый, свободного времени постоянно не хватает. Может быть и нервничала, — Ройс запихнул тетради из последнего ящика в наполненную доверху сумку и с жутким грохотом принялся вставлять ящики обратно; ящики отчаянно сопротивлялись, — если уж так посмотреть, то, наверное, да, нервничала… Вроде бы на телефон косилась, когда мы последний раз кофе пили. Но — не знаю. Не знаю. И вот эта последняя фраза врезалась Роберту в висок; врет. Ну точно же врет. Непонятно где, как и почему, что недоговаривает, где отвечает обтекаемо, но — врет. — Ладно, — сказал Роберт, затушил сигарету и спрыгнул с подоконника, — я вас понял. Ничего страшного, я понимаю, вам сейчас очень тяжело. И я… Я искренне сочувствую вашей потере. Правда. Это невыносимо — когда человек, которого вы знали с детства, уходит из вашей жизни. Но вы правильно сказали, на все воля божья. Будем верить, что там, где она сейчас, ей лучше. — Будем верить, — эхом отозвался Ройс, — уже уходите? — Да, — кивнул Роберт и протянул ладонь для рукопожатия, — у меня есть еще дела сегодня. Спасибо вам за разговор. И простите, если я был… — Мудаком? — усмехнулся Ройс, но руку пожал. Ладонь у него была сухая, теплая. Приятная. — Излишне настойчивым, — возразил Роберт, — и все же, если я вдруг захочу что-нибудь у вас уточнить… Где я могу вас найти? — Я работаю в аэропорту Дортмунда. Сегодня и завтра у меня выходной, а потом смена… Но у отца Гвардиолы есть мой номер телефона, если я понадоблюсь. — Договорились, — кивнул Роберт и замешкался на несколько секунд, а потом все же вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь. Ему не хотелось уходить. И это ему не понравилось. Следующим пунктом во внутреннем списке Роберта был местный полицейский участок. Конечно, вышестоящее начальство считало, что ничего полезного он там не узнает, да и сам кардинал Сепе просил излишне активно не светить участие Ватикана в делах немецкого прихода, однако Роберт решил, что лучше переусердствовать, чем упустить что-то важное. В конце концов, не идут же работать в полицию полные идиоты, правда? С этой иллюзией Роберту пришлось расстаться в самое кратчайшее время. Старший лейтенант Матс Хуммельс был… Ладно, пусть не идиотом, но весьма недальновидным человеком, который был куда сильнее заинтересован в том, чтобы хорошо выглядеть, нежели в том, чтобы достойно выполнять свою работу. Роберт добрался до участка к началу первого и, видимо, подступало время обеда, поскольку Хуммельс то и дело тоскливо косился на часы и отчаянно пытался избавиться от неприятного, непрошеного посетителя. — Ну вы поймите, — сказал он вежливо, но в голосе отчетливо проскользнула досада, — вы делаете свою работу, а я — свою, святой отец. Ничего нового я вам сказать не могу, честное слово. Нет никакого дела. — Конечно, я прекрасно вас понимаю, — согласился Роберт, всеми силами изображая смирение, положенное ему по сану, — и все же, родители этой бедной девушки очень волнуются… Может быть у вас есть хотя бы какие-то бумаги? Возможно, отчет патологоанатома? Что угодно, лишь бы они смогли убедиться, что их дочь умерла естественным путем… Что ее забрал себе Господь, а не чей-то преступный умысел. — Я думал, они уж получили данные, — рассеянно отозвался Хуммельс, взяв в руки кружку и придирчиво рассматривая остатки кофе на дне; видимо оценивал, насколько кофе холодный, и можно ли его еще пить, — родственники ведь первыми получают данные о смерти. — Хотелось бы узнать подробности, — мягко улыбнулся Роберт; с каждой секундой играть свою роль ему становилось все сложнее, смирением тут и не пахло, — вы же сами знаете, какими бывают эти отчеты… Никакой информации, сплошная сухая сводка. — Вы считаете, я предоставлю вам мокрую? — ехидно изумился Хуммельс и даже взгляд поднял; глаза у него, к слову, были красивые, темно-карие. С такой внешностью бы играть в кино или там сниматься в рекламе новой коллекции Дольче&Габбана, а не протирать штаны в кресле офицера полиции. Все было бы полезнее. — Я считаю, что в ваших силах утешить скорбящих родителей, — ответил Роберт, — это ведь совсем несложно для вас. — Для меня-то, может быть, и несложно, но, святой отец… Кстати, — спохватился Хуммельс, — а почему сюда пришли вы, а не отец Гвардиола? Ведь фрау Бюс нашли в его церкви, если я правильно помню. Откуда вы? — Из прихода Святейшего сердца Иисуса, в Берлине, — не моргнув глазом соврал Роберт. Придется потом прочитать еще одну молитву. Ладно, Господи, это ложь во благо расследования. Да и такой приход точно где-нибудь существует. Их, этих церквей Святейшего сердца — как собак нерезаных. Будто Иисусов был не один, а как минимум штук пять. — А, ее родители не отсюда, — покивал Хуммельс, — понимаю, бывает. И все-таки, святой отец, ничем помочь не могу. С удовольствием бы помог, честное слово, я бы от всего сердца… Но не могу. Нарушать правила — это, знаете ли… Вот вы бы, наверное, не смогли бы человеку навредить, правда? «Ну что вы, — хищно подумал Роберт, — еще как смог бы. Вот прямо сейчас например» — Конечно, нет, у меня бы и рука не поднялась. — Ну вот видите, а я не могу нарушить правила, нарушить закон… Простите, но нет. Это, пожалуй, будет не по-христиански. Вы должны меня понять, святой отец. «Даже не надейся» — Конечно, я прекрасно вас понимаю. Извините, что потратил ваше время, — Роберт поднялся со стула, на котором сидел последние двадцать минут, безуспешно пытаясь не мытьем, так катанием выбить из офицера Хуммельса хоть какую-нибудь полезную информацию. — Очень, очень жаль, что я не смог вам помочь, — вздохнул Хуммельс, всем своим видом изображая раскаяние, и протянул Роберту руку, — но, по секрету, могу сказать вам, что смерть Каролин Бюс была абсолютно естественной. Так печально, когда умирают молодые красивые девушки… Я уверен, что она сейчас на небесах. — Вне всяких сомнений, — согласился Роберт. Порой ему было ужасно обидно, что нельзя просто так взять и позвонить на тот свет, узнать, как там, спросить, кто убийца. Горячая линия от Бога — вот было бы удобно. «В конце концов, — подумал Роберт, распахивая тяжелую дверь полицейского участка и шагая в залитую солнечным светом улицу, — что, если Хуммельс прав? Что если нет никакого убийства, никакой жестокости, а только случайность, с которой так тяжело смириться? Люди умирают каждый день. Почему этот случай должен быть исключением?» Он вдруг почувствовал себя страшно усталым, как будто все утро не с людьми разговаривал, а разгружал вагоны с углем. Роберту резко захотелось выпить, а еще — сходить на исповедь, чтобы очиститься, отмыться от этого саркастичного, жестокого, самоуверенного настроя. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Я пил алкоголь, я курил в доме божьем, я плохо думал о людях, я думал… О неподобающем. Я думал слишком хорошо о себе… Я тщеславен… Прости меня, Господи, я тщеславен и жесток, и обманываю себя, что все, что я делаю, я делаю во имя Твое» Это, конечно, не было исповедью, но стало немного легче, и он зашагал быстрее, наслаждаясь приятной погодой, от которой отвык за годы в жизни в Ватикане — яркое солнце и ветер, ледяной рукой забирающийся под воротник распахнутого пальто. А, быть может, прав был отец Гвардиола. У Роберту не было никаких доказательств — пока не было — но ему упрямо чудилось, что все вокруг стало слишком перепутанным, неточным, нелогичным. Как в предрассветном сне, который забываешь сразу, как проснешься, но неприятный осадок остается на весь день. Роберту упрямо казалось, что он упускает что-то важное. Эта почти мистическая зыбкость происходящего, которую Роберт ощущал не разумом, но сердцем, невольно напоминала ему о прошлом. О том безмерно далеком времени, четырнадцать лет назад, когда ему никто не верил. Когда все, что он говорил, сбивая до хрипоты свой мальчишеский голос, принимали за выдумку, за сон, за бредни сумасшедшего, за усталость или слишком сильное увлечение готическими романами. Никто не хотел верить в неведомое. Ведь если слишком долго всматриваться в бездну, бездна может посмотреть на тебя в ответ. И все же, Роберт отлично запомнил ощущение, которое испытал тогда. Тот миг, когда холодок будто пробегает по позвоночнику, словно вся реальность сдвигается, приоткрывая завесу тайны, и являет твоим испуганным глазам, что-то иное. Тайное. До смерти опасное. Он испытал это ощущение тогда, и сейчас, четырнадцать долгих лет спустя испытывал его снова. Столько лет Роберт отлично спасался от него за сияющим щитом католической церкви. Кто же знал, что церковь приведет его сюда. Весь оставшийся день Роберт посвятил работе. Он пообедал все в той же кофейне на семь столиков у своего отеля, поднялся в номер и с головой окунулся в расследование. Честно признаться, он любил эти часы, когда все, чем была занята его голова — это хитросплетение логических цепочек, поисков знаков и зацепок, которые на первый взгляд могли показаться случайными, но на второй, третий и все последующие взгляды оказывались жизненно важны. Гвардиола смской прислал ему список друзей и знакомых Каролин. Роберт выписал его на отдельный лист бумаги и тщательно сравнил с тем списком, что предоставили ему аналитики Ватикана. Некоторые имена даже подчеркнул. Потом открыл ноутбук, устроился за письменным столом и принялся планомерно проверять каждое имя, место работы и увлечения. Ему необходима была полная картина мира Каролин — что за люди были в ее окружении, чем занимались, о чем разговаривали, куда ходили и какой кофе пили в Старбаксе. Это было — как выстраивать фильм из многочисленных кадров, чтобы потом догадаться, какие кадры должны стоять в самом конце. В ближайшем книжном магазине Роберт купил огромную карту Дортмунда и, недолго думая, прикрепил ее на стену канцелярскими разноцветными кнопками. Выглядела карта, конечно, весьма старомодно, но так Роберту легче работалось. Он любил визуальный материал. Тем временем, за окном стемнело, а часом позже по оконному стеклу забарабанил дождь: сначала медленно, будто нехотя, а потом все сильнее и сильнее. Резко громыхнуло; началась вечерняя гроза, типичная для самого конца весны. Роберт любил грозы — внезапные, яркие, теплые. Он распахнул оконные створки, сел на кровать и продолжил работать. Составил примерный план действий на следующий день: с кем встретиться, что проверить, о чем спросить. Потом задумался, вернулся к ноутбуку и составил письмо в Ватикан, попросил прислать ему подробную биографию отца Гвардиолы. Роберт не знал точно, что он хотел бы узнать об этом человеке, но перестраховаться стоило. Он совсем ушел в работу, погрузившись в медитативное, почти трансовое состояние, в каком порой находился только во время молитвы. Так сосредоточился, что почти пропустил стук в дверь — Роберт вздрогнул и поднял голову от своих записей, только когда в дверь откровенно забарабанили. Это что еще за шутки? Кому он понадобился в — Роберт специально покосился на часы — половине одиннадцатого ночи? За дверью стоял Ройс. Он был абсолютно мокрый, с головы до пят, в промокшей насквозь черной толстовке. Вода капала с рыжих волос прямо на ковер в коридоре отеля. Несколько секунд Роберт смотрел на него растерянно, словно на привидение, которое забежало к нему из соседнего номера и попросило прикурить, а потом все же посторонился, пропуская гостя в комнату. — Вам дать полотенце? — спросил он с какой-то внезапной жалостью, которую сам от себя не ожидал. — Не откажусь, — коротко согласился Ройс, продолжая стоять у самой двери; дальше он заходить почему-то не стал, словно опасаясь переступить какую-то невидимую глазу грань. Роберт скрипнул дверцей шкафа и кинул Ройсу одно из белых махровых гостиничных полотенец, жесткое от крахмала. Ройс поймал его машинально и тут же встряхнулся, словно очнулся, принялся яростно вытирать мокрые волосы, разбрызгивая воду по всему номеру. Роберт подумал, что он похож на какую-то непонятную взъерошенную птицу. — Вы пришли, потому что?.. — спросил он, когда молчание слегка затянулось; не то чтобы он был против гостей, как таковых, но прямо сейчас его отвлекли от работы, и это нервировало. Ройс помолчал еще несколько секунд, а потом повесил полотенце себе на шею и поднял на Роберта зеленые глаза. — Потому что я считаю, что отец Гвардиола был прав. Произошедшее… Не было случайностью. — Вот как? — вежливо уточнил Роберт, сел на кровать и махнул рукой на стул у письменного стола, — ну вы садитесь. И вы так считаете, потому что?.. Ройс проигнорировал предложение и продолжил стоять у двери. Зачем-то подергал себя за левое ухо, нервно так, а потом спросил: — А вы ведь не первый раз таким занимаетесь? — Каким — таким? Расследованием? Не первый. Хотя я не всегда работаю один — ведь есть же полиция. — Ну, Хуммельс вам тут не помощник, — хмыкнул Ройс. — Я заметил, — ехидно отозвался Роберт. — Он не такой бесполезный, как вам кажется. Вообще-то он хороший. Но в этом случае — да. Он просто не знает всего. — А вы, значит, знаете прямо все? Может и в чем смысл жизни скажете? — уточнил Роберт, улыбаясь краешком рта. — Не все, — пожал плечами Ройс, — но кое-что… Может быть и знаю. — Поделитесь со мной? — вкрадчиво спросил Роберт; ему слегка надоела эта светская беседа, хотелось уже перейти к делу. Ройс посмотрел на него неуверенно и переступил с ноги на ногу, словно цапля, в своих насквозь мокрых синих джинсах. — Я не уверен, что вы мне поверите, — признался он. — Но вы же пришли, — возразил Роберт, — значит, как минимум надеетесь, что я вам поверю. Или вы пришли просто полюбоваться на красивого меня? Мне это льстит, конечно, но тогда лучше уходите, мне работать надо. — Еще чего, — фыркнул Ройс и слегка порозовел. Эффект, однако, был достигнут: он перестал мяться и, кажется, даже немного разозлился. — Так в чем же проблема? — Я не уверен, что вы не скажете мне, что я несу полный бред. — Мы это можем узнать только эмпирическим путем. Послушайте, Ройс, — не выдержал Роберт, — вы либо говорите, зачем пришли, либо убирайтесь. Не тратьте время, мое и ваше. Вы знаете, кто убил Каролин? — Нет, — покачал головой Ройс и снова подергал себя за ухо, — но я знаю, что это не первое убийство. Роберт моментально подобрался, словно перед прыжком. — Оч-чень интересно. И откуда у вас такая информация? Ройс снова замолчал, собираясь с мыслями, и задумчиво облизнул губы, будто у себя в голове пытался найти идеальную формулировку, которая сразу бы все объяснила. — Ну же, — поторопил его Роберт. Ройс глубоко вдохнул. — В этом городе убивают ведьм, — произнес он быстро. Роберт искренне оторопел. — Что, простите?.. — Ведьм, — повторил Ройс, — Каролин была ведьмой. — Дурацкая шутка, — сердито произнес Роберт, поднялся с кровати и отошел к окну; смотреть Ройсу в глаза ему не хотелось, — и совершенно не смешная. — Ну, — тихо сказал Ройс, — судя по вашему голосу, вы верите в это не меньше, чем я сам. — Да неужели? — фыркнул Роберт и только сейчас понял, что руки у него предательски дрожат; срочно нужно было успокоиться, — и что, у вас может быть и доказательства есть? — Чего? — уточнил Ройс, — существования ведьм? Разумеется. Я сам… Вроде как… Ведьма.