Драбблы с поцелуями

— Это могло стоить тебе жизни, — шепчет Коннор и касается губами шрама на ребре Гэвина — грубого, извилистого. Шрам кажется ему горячим. Он давно зажил, но безупречные программы реконструкции услужливо показывают Коннору путь ножа, и перед его внутренним взором Гэвин сгибается, его лицо искажается от боли, а из-под пальцев брызжет кровь. Реконструкция даже не должна быть такой красочной. Но она красочная. Коннор снова целует шрам, изгоняя образы из головы, возвращаясь в здесь и сейчас — в постель. — Могло, — смеется Гэвин. Толкает его в плечи, перекатывая на спину, и теперь он сверху — заглядывает Коннору в глаза. Переводит взгляд ниже. — Это тоже могло стоить тебе жизни. Его дыхание обжигает корпус Коннора, скин сходит автоматически, как всегда под ласками Гэвина, его прикосновениями, — и теперь заплатки отчетливо видны на гладком черном пластике. Следы от пуль ровным рядом почти от регулятора вниз через левый бок к бедру. Панели можно было бы поменять, но панели стоят дорого, и сзади, где были выходные отверстия, заплатки ставить было не на что, так что Коннор сэкономил. Шрамы, проступающие на скин, не тяготят его. Он не задумывался, что они могут тяготить кого-то другого. Его пальцы скользят по спине Гэвина, по следам, отметинам и шрамам, меткам кого-то, кто пытался убить Гэвина, причинить ему боль — пока руки Гэвина находят его собственные заделанные, закрытые заплатами или даже новыми панелями раны. — Я выжил, — Коннор сползает ниже, и теперь их губы рядом, — ты выжил. Это самое главное. Гэвин не отвечает — Гэвин целует его, и Коннору на мгновение кажется, что все губы у него — у них обоих — тоже в шрамах, но поцелуй растворяет их, излечивает, и с каждым таким поцелуем он как будто становится легче. Целее изнутри. — Это самое главное, — эхом отзывается Гэвин. И они решают поговорить потом. После целебных поцелуев.