Долиной смертной тени

Дверь магазина еле заметно скрипнула, пропуская их внутрь. Роберт сделал шаг вперед и замер у самого порога, ошеломленно разглядывая окружившее его книжное королевство. Книги были повсюду. Они чинно стояли на полках высоченных шкафов под самый потолок, которые, казалось, слегка кренились под этим весом и будто бы нависали над каждым вошедшим, величественно и пугающе одновременно. Они лежали на подоконниках — то удобно расставленные корешками наружу, то, напротив, небрежно сложенные в стопки, словно для игры в дженгу. На деревянном полу тут и там стояли раскрытые картонные коробки, разумеется, тоже наполненные книгами всех мастей и размеров. Между книгами, на остатках свободного пространства, ютились фарфоровые чашки из разномастных сервизов, фигурки балерин и гусар, старинные часы и прочая мелочевка, которая естественным образом наполняет пространство любого старого магазина и тут же превращает его в барахолку. Тем более удивительно, что магазин «Старинные книги Гётце» не создавал впечатления блошиного рынка. Он словно находился в другом измерении — с улицы показался Роберту совсем маленьким, но теперь, стоило только войти, будто бы раздался вширь и ввысь. Он выглядел иным миром, карманной Нарнией, вход в которую скрывается не между шубами в платяном шкафу, но в узком проходе между двумя стеллажами, загруженными книгами от пола и до потолка. Ройс чувствовал себя в магазине, как рыба в воде. Он с непринужденной ловкостью лавировал между коробками и книжными шкафами, умудряясь при этом ничего не свалить и не разбить. Между делом он полистал пару книг и переставил их на другое место: не специально, а потому что ему явно было лень вспоминать, откуда их взял. — Ну, вы идете? — он повернулся к Роберту, и рыжая челка мазнула его по лбу и носу, — не стойте на пороге. И дверь прикройте, дует же. Ма-а-а-арио! Ма-ри-о! Иди сюда, ты мне нужен. — Не ори так, — раздался голос откуда-то из-под прилавка, — пару минут подожди… Я тут закончу… Да где же она… Ага. Вот. Теперь — привет. По дороге в центр — магазин «Старинные книги Гётце» располагался на Бремер штрассе, 29 — Ройс успел немного рассказать Роберту про своего таинственного друга, и потому тот удивился куда меньше, чем мог бы. Левандовски всегда казалось, что владелец книжного магазина, который к тому же разбирается в картах Таро и всевозможных видах гадания, легальных и не очень, должен быть умудренным жизнью старцем, желательно полностью седым и худощавым. Марио Гётце был невысоким полноватым юношей в узких джинсах и безразмерной толстовке и с модной челкой на темных волосах, которая то и дело падала ему на лоб, словно тень, скрывая глаза. В ушах его поблескивали сережки. Зайди Роберт в магазин совершенно случайно, он бы точно решил, что этот парень, трепетно прижимающий к груди толстую книжку в потрепанной обложке — внук владельца, забежавший в перерыве между парами, чтобы помочь дедушке и послушать пару занимательных историй. Но тут Марио Гётце поднял на него взгляд, и все эти мысли, стереотипные и насмешливые, мгновенно вылетели у Роберта из головы. У «внука владельца» оказался неожиданно серьезный, проницательный и какой-то даже слегка усталый взгляд карих глаз, будто вместо своих двадцати лет этот молодой человек прожил все двести. — Это что? — спросил Ройс, кивая на книгу. — Ммм… Редкое издание одного романа на французском, ты его вряд ли знаешь. Я списался в интернете с одним чуваком, он готов за эту книгу отвалить немеренные бабки. Это середина девятнадцатого века, первое издание, таких в мире штук десять, не больше… И все в основном у коллекционеров по библиотекам стоят. — И вы держите такую ценную книгу… Под прилавком? — вмешался в разговор Роберт, не сумев сдержать укоризненного тона. Гётце вскинул густые брови и посмотрел на него повнимательнее. — Я знаю, как с ними обращаться, поверьте. Книги меня любят. Они у меня хорошие девочки… И мальчики, — он ласково погладил редкое издание по корешку, — так что все нормально. А вы, мистер?.. — Это Левандовски, — встрепенулся Ройс, — Роберт Левандовски, который приехал… Ну, ты понял… Из-за того дела. — А, — лаконично отозвался Гётце. — А это мой друг Марио, я вам про него уже рассказывал, да… Марио, слушай, мы вообще по делу. — Ну еще бы. Когда ты зайдешь ко мне просто так, я открою по этому поводу бутылку хорошего вина. И поставь книги на место, Ройс. Ты что думал, я не замечу, что ты их переставил? — Черт, ну как ты каждый раз… — с ласковой насмешкой вздохнул Ройс и послушно отошел к стеллажам, — какие?.. — А ты каждый раз их не туда ставишь. Вон те две… Левее… Ага, эти. На место поставь. Они стояли на другом стеллаже. Полкой ниже. Молодец. Так что у вас случилось? Роберт даже не сразу понял, что последняя реплика относилась к нему. Он так увлеченно наблюдал, как Ройс расставляет книги, что несколько секунд молчал и лишь после, сообразив, повернулся к Гётце. По дороге в магазин — не более получаса с окраины города в самый центр, даже если учесть транспорт — Ройс рассказывал про своего друга. Роберт искренне поражался тому, как непринужденно и естественно Ройс говорил о вещах, похожих на сюжет дешевого фэнтези-романа в мягкой обложке. Он говорил так, будто с Робертом был знаком по меньшей мере лет десять. Словно они дружили в школе, а потом разбежались, разъехались, перестали друг другу писать, а теперь вот встретились вновь и делятся новостями. Откровенность — и настороженное недоверие. Легкость формулировок — и неловкие паузы, наполненные смущенным молчанием. По словам Ройса Марио Гетце был средним сыном известного в Германии профессора. Его отец занимался исследованиями сна, старший брат предпочел карьеру успешного менеджера, младший занимался футболом в свое удовольствие, а Марио… Марио, вопреки возложенным на него надеждам родителей, унаследовал букинистический магазин двоюродного деда и с головой ушел в изучение старых книг. Он проводил в окружении книжных шкафов большую часть своего времени, а порой и ночевал прямо там, устраиваясь на узком диване в одном из подсобных помещений. Разумеется, эта общедоступная информация была лишь вершиной айсберга. Среди всего прочего Марио увлеченно искал и каталогизировал книги о магии — не художественные, естественно, а те редкие экземпляры, где между строк, среди высокопарных фраз притаились крупицы ценных знаний о магическом искусстве Средневековья. В свои двадцать четыре года он умело отделял зерна от плевел и ориентировался в совершенно непотребном, с точки зрения Роберта, многообразии ритуалов — от сатанизма до восточно-славянского шаманизма. И даже это было лишь частью увлечений Марио Гетце. Ройс считал его одним из лучших прорицателей в мире — тут Роберт мог лишь полагаться на его мнение, поскольку не знал о прорицании ничего, что выходило за рамки вселенной Гарри Поттера. Гетце, однако, на кофейной гуще не гадал — он предпочитал карты Таро, скандинавские руны и какие-то еще виды гаданий, о которых Ройс вскользь упомянул по дороге, но Роберт почти ничего не понял. И сейчас этот человек-оркестр — Роберт подумал об этом с толикой насмешки и устыдился своего внутреннего тона — смотрел прямо на него. — Мне прислали карту Таро, — он заставил себя отвлечься от размышлений и собраться с мыслями, — анонимно, подкинули под дверь моего номера. Я не уверен, что именно это значит, но герр Ройс… — Я подумал, надо спросить тебя, — вмешался Ройс и подошел ближе, — я, конечно, мог бы и сам посмотреть, но я дилетант в таких вещах. А это может быть важно. — Вы принесли ее с собой? — уточнил Марио и помрачнел, когда Роберт отрицательно покачал головой. Он как-то сразу подобрался, движения его стали отрывистыми и четкими. Вновь нырнул под прилавок, зашуршал там, забренчал чем-то, принялся переставлять предметы с легким глухим стуком, с каким дерево ударяется о дерево. Потом поднялся и выложил на потертую временем, словно заботливым хозяином, поверхность прилавка несколько колод. — Думаешь это обычная карта? — уточнил Ройс, привычным движением облокотившись на деревянную поверхность. Он вдруг оказался так близко, что почти прижался бедром к Роберту, и тому даже захотелось сделать шаг в сторону. — Скорее всего, — рассеянно отозвался Гетце, задумчиво рассматривая колоды, которые разложил перед собой. Их было пять. — Вы помните, какое изображение было на карте, которую вам прислали? — Женщина на троне, — Роберт помедлил немного, а потом все же добавил, с легкой долей неуверенности, — кажется, это был аркан «Справедливость». Я не знаком с его значением, но карты мне видеть приходилось. Насколько я понимаю, он не сулит ничего плохого, разве нет? — Это как посмотреть, — Гетце принялся открывать колоды, с непринужденностью профессионала разыскивая в каждой стопке карт ту единственную, которая была ему нужна, — «Справедливость» — аркан неоднозначный. Многие, к слову, называют его «Правосудие»… Но это в корне неверно. Как вы понимаете, справедливость как таковая к суду имеет довольно мало отношения. Он говорил и одновременно раскладывал перед Робертом карты. Гетце делал это, никуда не торопясь, и движения его были плавны и осторожны. Положить карту, мягко собрать колоду, убрать ее в коробку, положить на стол, взять новую, перетасовать, вытащить карту, положить карту… Этот процесс действовал на Роберта слегка усыпляюще. — Если «Справедливость» появляется в раскладе, это обычно подразумевает, что вам нужно увидеть взаимосвязь между своими действиями и конечным результатом. Это оценка вашей деятельности, если позволите. Этот аркан предполагает… Ну, скажем так: если вы никому не причините вреда, значит и бояться вам нечего. — И все? — Ну почему же… — Гетце еле заметно усмехнулся и резко поднял на Роберта взгляд, — иногда это аркан людей, которые готовы пожертвовать всем ради своего долга, во имя служения… Здесь речь идет о некого рода… Целомудренности. Не физической, естественно. Метафорической. Полное согласие между желаниями, мыслями и действиями. «Справедливость» может выпасть человеку, который полностью посвятил себя своему делу и даже отождествляет себя с ним. Возможно я ошибаюсь, но мне кажется, тот, кто прислал вам карту, достаточно хорошо вас знает… Отец Левандовски. Роберт моргнул и отвел глаза, вновь опуская взгляд на колоду. Происходящее перестало ему нравиться. Он вдруг явственно ощутил присутствие Ройса рядом с собой, пусть тот и молчал, не вмешиваясь в разговор. — Значит, ничего опасного? — Все зависит от вас. Этот аркан говорит вам: вы несете полную ответственность за свои поступки и мысли. Что бы вы ни сделали… За это придется заплатить. На мгновение Роберту стало неуютно, как будто на магазин упала тяжелая и темная атмосфера, душная, словно надвигающаяся майская гроза. — Звучит, как угроза, — неуверенно пошутил он. — Только если вы замышляете недоброе, — хмыкнул Гетце и улыбнулся в ответ, слегка поводя плечами, — но учитывая, зачем вы приехали… Я бы на вашем месте воспринимал это, как угрозу. На всякий случай. Он замолчал, позволяя Роберту собраться с мыслями. Ройс молчал тоже. Стоял, нависнув над разложенными картами, почти уткнувшись носом в дерево прилавка. Время от времени он переступал с ноги на ногу, и звук этого движения — скрип резиновой подошвы кроссовок, шуршание джинсов — удивительным образом успокаивал Роберта. Этот звук был естественным, понятным. Привычным. Он принадлежал реальному миру, а не той потусторонней метафизике, которая отвечала за карты Таро. — А вы же мне не верите, — спокойно сказал Гетце и тут же добавил, словно невпопад, — хотите кофе? — Соглашайтесь! — встрепенулся Ройс, — Марио варит отличнейший кофе. И без всякой магии. Только хорошие зерна. И вода. И специи. Хотя я не удивлюсь, если он добавляет туда наркотики, уж слишком вкусно. — Марко преувеличивает, — покачал головой Гетце, — так хотите? — Не откажусь. Роберту почему-то очень понравилось, как прозвучало имя Ройса. Ма-р-ко. Длинная «а», почти неслышная «р». Ма-а-ко. Ему вдруг захотелось произнести это вслух. Почувствовать на языке, как вкус десерта — сладкого, но не приторного. Роберт усилием воли заставил себя отвлечься от этой мысли и сосредоточиться на происходящем вокруг него: на том, как шумит кофемашина в подсобке, как пахнут расставленные на полках, словно воины перед битвой, старые книги, как светит яркое, по-майски жаркое солнце сквозь оконные стекла. Все эти ощущения были понятными Роберту. Материальными. Настоящими. Марио Гетце был прав — Роберт и впрямь с трудом мог поверить во все эти карты, гадания, магические шары и вещие сны. В его понимании это даже к магии толком не относилось — так, наркотический бред, псевдонаука. В некотором роде — опиум для народа. Впрочем, Роберт отдавал себе отчет, что точно так же можно назвать и религию. Здесь, в тишине и прохладе книжного магазина, полумрак которого лихо расчерчивали солнечные лучи, все это мистическое и непознаваемое вновь показалось ему детской волшебной сказкой. Выдумкой, ролевой игрой, какими порой увлекаются экзальтированные подростки, начитавшись Игры Престолов и Властелина Колец. Хотелось как можно скорее разобраться с убийством — решить его логически, как задачку — и вернуться в Ватикан, откинув в сторону фантастику и астрологию. И лишь светлый бинт на запястье Ройса, край которого нелепо торчал из-под плотной ткани толстовки, напоминал Роберту, что все происходящее с ним — реально. — Вы мне не верите, — повторил Гетце и поставил перед Робертом фарфоровую чашку с еще дымящимся, черным, как смола, эспрессо, — нет-нет, не спорьте, я ведь не спрашиваю вашего мнения. Я утверждаю. Вы мне не верите — и это нормально. — В самом деле? — из чистой вежливости осведомился Роберт и очень осторожно, чтобы не расплескать ни капли, поднес чашку к губам. — На вашем месте я бы сам себе не верил. С точки зрения обывателей… Уж простите, что я вас к ним отношу… Так вот, с точки зрения обывателей, карты Таро — это полный бред. Раскладываем картинки в определенном порядке и с их помощью что-то там объясняем про жизнь человека. Звучит нелепо, не правда ли? — Самокритично, — заметил Ройс, улыбаясь, — Марио, а можно мне тоже кофе? — Хочешь кофе — иди и свари. Ты прекрасно знаешь, где у меня зерна лежат, — отмахнулся Гетце, — так вот. Хотите честно? — Ну? — заинтересованно согласился Роберт, коротким взглядом проводив Ройса. Тот скрылся за дверью подсобки и там увлеченно зашумел водой и кофейными зернами, забренчал посудой. — Я сам не знаю, как это работает, — спокойно сказал Гетце, — знаю, что мне нужно сделать, в курсе, как трактовать. Но вот почему оно так работает — хоть убейте, не понимаю. И Марко… Он ведь рассказывал вам про себя, верно? Никогда не притащил бы вас сюда, если бы вы не знали все. Марко ценит мое одиночество… — Он мне… Показывал, — осторожно кивнул Роберт, не желая погружаться в воспоминания о том, что произошло в квартире Каролин. — Если вы спросите его, как ему удается то… То, что удается — он вам не ответит. Он сам не знает. Мы, знаете ли, как шаманы какого-нибудь африканского племени — стучим в бубны, призываем дождь… Воспроизводим набор действий. Знаем алгоритм — но не можем объяснить его принцип. — Вы говорите об этом так, будто магия — это наука, — заметил Роберт и пригубил кофе, — отличный эспрессо, действительно. Спасибо. — Не за что… А я убежден в том, что это действительно наука. Пока неизученная, это правда. Опасная, пожалуй. Но все же — наука. А карты, астрология, магические шары, руны, кровь… Да даже кости, что бросают в азартных играх — всего лишь способы управления. Попытки облечь энергию, нам непонятную и недоступную, в контролируемую форму. Магия — всего лишь энергия неизведанного. Вы никогда не интересовались гипнозом? — Вот только не говорите, что гипноз — это тоже магия, — возразил Роберт, не удержавшись от насмешливой улыбки. — Нет. Конечно, нет. Принцип действия гипноза вполне изучен и к магии не имеет никакого отношения. Я о другом. Знаете, когда я был еще ребенком, мне на глаза частенько попадались все эти загадочные истории… Ну, про людей, которые под гипнозом вдруг начинали говорить на давно мертвых языках. Или играли на музыкальных инструментах, которые прежде даже в руках не держали. — Большая часть таких историй — выдумки. — Разумеется. Но есть и настоящие. И даже они, обратите внимание, скорее всего не имеют никакого отношения к магии. Я говорю лишь о том, что в мире много того, о чем мы не имеем ни малейшего представления. — Есть многое на свете… — согласился Роберт и залпом допил свой кофе, — и вы считаете, что магия — одна из таких вещей? — Я убежден в этом, — кивнул Гетце, — предсказатели древности вводили себя в транс с помощью наркотических веществ, чтобы предвидеть будущее. И далеко не все из их предсказаний были галлюциногенным бредом. Просто в измененном состоянии сознания, на грани с бессознательным, на границе между тем и этим… Можно увидеть вещи такими, какие они есть. И можно увидеть магию — в изначальном, истинном ее проявлении. Роберт медленно кивнул. Такой подход — подход исследователя, ученого — был ему понятнее и ближе, чем туманные разговоры с Ройсом. В том, что говорил Гетце, был определенный смысл. Даже, если какая-то часть сознания Роберта не хотела в это верить. Ему захотелось в церковь. Спрятаться за Богом, как за фигурой всесильного Отца, возвращая себе смысл существования и ясность мыслей. — Ну, ты уже закончил лекцию? — громко спросил Ройс из-за неплотно прикрытой двери, — а то я уже слушать тебя не могу, сразу начинаю засыпать. Естественная реакция здорового организма, уж прости. — Это ты-то здоровый? — с ледяным ехидством уточнил Гетце и посмотрел на Роберта, — хотите еще кофе? А, и кстати… Из какой колоды была ваша карта? Это не так принципиально, но… Мне все же интересно. Роберт опустил взгляд на карты, все еще аккуратно разложенные в ряд на прилавке. Какое-то время он рассеянно рассматривал их, а потом отрицательно покачал головой. — Ее здесь нет. Моя карта… Я думаю, она была нарисована от руки. И когда посмотрел на Гетце то с удивлением заметил, что тот вновь помрачнел и недовольно нахмурил брови. Из магазина Роберт ушел получасом позже, после еще одной порции эспрессо и разговоров ни о чем. О делах и магии больше не говорили. Ройс и Гётце разговаривали так, как могут разговаривать только давно знакомые люди — перебрасывались короткими фразами, словно в пинг-понг играли, порой заканчивая друг за другом предложения. Некоторые фразы повисали в воздухе, оборванные на середине, и возникало ощущение, что всем, кроме Роберта, понятно, о чем идет речь. Поэтому он предпочел уйти. Никогда не любил наблюдать за чужими играми со стороны. Роберт всегда был игроком; одним из тех дотошных зануд, что заучивают правила игры наизусть, проникают в самую ее суть, и все ради призрачной возможности выигрыша. Ради того азарта, который заставляет пальцы нервно подрагивать, когда ты бросаешь кости на стол. Что уж греха таить, это качество здорово помогало ему в работе. Роберт неспешно шел, наслаждаясь майским теплом, навалившимся на город после дождя. Было душновато, но все равно хорошо, и он никуда особенно не торопился, позволяя ногам нести его вперед. И все так же отсчитывал свои шаги, подчиняя им, как метроному, ход своих мыслей. Вот удивительно: обойма с серебряными пулями входила в экипировку любого инквизитора, отправляющегося на задание, но никто не воспринимал это всерьез. Так, пережиток прошлого, оставшийся с тех времен, когда в Европе еще можно было встретить настоящую ведьму. Сказать по правде, так и в ведьм, колдовство и прочую нечистую силу верили далеко не все служители церкви. Одно дело, говорили они, верить в существование Господа нашего. И совсем другое — в привороты, зелья и заклинания. В окружающем их мире и без того хватало зла и дерьма. Роберт вел себя так же. Он с легкостью подвергал сомнению существование мистики, особенно в приватных разговорах, когда, под бутылочку вина, приятели из числа Конгрегации с удовольствием иронизировали даже над Библией. Но в такие минуты, где-то между шутками про непорочное зачатие и детальным анализом Ветхого Завета, Роберту становилось не по себе. Потому что какая-то его часть — та часть, которую он прятал как можно дальше, от которой отмахивался, прячась за логическими выкладками — продолжала верить. И у этой веры была основа. Причина. Воспоминание. Воспоминание, которое Роберт спрятал так глубоко в своей голове, что не вытащишь сразу, не задумаешься, не проговоришь с психиатром. Воспоминание, которое на протяжении многих лет он предпочитал считать ночным кошмаром, буйной детской фантазией. «Тебе показалось, — твердил он сам себе, просыпаясь среди ночи в липком поту, — этого не было, тебе показалось, привиделось, ты все придумал». Роберт твердил это снова и снова, повторяя те слова, которые говорили девятилетнему ребенку серьезные и умные взрослые, не верившие ни в колдовство, ни в нечистую силу. Он ни говорил об этом ни с кем — ни с друзьями, ни с семьей, ни с малочисленными девушками, что скрасили его обучение в университете. Даже его высокопреосвященству кардиналу Сепе Роберт ни сказал ни слова, хотя кардинал, сам того не подозревая, подтвердил его страхи. Роберт говорил о своем воспоминании лишь один раз, несколько лет назад, будучи абсолютно трезвым. Он сидел в комнате на полу, укрытый ночным полумраком, словно одеялом, и рассказывал свою историю единственному человеку, который, по мнению Роберта, был способен его понять. Юргену. Про Юргена — отца Юргена, как называли его ранее, герра Клоппа, как называли его сейчас — ходило множество слухов в лоне святой церкви. Он был человеком-легендой, одним из тех немногих, кто сломя голову и по собственной воле бросался в пожары военных конфликтов, что то и дело вспыхивали на Ближнем Востоке в начале нулевых. Не раз и не два в него стреляли, однажды — в Афгане две тысячи третьего — взяли в заложники, но он все равно продолжал возвращаться, снова и снова. Будто его тянуло, как магнитом, в эти земли, обезображенные войной и ненавистью, где не было места Господу. Но Юрген все же находил его там. Роберт познакомился с Клоппом во время своей первой дипломатической миссии от лица Конгрегации. Он был совсем еще молод, но очень гордился своей работой, считая ее призванием. Было лестно, что ему так доверяют, позволяют ездить, разговаривать, убеждать. Он приехал в Испанию для встречи с архиепископом Севильи и подозревал, что может столкнуться там с Юргеном. Ждал этой встречи, как манны небесной; к тому времени Роберт уже слышал миллион историй про этого человека, такого простого и удивительного одновременно, и придумывал в голове вопросы, которые хотел бы ему задать. Представлял себе, каким будет отец Юрген во время их встречи — настоящим священником, полным веры, умиротворения и твердости духа. Реальность, конечно, оказалась другой. Юрген пил. Они столкнулись в маленьком, почти английском пабе недалеко от отеля. Как оказалось позже, отель они, не сговариваясь, выбрали один и тот же — то ли благодаря внутреннему сходству, то ли потому, что Ватикан был не слишком щедр на командировочные. Роберт зашел туда, чтобы немного выдохнуть и расслабиться — архиепископ Севильский был человеком сложным, и за короткую встречу Левандовски вымотался так, будто пробежал марафон. Он надеялся посидеть в одиночестве за одним из самых дальних столиков, но сразу, шагнув только из влажных испанских сумерек в распахнутую пасть паба, заметил Юргена. Тот сидел за барной стойкой, методично высасывая из горлышка бутылки последние капли Гиннесса. Судя по его виду, бутылка была не первой и даже не второй. Роберт помедлил мгновение, а потом пересек зал и сел рядом. Юрген покосился на него, хмыкнул и отставил пустую бутылку в сторону. Сейчас, пожалуй, Роберт уже и не вспомнил бы, о чем они разговаривали в тот первый вечер. Кажется, обо всем — о башмаках, о кораблях, о сургучных печатях, о капусте и о королях… Суть разговора была не так важна. Важно было то, что, несмотря на опьянение, Юрген смотрел на него на удивление чисто и прямо. Он будто видел Роберта насквозь, как с листа считывая все его переживания и страхи, волнение и гордость, желание стать отличным священником, целителем душ человеческих, и одновременно — глубоко спрятанное сомнение, которое является неотъемлемой частью веры. Они проговорили почти весь вечер, потом вышли на улицу, чтобы немного проветриться, и продолжили говорить еще. Обошли кругом несколько кварталов, протрезвели, дошли до набережной Лас-Делисиас. Роберт был очень усталым, и Юрген, надо полагать, тоже, но расходиться не хотелось. Они оба понимали, что вряд ли успеют увидеться еще раз, и когда жизнь сведет их снова — одному Богу известно. Роберту казалось, что этому человеку можно рассказать все, что угодно. Юрген не был примером классического священника, каким представляют себе его люди, далекие от Церкви — он часто пил, дымил, как паровоз, был эмоционален, порой даже груб, циничен, упрям, как вол… Но когда он отвечал на тот и иной вопрос Роберта, то умудрялся формулировать так просто и четко, что сразу становилось понятно: а, так вот, как все устроено на самом деле. Может быть, именно поэтому Роберт решился поднять ту тему, что волновала его особенно. Они уже вернулись в отель, и Юрген предложил выпить еще пива, чтобы не заканчивать разговор так быстро. В тот момент они были в середине спора о реформаторах, так что Роберт с радостью согласился. И вот тогда, сидя на полу в номере Юргена, покачивая в ладони ледяную банку с пивом, к которой он даже не притронулся, Роберт наконец завел разговор о сверхъестественном. — Ты знаешь, — сказал тогда Юрген, — я не знаю. У нас не принято говорить о сверхъестественном. Ну, всякие там ангелы, черти, дьявольское отродье. Это все осталось в истории и в фильмах типа Омена, в реальной жизни все гораздо проще… Ну или гораздо сложнее, тут как посмотреть. И иногда мне хочется верить, что ничего такого не бывает. Ну или бывает, но не то, что мы себе представляем, и уж точно не то, что пишут в романтических фэнтези. Однако… Он замолчал, прислонился спиной к стене, устраиваясь на полу поудобнее, потом глотнул пива из банки и продолжил: — Однако… Вот если бы ты столкнулся с чем-то таким, что ты сам себе объяснить не можешь — ты бы поверил в это? Воспринял бы это, как доказательство? Или так, игры разума, галлюцинации всякие? — Зависит от того, насколько оно было бы… Ммм… Материальным? — осторожно заметил Роберт. Тема была очень уж скользкой. — Да нихуя материального. Если бы… Ох, черт. Так сложно объяснить. Ладно, я расскажу. Слушай. Это было… Лет пятнадцать назад. Не меньше десяти прошло, это точно. В Пакистане. Я в тот год оттуда практически не уезжал — во-первых, не так ж просто оттуда было уехать, да и помощь нужна была постоянно, а я считал, что мне нечего терять. Думал, что самое главное — помогать людям, сколько смогу, а там уже неважно, чем все закончится. По большому счету я и сейчас так думаю. Там постоянно творилось черт знает что — ты, я думаю, примерно представляешь, а подробно вспоминать не хочется. Мы с ребятами мотались туда-сюда, вывозили мирных жителей, насколько получалось. Удивительно, что у меня тогда не было проблем с верой. В таких местах поневоле задумываешься, как Бог вообще такое допустил, но я думал только о том, сколько людей смогу спасти руками Господа. В тот день мы добрались до небольшого поселения — еще не город, уже не деревня. Там было относительно тихо, мы решили, что ничего страшного. Остановились у одного из домов, ребята ругались из-за сигарет — они вечно заканчивались — я тоже размышлял, стоит ли покурить, или подождать еще… А потом дом взорвался. Это я сейчас понимаю, что бомба была самодельной: будь она настоящей, нас бы по частям собирали. Мне повезло больше, чем остальным — я стоял чуть дальше, меня откинуло взрывной волной, и я потерял сознание. Я даже испугаться не успел. Понять не успел. Я думал, что умер. Наверное, я бы умер. Но там, в этой темноте, в которой я оказался, не было ничего. Даже Бога. Не то чтобы я его там искал… И какая-то часть меня требовала бороться, очнуться, встать, а другая часть меня — большая часть — не хотела двигаться вообще. Это было заманчиво — падать все глубже и глубже в темноту, пока я не умру на самом деле. А потом появился мальчик. Юрген замолчал, чтобы перевести дыхание и глотнуть пива. История давалась ему непросто; Роберт не знал, рассказывал ли он ее кому-нибудь прежде, и на всякий случай молчал, чтобы не сбить настрой. — Мальчик. Правду тебе говорю, настоящий мальчик, на вид совсем маленький — лет восемь, десять, никак не больше. В пижаме с какими-то дурацкими мишками, растрепанный, будто только что с кровати встал и идет завтракать. Он меня сначала не заметил, прошел мимо, а потом обернулся. И недовольно так, капризно мне сказал: «а ты что здесь делаешь? Тебя тут быть не должно». Я не мог ему ответить; я вообще не знал, могу ли я разговаривать, даже есть ли у меня рот. А мальчик посмотрел на меня внимательнее и добавил: «аааа, ты не можешь. Тогда понятно. Я помогу». И взял меня за руку. Сказал «пошли». И я пошел. А потом я очнулся. Вовремя, надо сказать, очнулся — у меня все болело, голова трещала, вокруг была полная неразбериха, а головой я треснулся знатно. Решил, что это была галлюцинация — неудивительно, после такого-то удара. У меня не было времени об этом подумать. Но когда меня осматривал врач, уже потом, позже, он сказал, что не знает, как я пришел в сознание. Я умирал. А потом проснулся. И этот мальчик — кем бы он ни был, галлюцинацией ли, видением ли — спас мне жизнь. Но я хочу верить, что он был ангелом. Потому что тогда это все… Вообще все, все, что я делал… Оно обретает какой-то еще, дополнительный, новый смысл. Юрген замолчал, и какое-то время они сидели в тишине, которая прерывалась только их дыханием и глухим шумом ночного города за плотно закрытым окном. Роберт не знал, что ему сказать. Не знал, стоит ли говорить вообще. Такие истории рассказывают не для того, чтобы их обсуждать. Их рассказывают, чтобы истории обретали вес и звук, хоть раз в жизни рассказанные вслух внимательному собеседнику. У Роберта тоже была такая. И он тоже ее рассказал, не отрываясь на пиво, глотая окончания слов неродного ему немецкого языка, пытаясь подобрать именно те фразы, которые смогут объяснить и описать произошедшее. Кажется, той ночью они больше ни о чем не разговаривали. И Роберт запомнил, что Юрген сидел рядом с ним и гладил его по голове, как ребенка, будто пытаясь успокоить. — Бедный мальчик, — говорил он, — бедный, бедный мальчик. — Мне кажется, он не впечатлился, — заметил Марио, когда дверь за Робертом закрылась, и в магазине на мгновение воцарилась блаженная тишина. — Не уверен, что его в принципе можно впечатлить, — сказал Марко, рассеянно рассматривая карты, разложенные на прилавке, — он самый… не впечатлительный и скептический тип из всех, кого мне доводилось видеть. — Ты просто злишься, что он не поверил тебе сразу, — примирительно возразил Марио, — и между прочим, правильно сделал. Ты ведь и к Матсу не пошел со своими откровениями, потому что точно знал, что он пошлет тебя к черту. Он скептик. Собственно, я удивлен, что ты решился сунуться к этому… Левандовски. — А что мне оставалось? — печально огрызнулся Ройс и с досадой пнул носком кроссовка теплое дерево прилавка, — сидеть и ждать, пока этот пиздец не продолжится? Знаешь, мне хватило… Всего того, что уже произошло. Марио подошел ближе и мягко положил руку на плечо Марко. Тот вздрогнул от неожиданности, но ладонь не скинул — напротив, даже немного расслабился, успокоенный присутствием друга. — Прости, что меня в последнее время совсем не было рядом, — тихо сказал Марио, — я не представляю и даже боюсь представлять, как тебе тяжело было проходить через все это одному. И я знаю, как много Каролин для тебя значила. — Знаешь, — Марко положил руки на стойку и уперся в них подбородком, тяжело вздыхая, — я вчера забирал ее вещи из церкви… Не думал, что это будет так сложно. У нее там было столько вещей, ее записей, журналов. И в ее квартире… Я все время думал: вот сейчас она откроет дверь и спросит, что мы тут делаем. Вот сейчас. Через секунду. Через минуту. Сейчас — точно… Я как будто до сих пор не могу поверить, что ее нет. Будто она уехала на какую-нибудь конференцию и вернется через пару дней. — Когда умер мой дедушка, — сказал Марио, отстраняясь от Ройса, и принялся неторопливо собирать карты Таро, раскладывая их по колодам, — я ничего не почувствовал. Мама постоянно плакала, и мне было ее жалко, а еще было очень стыдно, что я сам не ощущаю этой тоски, которую ощущает она. Я как бы… Не мог поверить, что дедушки больше нет. Как будто мир, где он умер, и мир, где живу я — это два разных мира, и они никак не могут соприкасаться. И то, что они на самом деле соприкоснулись… Это меня шокировало. — Ты это к тому, что я нормальный? — хмуро уточнил Марко. — Абсолютно, — Марио кивнул, — мы все переживаем смерть так, как умеем. И ты будешь ждать Каролин еще долго… Возможно, всю жизнь. — Жаль, что я не умею вызывать духов — криво улыбнулся Ройс, — а то позвал бы Каролин и узнал бы, кто ее убил… — Даже думать не смей этому учиться, — жестко возразил Марио, — не надо без нужды тревожить мертвых. Им от этого несладко… Да и полезного они тебе ничего не скажут. Мертвые видят мир совсем иначе, чем мы. К тому же, духи просто-напросто не безопасны. — Да знаю я, знаю, — отмахнулся Марко, — я читал те же книги, что и ты. По крайней мере некоторые. Но все равно иногда так хочется… Хотя бы понять, что там, дальше. Заглянуть за дверь. — Ты все равно не поймешь, — флегматично сказал Марио, — мы представляем себе загробный мир в меру нашей фантазии… Но это что-то совершенно иное. — Можно представить себе, что ты был бы пиратом, но нельзя представить, что ты был бы двоичным кодом, — подхватил Марко, — да, я знаю. Знаю… — Хочешь кофе? Или тебе чаю заварить? — внезапно сменил тему Гетце. Марко помедлил секунду и кивнул. — Ага, давай. Лучше чай. Кофе с меня на сегодня уже хватит. Марио согласно кивнул и вновь скрылся в подсобке, чтобы поставить чайник. Подсобка у него была маленькая, но, насколько Марко помнил, вполне уютная. Помимо крошечной плиты на две конфорки и шкафчика с кухонной утварью туда помещался потертый раскладной диван по-лисьему рыжего цвета. Были времена, когда Марко с Марио ночевали там вместе; те времена, когда дедушка Марио был еще жив. Они были не более, чем сумасбродными мальчишками, ошалевшими от магии и от тех возможностей, что она давала. Им казалось, что уж теперь-то мир открыт перед ними, всесильными и бессмертными, и все никак не могли наговориться, насытиться, взбудораженные той силой, что текла в их венах. Хорошее было время. И, как свойственно любому хорошему времени, в какой-то момент оно закончилось. — Так, все же, почему ты доверился этому священнику? — спросил Марио, когда вернулся и поставил перед Ройсом большую кружку с чаем, — ты ведь не рассказал ничего отцу Гвардиоле. И Матсу, опять же, тоже ничего не рассказал. — А что я, по-твоему, должен был сказать Матсу? — Марко отхлебнул из кружки и зашипел, как кот, — черт, горячий… Нет, ну правда, что? Хэй, привет, ты знаешь, твой бывший парень вообще-то режет себе руки и творит магию, а его подружку детства грохнули, потому что она ведьма? Ты так это видишь? — Ты мог бы ему показать, — заметил Марио, — ты ведь показал Левандовски. — Он уедет, — веско сказал Марко, — а с Матсом мне еще жить. В одном городе. И я не хотел бы, чтобы он начал от меня шарахаться. Я им дорожу вообще-то. — Нет, ты просто боялся, что он тебе не поверит и выставит тебя сумасшедшим. А про Левандовски, ты что, решил, что не выставит? — Ну он же священник… — жалобно заметил Ройс. — Отец Гвардиола как бы тоже. — Что ты хочешь от меня услышать? — взорвался Марко и отставил кружку в сторону так резко, что чай слегка пролился, — да, я ему доверился. И знаешь, почему? Потому что он тут единственный, кому, блядь, не все равно. Всем в этом чертовом сонном городе наплевать, что происходит — ну кроме может быть нас с тобой, окей, извини. И отца Гвардиолы. Но Левандовски… Он приехал специально, он приехал расследовать, и если бы он мне не поверил, то можно было бы сразу прикрывать лавочку, потому что один я никогда не справлюсь. Я не Шерлок Холмс, понимаешь? И даже не Ватсон. Я не знаю, с какой стороны за это браться. А он знает. И он мне поверил. — Ну, поверил или нет — тут ему самому виднее, — сказал Марио, — ладно, не злись. Я понимаю. Ты пошел к нему — и правильно сделал. Может быть, ему удастся это распутать. Не дело, а клубок гремучих змей какой-то… — Знаешь, что самое плохое? — спросил Марко, понемногу успокаиваясь, — я иногда сам себе не верю. Вдруг я все придумал? Вдруг Каролин правда просто… — он запнулся, но потом нашел в себе силы договорить, — просто умерла. Вдруг у нее правда просто остановилось сердце, у нее же было слабое сердце, так бывает, люди умирают без причины, просто раз — и нету… А я все придумал, потому что не хочу верить, что люди могут умирать вот так, случайно. Это так обыденно… Просто перестают существовать. Он положил голову на руки и только сейчас почувствовал, насколько сильно устал. В последнюю неделю у Марко не было ни минуты свободной; его мама тоже очень переживала из-за смерти Каролин, и потому Марко пришлось переехать домой, чтобы она могла видеть сына почаще. Не то чтобы это было плохо, но ежедневные нескончаемые разговоры о произошедшем доводили его до белого каления. К тому же похороны, вся эта душная, невыносимая суета вокруг человеческой смерти… И его собственные попытки понять, что произошло… Марко стал плохо спать; по ночам он часто просыпался и долго не мог заснуть, вертелся, переворачивал подушку и все думал, думал, думал. Вдруг он впрямь ошибается? Вдруг он все себе придумал, заигрался в детектива, а прав, на самом деле, тот же Матс, который считает это естественной смертью? Ну, конечно, считает, у него есть на это все причины, он — полицейский, детектив, он умный, у него есть опыт. Но ведь Левандовски ему почему-то поверил? Левандовски. Этот чертов священник тоже тревожил Ройса, вот уже второй день. В нем было что-то странное, непривычное, не священническое. Он не был похож ни на одного из тех священников, с которыми Ройсу приходилось сталкиваться в своей жизни. Не то чтобы он часто с ними сталкивался. Но ведь, наверное, он и не был просто священником? Наверное, есть у церкви специальные люди, которые расследуют всякие непонятные дела. Если кого-то вампир укусил, например. Или экзорцизмы проводят. Хотя какие экзорцизмы в двадцать первом веке… Священники-детективы. Ищут преступников. Убийц. Всяких там… Ведьм. Инквизиторы. Марко резко поднял голову и посмотрел на Марио растерянным совиным взглядом. — Слушай, а если он инквизитор? Левандовски — инквизитор? — Ну скорее всего, — согласился Марио, — кому еще доверят расследовать чью-то смерть в церкви? Ну не инквизитор, конечно, а как там это сейчас умно называется? Конгрегация доктрины веры, кажется. — Да хрен с ней, с Конгрегацией, — отмахнулся Марко, — а если он инквизитор, а я ему… Про тебя… И про себя… И магию показал, между прочим! — Ты что думаешь, он тебя на костре сожжет? — удивился Марио, — мы же не в Средневековье живем, Вуди. — Ну не на костре, конечно, но мало ли, какие у них там протоколы… — Марко изрядно занервничал. Он и так чувствовал себя нещадно вымотанным, а тут еще и это. — Да не кипеши ты. Он выглядел вполне… Адекватным. Если бы он хотел что-то с тобой сделать, то ебнул бы тебя серебряным распятием сразу, как ты начал колдовать. — Может он не носит с собой серебряное распятие, — возразил Марко. — Настоящие инквизиторы, — назидательно сказал Марио, — носят с собой серебряное распятие в любых обстоятельствах. Ну правда, не нервничай так. Ты ведь в любом случае собирался с ним работать, верно? — Я?! — Ну а кто еще? — Марио нахмурился, — ты что думал, ты ему расскажешь про ведьм и колдунов, а потом, дескать, сам разбирайся, пан священник? Он же ничего в этом не смыслит. В колдовстве, я имею в виду, не в убийствах. В них он наверняка хорош. Особенно если разговор идет о ведьмах… — Марио! — Молчу-молчу. Так я к тому, что если в этом деле, как ты считаешь, замешана магия, то он сам никогда ее не увидит. Ему нужна помощь. Твоя помощь, Вуди. Ты эту кашу заварил — тебе ее и расхлебывать. Марко неопределенно пожал плечами и вновь придвинул к себе кружку с чаем. — Да он же стопудово не согласится со мной работать. Ты видел, какой он? Ледяной, как Кай у Снежной королевы. Уж кому-кому, а ему никакая помощь не нужна. — Видел, — усмехнулся Марио, — и, готов поспорить, если ты попробуешь его уговорить, он согласится. Что бы ты о нем не думал… — Ты в него заглянул? — оживился Марко, — а что увидел? Скажешь? — Не скажу, — возразил Марио, — сам разбирайся. И не так уж много я увидел… Так, по верхам. Но он вовсе не такой ледяной, каким тебе представляется. Ты просто мало общался с людьми ближе, чем через стойку регистрации в аэропорту. И уж точно отвык от того, что можешь кому-то сразу и не понравиться. — Не в этом дело, — Марко помотал головой, — он просто такой… Закрытый. Застегнутый на все пуговицы, понимаешь? — А ты, конечно, самый открытый в мире человек, буквально душа нараспашку, — с ласковой насмешкой сказал Гетце, — в общем, уверяю тебя, он тебе не откажет. Если ты хорошо предложишь, конечно. — На что спорим? — Если я прав, то купишь нам билеты на ближайший матч Дортмунда, — Марио улыбнулся, — хотя, конечно, совсем не факт, что мы получим от этого хоть какое-то удовольствие. Аннетт Краузе, двадцати четырех лет от роду, проживала в Алене, Северный Рейн-Вестфалия на Цеппелинштрассе, в доме номер пятьдесят три, прямо напротив православной церкви Святого Георга. По вечерам она танцевала в клубе «Черный кот», который находился в нескольких кварталах от ее дома, а днем подрабатывала сиделкой у одной престарелой фрау — готовила для нее, убиралась в квартире, ходила в магазин и выгуливала толстенькую добродушную таксу. По крайней мере, Аннетт делала это вплоть до того дня, пока ее не задушили поясом от чулок в собственной квартире. Всю информацию Роберту прислал Нури, скинув документ по электронной почте. Помимо, собственно, адреса и места работы он приложил пару фотографий. На одной из них Аннетт сидела в кресле, обитом красным плюшем, и самозабвенно хохотала, закинув ногу на ногу. Она была красива; немецкие корни в ней причудливо смешались с арабскими, подарив фройляйн Краузе, помимо светло-серых глаз, густые темные волосы и четкие, будто высеченные из камня черты лица. Неудивительно, что у нее было много поклонников. Роберт отметил это между делом; неплохо было бы узнать имена, чтобы поговорить с ними, сопоставить версии. Полиция, конечно, уже не раз опросила каждого из них, но одно дело — общаться со следователем, и совсем другое — рассказывать историю внимательному к тебе священнику. Могут неожиданно всплыть интересные детали. «Насколько я понял, — писал Нури в письме, — с родственниками она не общалась. Родители умерли; была еще вроде старшая сестра, но она вышла замуж и уехала из Германии лет пять назад. Вообще я мало что успел найти, помимо основных данных. Социальными сетями она почти не пользовалась, информации там никакой, даже в друзьях только пара человек, вроде из ее школьных знакомых. Я попробую узнать еще что-нибудь полезное, но обещать не буду». «Спасибо, — коротко ответил Роберт, — если нароешь — пиши. Я буду ждать». Честно говоря, он и не ждал каких-то чудес. Нури Шахин был прекрасным аналитиком, одним из лучших в Ватикане, но даже он — не Господь Бог и не способен взломать полицейскую базу данных или забраться в чужой компьютер на расстоянии. Точнее, как правильнее будет сказать, он не стал бы этого делать по одной только просьбе Роберта. Какими бы близкими друзьями они ни были. А друзьями они действительно были отличными. Нури работал в Ватикане на несколько лет дольше, чем Роберт. Когда Левандовски только получил сан и назначение, Нури здорово помогал ему освоиться — рассказывал, как все устроено, что можно, а что нельзя, с кем из кардиналов общаться приятно, а к кому лучше не подходить и на пушечный выстрел без крайней необходимости. Раз в пару месяцев они стабильно ходили выпить и поболтать, а во время поездок от лица Конгрегации Роберт часто обращался к помощи Нури, который работал быстро, четко и никогда не задавал лишних вопросов. Пару раз Левандовски даже ловил себя на мысли, что если бы они оба не принадлежали к Святой Церкви, если бы не связали свою жизнь с Господом, тогда бы… Ох, тогда бы… Впрочем, об этом он старался не думать. Роберт скопировал нужный адрес из документа, вставил в гугл карты и прикинул маршрут. Ройс не соврал — от Дортмунда до Алена действительно можно было добраться не более, чем за час. Стоило поторопиться — Роберт еще успевал на ближайший экспресс. День лишь недавно перевалил за середину, и Левандовски не планировал терять ни минуты. Чем больше он узнает, тем скорее разберется с этим делом… И тем скорее уедет — подальше от магии, от убийств, от карт Таро и от рыжих колдунов с их зелеными глазами и кровью на бледных запястьях. Эта мысль крутилась у него в голове всю дорогу до вокзала, она крутилась, пока Роберт покупал билет в автомате, пока заказывал себе кофе — на то, чтобы пообедать времени уже не хватало — пока устраивался поудобнее в вагоне. По дороге в Ален, под мерное движение экспресса Роберт умудрился задремать, но даже во сне его неотвязно преследовал образ Ройса, тембр его голоса, от которого сжималось горло, и вид крови, тонкой струйкой текущей по запястью, криво пересекающей линию жизни на ладони. Роберт был отравлен одним видом колдовства, будто наркотическим дымом в опиумном притоне. В Алене он слегка заплутал, но быстро разобрался, куда идти. Городок оказался небольшим, вокруг было удивительно тихо, и только с футбольного поля около двухэтажной школы доносились голоса, крики мальчишек и звук мяча, влетающего в ворота. Роберт, помнится, в детстве точно так же проводил все свое время за футболом и знать ничего не знал ни о церкви, ни об убийствах, ни о магии. Ориентируясь на карту, Роберт нашел нужный адрес и остановился прямо у самого дома, спиной к церкви на другой стороне улицы. Аннетт, как написал Нури, жила в угловой квартире на последнем этаже — там было дешевле — так что определить, какие именно окна принадлежали ей, не составило труда. Какое-то время Роберт просто смотрел на них; окна оставались темными. В одно из них отчаянно било майское солнце. Честно сказать, Роберт и сам не знал, зачем сюда приехал. Ключей от квартиры у него, конечно, не было, имена знакомых и поклонников Аннетт Нури пока не прислал, так что и пообщаться Роберт мог разве что с соседями или жителями близлежащих домов. Какой смысл тратить время на дорогу, только чтобы взглянуть в пустые окна чужой жизни? Но Роберт привык доверять чутью. Где-то совсем рядом, на соседней улице, проехал грузовик, гулко потряхивая железным кузовом. Роберт даже не шелохнулся. Он стоял, неотрывно глядя в темные окна, будто надеялся увидеть в них что-то важное. Будто призрак Аннет бродил по пустым комнатам, и его можно было углядеть сквозь оконное стекло. Роберту показалось даже, что занавеска у одного из окон еле заметно шелохнулась, как от ветра и случайного движения. Впрочем, постойте… Роберт вздрогнул от неожиданности. У окна кто-то стоял. Солнце все еще мешало смотреть, но Роберт успел заметить движение и расплывчатую фигуру в оконном проеме. В комнате кто-то был. Кто-то, кто стоял за занавеской и наблюдал за Робертом точно так же, как сам Роберт наблюдал за окнами квартиры. Он сделал шаг вперед, в надежде увидеть что-нибудь еще. Фигура шевельнулась. Ну же, ближе, ближе… — А вы тут из-за нее, верно ведь? — спросил громкий голос у него за спиной. Роберт моргнул от неожиданности, и фигура в окне исчезла. — Что, простите? — рассеянно спросил он и повернулся. — Из-за нее, да? — повторил темноволосый мужчина, который стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу, — из-за малышки Аннетт? А я ведь говорил им, говорил, что тут дело нечисто, я столько раз это повторял, а они мне не верили… Все, говорят, ты придумал, Хорхе. Ты, говорят, Хорхе, был пьян. И лучше иди, пока мы тебя не забрали… Хорхе — это имя мое, так-то. Хорхе Гонсалес. Но вы меня называйте просто Хорхе. Так вы из-за нее, да? — Вы знали Аннетт Краузе? — Роберт тут же подобрался; о темном силуэте в окне квартиры можно было подумать позже. — Знал ли я малышку Аннетт? Да уж, пожалуй, знавал, да. Я ее еще во-о-т такой крохой помню, когда она пешком под стол ходила. Метр с кепкой была, а упрямая — что моя покойная матушка. Да… — мужчина вздохнул, понурившись, и даже сгорбился, будто горе давило ему на плечи, — так они мне поверили, значит? А все смеялись, да, никто меня не слушал… Вы тут из-за нее? Вы… Из этих? — Из кого? — не понял Роберт. Хорхе Гонсалес подошел поближе и шепотом повторил: — Из этих. Да вы не стесняйтесь, я понимаю, вам лишняя огласка ни к чему, так что я молчать буду. Понимаю-понимаю, ваша работа секретная, так что рот на замке, это уж я вам обещаю. Роберт с опозданием сообразил, что его приняли за агента спецслужб. Впрочем, такая маскировка была ничем не хуже прочих. — Вы же понимаете, — сказал он, понизив голос, — я ничего вам не могу… -Да-да-да, вы не волнуйтесь, — закивал Хорхе Гонсалес, — понимаю-понимаю. Вы только уж найдите, кто ее… Я же полиции все рассказывал, ничего не утаил, я был готов… Это… Сотрудничать со следствием, вот! Только они меня не слушали, понимаете? Делали вид, что записывают, и сами только смеялись. Думали, раз Хорхе старый, так ничего и не понимает, да… Думали, раз я выпил в тот день маленько, так ничего и не помню… А я помню, у меня память, я вот день своей свадьбы помню отлично, хотя это было без малого тридцать лет назад… Да… — Вот что, синьор Гонсалес, — прервал его Роберт, положив ладонь на плечо своему собеседнику, — давайте-ка мы с вами сейчас сядем где-нибудь рядом, и вы мне по порядку расскажете все то, что рассказывали полиции. И, уверяю вас, я буду слушать очень внимательно. — А они вам ничего не рассказали, что ли? — ахнул Хорхе Гонсалес. — Рассказали, — сказал Роберт, — а теперь и вы расскажете. Я бы хотел услышать все… Из первых уст. — Конечно-конечно, — Гонсалес закивал, — только вы меня синьором-то не называйте, какой уж я синьор… Во мне испанского — только имя да фамилия, от папаши моего досталась… — Как скажете, — легко согласился Роберт, — ну так пойдемте. Давайте я вас кофе угощу… Или вы что-то другое предпочитаете? — Виски, — твердо сказал Гонсалес, — не могу я про это на трезвую голову… Пока он вел Роберта к ближайшей пивной, что располагалась в паре кварталов от дома Аннетт, тот успел как следует разглядеть своего нежданного информатора. Гонсалесу на вид было слегка за пятьдесят, и в его темных волосах то тут, то там проглядывала седина, словно пеплом припорошили. Он был крепко сбит, не в меру разговорчив и, судя по всему, весьма общителен; всю дорогу до пивной их то и дело останавливали прохожие, с которыми Гонсалес громко и многословно здоровался. Наконец они все же устроились на потертых временем деревянных стульях в крошечном полутемном зале. Вокруг было пусто, что, впрочем, нисколько не удивляло — время было раннее. Гонсалес тут же заказал себе выпить, а Роберт, под пристальным взглядом хмурого бармена, попросил крепкого чая. Ему отвратительно хотелось есть. — Ну так? — спросил он, когда Хорхе Гонсалес залпом выпил одну рюмку и тут же потребовал себе вторую, — расскажите, откуда вы знали Аннетт Краузе? — Дак я ведь вам уже… Она тут жила в детстве, недалеко совсем. Ну не в этом доме, у которого мы с вами столкнулись, в другом, но тоже рядом, — Гонсалес покрутил в руках рюмку, — в школу тут ходила… И сестренка ее старшая, помню, тоже… Я их обеих хорошо помню, я в те годы сторожем там работал, при школе. Неблагодарная работа, ну так они обе всегда со мной здоровались, вежливые девочки были, воспитанные… Аннетт, малышка, со мной сэндвичами делилась. Ты, говорит, Хорхе, тут целый день сидишь, голодный, наверное. Добрая была девочка, да… — А сестра ее… — осторожно уточнил Роберт, так, чтобы не сбить настрой Гонсалеса, погрузившегося в воспоминания. — Лидия ее звали… Зовут. Она строгая всегда была, серьезная такая, вечно они с Аннетт цапались, ругала ее часто… Не бегай, не танцуй, платье одерни, то-се, пятое-десятое… Она уехала, как школу закончила, замуж выскочила за иностранца — и поминай как звали. Не знаю уж, писала она сестренке или нет… Аннетт про нее мало говорила. Бедная девочка… — Хорхе вздохнул и глотнул алкоголя, собираясь с мыслями, — тяжелая у нее судьба, да… Родители, считай, в один год сгорели, а теперь и она сама… Забрали они ее с собой, как пить дать, забрали. Несправедливо… — Вы сказали, — напомнил Роберт, — что полицейские вас допрашивали. Вы видели Аннетт… В день ее смерти? — Я-то? Нет-нет, я в тот день работал, — Хорхе помотал головой, — я теперь водителем работаю, грузы всякие развожу по городу, туда-сюда постоянно мотаюсь… Нет, не видел. Хотя так-то мы с Аннетт частенько пересекались — то в магазине, то просто на улице, так она всегда спрашивала, как у меня дела, что нового, как моя женушка себя чувствует… Ну вежливая девочка, я ж говорю! — И в тот день вы с ней не пересеклись, я правильно понимаю? — уточнил Роберт, пытаясь вернуть Хорхе Гонсалеса в нужное русло. — Нет, не видел, — тот огорченно помотал головой, — полиция потом сказала, ее ночью… Около двух часов, значится. А я в то время уже работу закончил, и мы с моими парнями пошли это отметить — ну пятница, вы же понимаете, святое дело, богоудное… Роберт еле заметно улыбнулся краешком рта. — … вот в эту самую пивную и пошли, мы тут часто собираемся, нас тут уже знают, да и домой добираться близко, не потеряешься. Ну вот мы и сидели. Не дебоширили, вы не подумайте, мы с парнями люди культурные. А потом мне моя женушка позвонила, — Хорхе вздохнул и сгорбился, почти уткнувшись носом в рюмку, — я теперь все думаю, а позвони она мне раньше, может оно бы все иначе обернулось… Может я шел бы мимо, услышал бы чего… Может и обошлось бы… — Вы ничего не могли сделать, — мягко возразил Роберт, — не вините себя. Некоторые вещи происходят, и мы не можем их предотвратить. Но вы можете помнить Аннетт, молиться за нее — и это уже много. — Хорошо вы говорите, прямо как священник, — печально покивал Гонсалес и допил свой виски, — ну так… Женушка мне позвонила, дескать, куда пропал, когда дома буду… Вы с ней малость повздорили, но я ссориться так-то не люблю, мириться потом еще, муторно это. Так что перед парнями извинился и прямо домой пошел. И мимо дома Аннетт, стало быть, проходил… И вот тогда… Тут голос Гонсалеса стал неуверенным, и он заговорил медленно, неохотно, будто увязая в собственных воспоминаниях. — Мне потом полиция говорит — ты был пьян, Хорхе, ничего ты не видел… Но я же не слепой, понимаете? Я знаю, что я видел. Ну да, выпил, может и шатался немного — этого я не помню уже, но глаза мне всегда служили верно, не мог я ошибиться… Да и видел ясно, вот как вас сейчас вижу, когда он на меня из-за поворота выскочил… Я в него врезался, а он на меня как зашипит, рукой махнет… Я извиниться хотел, даже сказал что-то, а потом глаза поднял, а он… Хорхе замолчал и сглотнул. Он поставил рюмку на стол, и Роберт только сейчас заметил, что руки у него мелко трясутся. — Что — он? Хорхе поднял на него взгляд, удивительно усталый и затравленный, сглотнул еще раз и покрепче обхватил пальцами пустую рюмку. — Дьявол, — сказал он тихо, — дьявол это был, вот что. Я его своими глазами видел, я вам клянусь, не мог я ошибиться, мне глаза всегда верно служили… Не человек. Не человек, слышите! — он повысил голос, и бармен недовольно взглянул на них из-за стойки, — у него и глаз-то почти не было, и не рот, а дыра сплошная, черная… Мне потом полиция говорит, может он в костюме был, в карнавальном каком, а я спьяну и принял… Да только не было там костюма. Куртка была обычная, кожаная, и одет, будто человек… А лица нет. Совсем нет. Дьявол это был. Сам дьявол за Аннетт приходил, за малышкой, и я его видел, вот как вас сейчас вижу… Только никто мне не верит… — Я верю, — тихо отозвался Роберт и накрыл своей ладонью дрожащую ладонь Хорхе Гонсалеса, — я верю. Гонсалес коротко кивнул и замолчал, пытаясь успокоиться, а Роберт махнул рукой бармену и кивком головы попросил повторить виски. Они вышли из пивной только через полчаса, когда Хорхе немного отдохнул, и руки у него перестали трястись. — Вы уж мне поверьте, — сказал он Роберту просящим тоном, — я никогда… Я никому больше… Не могу я об этом говорить. Только вы поверьте. Найдите его. Вдруг у вас получится, раз я сам не могу. Где уж мне… — Найдем, — пообещал Роберт. В обратную сторону они шли медленно, не торопясь, и молчали. Гонсалес, казалось, больше не мог говорить, а Роберт обдумывал происходящее. И фигуру, которую видел в окне — показалось или нет… Могло ведь и показаться. — Кстати, — повернулся он к Хорхе, — а вы не знаете, может быть у кого-то есть ключи от квартиры Аннетт? Мог ли попасть туда… Кто-то чужой? — Про чужого не знаю, — Хорхе пожал плечами, — а ключи и у меня есть. У жены моей, дома, в ящике хранятся — Аннетт как-то оставляла, чтобы мы цветы поливали… Но я туда после ее смерти и не заходил больше. Не могу я порог переступить… — Конечно, — успокаивающе сказал Роберт, а сам подумал: неплохо было бы взять ключи и осмотреть квартиру. Он даже думал уже попросить у Гонсалеса ключи прямо сегодня, чтобы не терять времени, но не успел. Они свернули за угол, и мимо них, рассерженно подвывая, пронеслась пожарная машина. Роберт только сейчас, выныривая из своих мыслей, почувствовал густой запах дыма, который окутал всю улицу, вплоть до крыши православной церкви Святого Георга. Роберт вскинул голову. Окна квартиры Аннетт теперь были ярко освещены. Из них то и дело вырывались яростные языки пламени. В Дортмунд Роберт вернулся только вечером, когда на улицах совсем стемнело. Он долго успокаивал несчастного Хорхе Гонсалеса, потом провожал его до дома. Там пришлось задержаться, поскольку в гостеприимной испано-немецкой семье его тут же усадили за стол, и у голодного Роберта не было никаких сил отказываться. Потом поговорили еще… Он возвращался к отелю в сумерках, сунув руки в карманы пальто, которое теперь отвратительно пахло дымом. Роберт чувствовал себя ужасно усталым, измотанным. Не от работы или разговоров, конечно — к ним он привык — но от всей этой чертовщины, абсурдной мистики, которая наполняла собой маленькие немецкие городки, как удушающий смог пожара. Около входа в отель Роберта ждал еще один сюрприз. Ройс стоял у самой двери, прислонившись спиной к стене, и, судя по виду, торчал там уже долго. — Меня ждете? — устало спросил Роберт. — Вас, — согласился Ройс, — а где вы были так долго? Я думал, вы к себе вернулись, но девочка на ресепшене сказала, что вы не появлялись… — Все вам расскажи, — усмехнулся Роберт, — так что вы тут, долго торчите? Хотели сообщить мне что-то важное? Кого-то загрыз оборотень? Вампир укусил? Он понимал, что должен быть вежливым, но сил на это к вечеру совсем не осталось. — Нет, — тихо возразил Ройс и выпрямился. Роберт вдруг отметил, какой он высокий, почти с него ростом. И тощий ужасно. — И что же тогда? — Я буду работать с вами, — отчеканил Ройс, и стало понятно, что эту фразу он репетировал, готовил, проговаривал в голове, пока ждал Роберта, — если тут замешана магия… Да не смотрите на меня так, она тут замешана, и мы оба это знаем! Так вот, если магия… То вам понадобится помощь. Вы ж ни черта не знаете об этом, и том, как ведьмы колдуют, и… — Да не горячитесь так, — хмыкнул Роберт и покачал головой, — что ж с вами делать… Вы же не уйдете никуда, правильно я понимаю? — Не уйду, — упрямо подтвердил Ройс. Роберт вздохнул и махнул рукой. — Ну тогда пойдемте в номер, что ли. Разговоры разговаривать будем.