My Honey Pumpkin

      – Когда он заберёт меня? – кончик пушистого уха приятно щекотал щёку Юнги.       Утро выдалось дождливым и промозглым, покидать тёплую после сна постель совсем не хотелось. Тихое мурлыкание от поглаживания по светлым волосам баюкало и утягивало в поверхностный сон. Юнги отметил про себя, что за два дня выходных и один вечер пятницы, он пережил эмоций больше, чем за целый год.       – Я могу позвонить человеку, который мне передал тебя. Правда, в животном виде.       Чимин глубоко вздохнул и завозился рядом, чтобы плотно прижаться к боку, укладывая голову на плечо в поисках ласки. Пушистый хвост, будто бы живя отдельно от своего хозяина, легко обвивал на одно кольцо млеющего от вибраций кошачьего горла Юнги. Ещё в начале недели мужчина не мог и подумать, что этим воскресным утром он будет просыпаться в подобных объятиях.       – Хочешь? – тихо спросил Юнги.       Если бы сам ушастый понимал, что он действительно хочет, то всё было бы намного проще. Что-то внутри тянуло его назад, во второй дом к тому художнику, который изредка гладил против шерсти, а рыбные консервы вставали поперёк горла, но была забота, из-за которой часто юноша забывал про своё животное тело, отдаваясь на волю инстинктам. Время шло, а Чимин привыкал к своей жизни спутника художника всё больше, по-своему радуясь успехам хозяина, как он расцветал и его творчество наполнялось светлыми тонами. Что уж там говорить, если однажды Чимин побывал даже на выставке как спутник, кошачий талисман удачи в маленьком берете на простой резинке. Кажется, тогда он привлёк внимания больше, чем сами картины, гордо восседая в руках художника. Только, когда в небольшой квартире, наполненной запахом масляных красок, начали появляться пустые стеклянные бутылки, а сам художник мог исчезнуть на несколько дней, Чимин понял, что дороги назад, кроме одинокого ожидания на придверном коврике, у него ничего не было.       Чимин не знал ничего, кроме того, что он скучал.       И волновался.       И…       Коснувшись привычном жестом своего ошейника, ушастый забрался подушечками под него, поглаживая кожу. Чимин чувствовал себя отрезанным от привычной жизни, чувств и эмоций. Но здесь, сам того не понимания, он каким-то образом обрёл себя заново. Но чем же это место так отличилось, юноша не догадывался.       У ушастого, который вполне себе удобно устроился под нежными поглаживаниями, голова кипела не меньше, чем у самого Юнги, что даже в душе под жгучими струями воды, не мог полностью собраться с мыслями. Юнги не понимал себя и собственных чувств, всё было незнакомым и непонятным, глупо напоминающим заезженный романтический фильм. Всё больше раздумывая, мужчина пришёл к выводу, что любовь, конечно, вещь глупая, и где-то он сумел её подцепить, как нелепую простуду. Но причина этого внутреннего сумбура замурчала только ещё больше, стоило потереть самый кончик ушка с белой шерсткой между большим и указательным пальцами.       Работа не шла, Хосок пропал из зоны видимости, а парочка за стеной почему-то не стремилась к общению.       День шёл, а Чимин всё больше потерянной тенью скользил по дому, по долгу сидя на широких подоконниках, всматриваясь вдаль. Не было сомнений в том, что Чимми ждал и был преданней собаки, от чего где-то глубоко Юнги начинал чувствовать проклёвывающийся росток ревности, а ещё непонимания и слепой злости, за подобное отношение к такому чистому существу. Даже часто повторяющийся вопрос раздражал не так сильно, как эта личность, зовущаяся хозяином.       – Чимми, – мягко позвал юношу Юнги, – смотри, что у меня есть. М-м, как вкусно, правда?       Уже вечером, не выдержав мысленных терзаний ушастого, Юнги, нацепив свою мягкую белую куртку, отлучился на десять минут в один прекрасный рыбный магазинчик, так удобно расположившийся через дорогу, а через несколько часов запечённое филе форели в морковной глазури кимчи, чей рецепт мужчина подсмотрел в журнале, во всю благоухал на обеденном столе. Подумав, что кошачьему обязательно должно это понравится, Мин закинув кусочек на тарелку, и направился прямиком к нему.       – Не хочу, – Чимин демонстративно отвернулся, почти утыкаясь носом в окно.       – Это была самая красная и красивая рыбка на белом снегу витрины. И ты даже не взглянешь на неё?       Ушастый покачал головой, поджимая губы. Юнги казалось всё это таким обыденным и давно забытым, что сердце неприятно заныло, напоминая о себе.       – Я поливал её глазурью из моркови каждые несколько минут.       – Нет.       – Чимми, ты только посмотри, какой красивый кусочек, а какой аромат, неужели даже глазком не посмотришь?       Но Чимин только прижал уши, резко размахивая хвостом, так и не удостоив своего опекуна и взглядом. Но Юнги был бы не Мин Юнги, если идти по головам это было не к нему. Оставив одинокую тарелку на столе, мужчина, надел стоящие у входной двери тапочки, исчез за ней, не проронив ни слова. С щелчком замка в ушастом вспыхнуло беспокойство и чуть-чуть вины за своё поведение. Если так подумать, Чимин никогда не видел такой заботы в свою сторону, а сейчас это было так искренне, даже при том, что он, в прямом смысле этого слова, был просто подкидышем. Спустя десять минут тишины, ушастый спустился со своего насиженного места и направился к двери, навострив ушки.       Ключ в замке загремел, а шерсть на ушах и хвосте Чимина вздыбилась, даже чёлка приняла угрожающий вид.       – Вот это история, – звучал чужой обеспокоенный голос, – может, нужно проконсультироваться по поводу этого? Разве все экземпляры не пронумерованы? Как личный код.       – Это не экземпляр, а такой же человек, как и ты, или – твой супруг.       – Джунни, дорогой, у тебя есть какие-то знакомства? Хотя бы помочь с документами.       – Чимми сказал, что его забрали по дороге в общежитие, так что думаю, бессмысленно пытаться что-то найти.       – Думаю, Чимми настоящий красавчик, – пискнул Джин, – надеюсь, он позволит помацать свои очаровательные щёчки.       Но дверь открылась, пропуская хозяина квартиры, и разговор быстро стих, стоило раздаться громкому шипению со странным человеческим мяуканьем. Юнги даже ничего не успел понять, как в одну секунду в его руках оказался ушастый, который сжимал кофту на его спине в кулаки.       – Ох, Джунни!       От вида опустившего Джуна, почти прижавшего свои острые ушки с пятнистым мехом в коричневых тонах к голове, хотелось рассмеяться. Ещё никогда Юнги не видел своего друга таким, с поднявшимся длинношерстным хвостом, кончик которого выглядывал между ног в районе колен. Благо, ногти Чимми были подстрижены ещё в первый день по урокам с ютюба, а то на лице Джуна красовались бы пять ярко-красных длинных полос. Джин, не выдержав, заливисто рассмеялся.       Сидя в гостиной, Юнги наблюдал за тем, как Джин, воркуя громче любой птицы, любовно обрабатывал каждую царапину, пока ушки супруга дрожали, и чей кончик хвоста он то и дело дразнил пальцами.       – Я буду часто это припоминать, мой дорогой, – Джин потрепал супруга по волосам, который в своём нежно-голубом свитере был больше похож на шпица переростка, чем на большую и устрашающую овчарку.       Юнги хмыкнул, получше усаживая ушастого на своих коленях, который за всё время так и не подумал отцепиться от одежды, а лишь сильнее прижимался своим тёплым ухом к щеке мужчины, изредка шипя.       – Простите за такое знакомство, честно говоря, я не ожидал от Чимми подобного.       – Всё в порядке, – улыбнулся Джин, закрывая аптечку. – Когда я бы ещё увидел, как эту гору ловко отделает одна маленькая кошачья лапка?       – Простите, – голос Юнги был таким виноватым, будто бы это он лично устроил гостеприимный приём.       – А ты был такой милашкой, Чимин!       Ушастый дёрнул ухом, как будто отгоняя от себя мушку.       – Я не злюсь, – вздохнул Джун, потирая ушибленное место, – всякое бывает.       – Да, скулить для овчарки обычное дело, – толкнул в бок супруга Джин, усаживаясь рядом.       Скулы Джуна покрылись румянцем, на что Юнги только улыбнулся, облегчённо вздыхая. К концу вечера форель оказалась съедена, а гости сыты, даже Чимин, будучи молчаливым с дёргающимся нервно хвостом, всё-таки умял несколько кусочков, довольно касаясь кончиком языка острого клыка. За это время он позволил только переместить себя с колен, всё так же касаясь локтями и прижимаясь бёдрами к своему опекуну.       Когда тёплая большая ладонь опустилась на его руку, мельком, но с осторожностью осматривая короткие ноги на предмет ушибов, Чимин понял, что совершенно не против, если художник в его жизнь больше не вернётся.