Отрывки жизни

      Тик–так, тик-так.       От монотонного, раздражающего звука сводило зубы.       Тик- так, так-так.       Часы выстукивали неспешный ритм, бьющий прямо по вискам, настойчиво, нещадно, неумолимо, как дятел, упорно пытающийся пробить плотную кору векового дерева.       Тик-так, тик-так.       С искусанных губ сорвался тяжелый вздох. Бледные тонкие руки потянулись к голове, сжимая ее и растирая. Кимико жалобно заскулила, приоткрывая серо-голубые глаза, покрытые болезненной поволокой.       — Невыносимо…       Отходить от воздействия дара, от этих чертовых видений, от боли, которая из раза в раз сопровождала их, было просто невыносимо, так невыносимо и мучительно тяжело.       Девочка пустым, отрешённым, совсем ничего не выражающим взглядом уставилась на бордовый балдахин, нависающий над ней словно купол — большой, тяжелый и давящий. Он не четким пятном плыл перед глазами, медленно качался, подобно бумажному кораблику на беспокойной водной глади, комната расползалась, растекалась и ни как не хотела собираться в одну четкую картину. Голова гудела, и мысли в ней роились, словно пчелы в потревоженном улье, жужжали, жалили.       Хрупкое, женское тело содрогалось в крепкой хватке мужских рук. Руки грубые и сильные, одна небрежно стискивает талию, пальцы другой тянут темные волосы, запрокидывая голову женщины, открывая доступ к шее, к пульсирующей артерии. Мужчина скалится и жадно, точно дикий зверь, впивается в смуглую кожу. Женщина дергается, болезненно стонет и ерзает, тщетно пытаясь избавиться от чужих рук. Вампир гортанно рычит, сжимая ее сильнее, под его бледными пальцами раздается хруст, и комната наполняется звонким, надрывным криком, что срывается в хриплый всхлип. Мужчина хмурится, высвобождает мягкие пряди от хватки, скользит рукой к губам, закрывает ладонью рот, давит на челюсть, откидывая голову женщины назад еще сильнее. Всхлипы и жалобный скулеж бьются об ладонь. Вампир вгрызается в кожу, ненасытный, алчный, высасывает жизнь из молодого тела, пьет ее большими глотками. Женщина слабеет, медленно обмякая в крепкой хватке, иссыхает, голова безжизненно повисает на бок. По золотистой шее стекает рубиновая жидкость и быстро исчезает, собранная влажным языком. Вампир хрипловато посмеивается, чувствуя, как тело в его руках обращается в холодный песок и рассыпается, ускользая сквозь пальцы. Он поднимает пылающий алым взгляд на стоящего поодаль светловолосого мужчины.       — Ичиджо, хочу еще…       Кимико вздыхает. На грудь давит фантомная тяжесть, да так сильно, что кажется, как будто под ее натиском ребра захрустят и сломаются.       — Вернется… Он вернется, — шепчет она в пустоту и чувствует, как тлеющие угли яростной ненависти и обиды разгораются, черный плотный дым заполняет легкие и клубится, отравляя разум.       Кимико зло сопит, вспоминая последние слова отца в ведении, и фыркает.       — Канамэ был прав… Асато Ичиджо доверять нельзя. Он хочет нас использовать, — тонкие бледные губы досадливо поджимаются. Голова ватная и тяжёлая все еще гудит.       Лоза густая и колючая вьется ломаными линиями, заполняет пространство крыши, окружает юношу ореолами. Девушка рядом стоит сосредоточенная, в хрупких руках сжимает массивную косу и срывается с места, замахиваясь для удара…       Тик-так, тик-так.       Вампирша хнычет, комкая одеяло тонкими длинными пальцами. Хочется вскочить, дикой птицей подлететь к столику у дальней стены, к этим треклятым часам, сжать их в руках до жалостливого треска и хруста и разломать в щепки. Да вот тело свинцовое, изнеможденное после действия дара, совсем обессиленное не слушается. Дрожит мелко и ноет тягуче, а от голодной жажды все внутренности сводит. Во рту так сухо, как в горячей пустыни, распростертой под пышущим жаром солнцем. Горло саднит, и Кимико царапает шею, морщась. Пить. Хочется втянуть алую жидкость, почувствовать, как она теплая и густая сластит на языке, проникает в организм, разнося по нему пульсирующий жар и силы.       Луна большая, хранящая в себе таинства, бликует на остром лезвии катаны. Сильная рука держит ее твердо, а тело молодого вампира принимает боевую стойку. Зеленные глаза смотрят на родственника спокойно, холоднокровная решимость читается в них.       — Дедушка… Давай поставим точку в истории клана Ичиджо…       Тук-тук-тук.       Девочка дергается от неожиданности, замирает, слышит, как дверь с тихим скрипом приоткрывается. Знакомый приятный запах мягко касается чувствительного носа, проникает в легкие и оседает там. Кимико сглатывает, чувствуя, как во рту скапливается густая слюна, а горло сводит и нещадно жжет. Она чуть приподнимается на локтях, наблюдает, как в проем протискивается светлая голова.       — Такума…— голос тихий и хриплый.       Мальчик встречается с ней взглядом, внимательно осматривает. Как-то совсем уж горестно вздыхает, отмечая про себя изнемождённый вид подруги, но тем не менее приподнимает уголки губ, от чего на благородном лице проступает скромная, но добродушная улыбка.       — Кимико, ты уже очнулась, — констатирует он, — я рад. Все очень волновались, — проходит в комнату, неся поднос с едой — салат и фрукты.       Неспешно расставляет еду и рассказывает все, что приключилось, пока она была погружена в ведения. Говорит об отбытом наказании, после шкодливой выходки Ханабусы, посмеивается над ним мягко, беззлобно. Рассказывает о шахматных партиях с Канамэ и о том, что ему так и не удалось его обыграть…       А Кимико следит неотрывно, почти не моргая, следит пытливо, ловит каждое движение, смотрит хищно, почти не слушает, дышит глубоко и медленно, втягивая запах.       Такума всегда пах сочными яблоками и свежестью дождливой летней ночи. И как же этот запах ей нравился — он рождал под ребрами что-то теплое и светлое, такое тягучее и густое, а сейчас невероятно сильно дурманил и обволакивал разум.       Чистокровной кажется, что она слышит пульсацию, слышит, как сердце мальчика отбивает ритм, гоняя горячую кровь по юному телу. Наблюдает за пульсацией артерии на шее, в очередной раз шумно сглатывая вязкую слюну, ритм ее ровный, монотонный, такой же, как у раздражающих Кимико часов. Горло дерет, оно пылает адским пламенем. Глаза девочки темнеют, наливаясь рубиновым светом, вспыхивая, как факелы в ночной тьме. Она с тяжелым вздохом поднимется и медленно ползет к краю кровати, опускает босые ноги на холодный пол. Дрожащее, бледное тело покрывается мурашками, и девочка ежится, растирая плечи. Неуверенно встает, делает шаг, второй, третий, но комната расплывается в глазах, и тело девочки ведет в сторону. Она с глухим вскриком падает на мраморный пол.       —Кимико? — разворачивается юный аристократ на шум, — Кимико! — за считанные секунды оказывается рядом с чистокровной, опускается на колени и помогает принять той сидячее положение.       Девочка цепляется за его плечи и где-то на задворках сознания с удивлением отмечает, какие же они крепкие и сильные, сжимает пальцами ткань черной шелковой рубашки, вскидывая голову. Близко. Он слишком близко. Запах его в нос бьет так сильно, что дыхание перехватывает.       Такума взволнован и обеспокоен, пальцами касается холодной щеки чистокровной и аккуратно смахивает с глаз непослушную темную челку.       — Кимико, ты впоря…- вопрос обрывается, мальчик замирает в изумлении, чувствует, как под ребрами затягивается тугой узел и тянет.       Глаза большие, обычно серо-голубые в точь в точь, как у Сенри, сейчас пылают алым, смотрят на Такуму так жадно, с жгучим, непреодолимым желанием. Осознание происходящего окатывает мальчика ледяной водой внезапно, слишком неожиданно, выбивая воздух из легких. Такума чувствует, как мелкая дрожь прошибает тело. Осознание, что чистокровная Куран жаждет вкусить его крови, ни чьей либо еще, а именно его, волнует и будоражит что-то внутри. Мальчик на секунду теряется, но быстро находится, наблюдая, как бледные губы приоткрываются, желая что-то ему сказать.       — Если хочешь, пей, — опережает он ее. Пальцы уверенно расстегивают верхние золотистые пуговицы и отодвигают черную ткань в сторону, открывая доступ к шее.       Кимико колеблется несколько мгновений и тянется к мальчику, обжигает кожу горячим дыханием. Такума чувствует, как колючие мурашки проходят вдоль позвоночника, и в ожидании взволновано сглатывает. Чистокровная касается теплой кожи сухими губами, скользит по ней влажным языком, делает глубокий вдох и резко впивается в шею белыми клыками. Вампир чуть хмурится, но ни звука не срывается с его губ. Чистокровная прикрывает пылающие глаза и почти с упоением втягивает рубиновую кровь, пьет жадно, ненасытно. Сладость крови Такума кружит голову, мысли расплываются вязкой, густой патокой, а тело наполняет приятной негой. Хочется еще и еще. Напряженные пальца левой руки сжимают плечо вампира, стискивают черную ткань рубашки и мнут ее. Хрупкое девичье тело вжимается в его, правой рукой обнимает мальчика под лопаткой, чуть ослабляет хватку клыками, от чего тонкая алая струйка из ранки прокладывает дорожку. Кимико быстро собирает ее языком и вновь впивается клыками в кожу. Такума мягко и ненавязчиво обнимает вампиршу за талию. Его рука скользит вверх, вдоль позвонков, те отчетливо чувствуются под тонкой тканью ночной маечки, затем вниз к пояснице, касаясь оголенной кожи и как будто оставляя на ней горячие следы. Такума томно выдыхает, вновь поглаживает хрупкую спину, скользит вверх, пальцы путаются в мягких каштановых волосах, осторожно массируют затылок, отчего девочка довольно мычит ему в шею. Аристократ перебирает волнистые локоны — они тяжелые, шелковистые, скользят приятной лаской меж длинных пальцев. Такума легко наматывает прядь на палец, подносит к губам, трепетно касаясь ими и вдыхает запах морозной мяты. Уголки губ вздрагивая приподнимаются, образуя тонкую улыбку на бледнеющем лице.       Тик–так, так-так.       Кимико чувствует, как теплые, ласковые руки, обнимающие ее, ослабевают. Она понимает, что забылась, увлеклась. Медленно, нехотя отстраняется, стараясь причинить как можно меньше дискомфорта. Дышит тяжело и прерывисто, поднимает затуманенный взгляд на вампира и от его ответного взгляда сердце девочки пропускает удар, и все нутро трепещет. Изумрудная зелень радужки блестит, а расширенные черные зрачки затоплены чем-то всепоглощающим и манящим, смотрят на нее внимательно, цепко, словно в самую душу заглядывает. Такума медленно, будто завороженный, тянется к лицу напротив, очерчивает скулы. Кимико замирает от прикосновений мальчика и от странных незнакомых чувств, которые они за собой влекут. Такума не останавливается, большим пальцем скользит по нижней губе, собирая рубиновую жидкость, совсем наглеет и давит на налившиеся губы, касаясь острого клыка. Кимико смотрит на него в ответ, глаза в глаза, не дышит и не моргает. Губы сами приоткрываются, позволяя эту вольность мальчику, влажный кончик языка проходится по подушечке пальца, слизывая кровь, а острый клык чуть прикусывает ее. Они так и замирают, с бешено бьющимися сердцами.       Тик-так, так-так.       Брови обоих медленно ползут вверх, как будто они только сейчас понимают, что происходит. Такума отдергивает руку, а Кимико судорожно втягивает воздух. Чистокровная в смятение касается губ, на которых все еще чувствуется дурманящий вкус крови вампира и тепло его прикосновений, чувствует, как огонь приливает к щекам, как горит шея, да она вся пылает от смущения. Такума этот жест подмечает и виновато глаза в сторону отводит, вот только четко осознает, что вины за собой, как таковой и не ощущает. Кимико отмирает, когда слышит, как мальчик поднимается.       — Я…— начинают они одновременно и прерываются, не решаются взглянуть друг на друга.       —Прости…— снова произносят вместе и вновь замирают, секунду другую молчат.       Кимико украдкой смотрит на Такуму и отмечает, как тот нервно отдергивает воротник рубашки, и его пылающие алым уши. От последнего факта ей становится легче —чистокровная понимает, что она не одна смущена, ему также неловко и от осознания этого факта негромко фыркает. Изумрудная зелень встречается с серо-голубым пасмурным небом. Такума смотрит на нее нечитаемым взглядом и что-то колышется в его темной глубине. Кимико смотрит в ответ лукаво и растягивает губы в улыбке, мальчик отвечает ей тем же. И они, прыснув, громко смеются.       — Тебе уже лучше? — отсмеявшись, спрашивает аристократ, протягивая Кимико руку, которая подрагивала, между прочим.       — Да. Спасибо, Такума, — вкладывает она свою холодную ладошку в его широкую и теплую.       И ведь ни чуть не лукавит. Чистокровная, испив его крови, впервые ощутила такое головокружительное удовлетворение, приносящее ей чувство чрезмерного насыщения. И этот факт одновременно будоражил и пугал…