Emotional anorexic

Сейчас всего лишь полдень, но на небе так много туч, не дающих даже маленькому лучу солнца протиснуться между ними, что кажется, будто уже давно наступил вечер, а отсутсвие на улицах каких-либо прохожих, — которых, кстати говоря, всегда мало в нашем районе — прячущихся в своих домах и офисах от дождя, ещё больше подогревало ощущение, что дело близится ко сну. Я люблю такую погоду. У большинства она вызывает меланхолию и раздражительность. Им не нравится перспектива промокнуть под дождем, у многих начинает болеть голова из-за вызванного им давления, а та самая вышеупомянутая темнота заставляет организм хотеть спать. Но мне всегда плохо и морально, и физически, так что во время дождя мне кажется, что я попадаю в свою стихию. Стихию грусти и отчаяния, когда даже природа погружается в своего рода уныние, будто говоря: «Это нормально, что тебе плохо. Мне тоже. Грустить вместе не так погано, как в одиночку». Так что я просто смотрю в окно, слушая любимую музыку, которую перебивают стучащие по окну капли, думая о разном. Хотя нет. Я всегда думаю только об одном. О еде и своём весе. Мой мир крутится вокруг этих мыслей. Они проглядываются во всем: являются отголоском во всех действиях, идут фоновыми титрами, вытесняют из головы действительно важные вещи, перебивают размышления на более актуальные темы, словно компьютерный глюк с вылезающим окном, которое появляется вновь и вновь, сколько бы ты ни старался его закрыть. Мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Уже в начальной школе я часами стоял у зеркала, рассматривая свои, как их называла бабушка, пухлые румяные щечки-ангелочки, оттягивая те пальцами, представляя, каким бы я был без них. Я всегда носил вещи на пару размеров больше, стараясь спрятаться от мира, не давая окружающим даже шанса увидеть то, что я каждый день вижу перед душем. Меня всегда дразнили в школе: обзывали, толкали, просто смеялись за спиной. Ну, вы, наверное, и сами знаете, какими дети бывают жестокими. Они ещё не осознают норм морали и поведения в обществе, поэтому не стесняются показывать свой дерьмовый внутренний мир, который со временем научатся скрывать за маской доброжелательности и вежливости. Но я никогда не обижался на сказанное и сделанное в мой адрес. Я был с ними солидарен и вместо того, чтобы защищаться, наносил последний решающий удар. Я аккуратно обхватываю запястье, любуясь дырочкой под соединенными большим и средним пальцами, надеясь, что скоро она станет ещё больше. Зная, что скоро она станет ещё больше. Я постоянно трогаю себя, как бы проверяя, не поправился ли за прошедшие десять минут. Я часто щупаю ключицы и рёбра, тазобедренные кости, которые, когда я ложусь, начинают выпирать ещё сильнее, вызывая на лице самую блаженную улыбку, радуя, как ничто другое. Для меня каждый раз становится большим сюрпризом, что, проводя рукой по животу, я больше не чувствую мягкие жирные неровности, что мои бока не расплываются по всей кровати, кажется, превращаясь в ещё один слой матраса, что теперь я могу почувствовать кости, при этом не вдыхая так сильно, что вот-вот потеряю сознание (я и так его часто теряю, но по другим причинам). И неважно, что меньше часа назад я пребывал в таком же приятном недоумении по той же самой причине. Ноги трогать я не люблю. Мне кажется, они все ещё слишком толстые. Большие пальцы не сходятся, находясь в сантиметрах пяти друг от друга, когда я обхватываю свои ляжки, нарочно портя этим настроение, убивая мысли о том, что могу съесть сегодня немного больше, наоборот, заставляя себя пропустить ужин и отправиться на вечернюю прогулку, если будет возможность. Я не очень люблю выходные, потому что эти дни обычно полны безделья и навязчивых мыслей, от которых очень тяжело отвлечься. Намного сложнее, чем в будни, когда есть много других забот, поэтому обычно я провожу эти дни вне дома. Нет, у меня нет друзей, с которыми я бы мог скоротать время, я не хожу на вечеринки, я просто брожу по городу или сижу в своём любимом месте под старым мостом на окраине города, где могу спрятаться от всего мира и погрузиться в себя. Но сегодня у меня не получится сбежать. Мама решила пригласить новую подругу и ее семью на ужин. Миссис Уэй любила устраивать подобные мероприятия, создающие видимость крепкой дружной семьи, она любила делать вид, что она хорошая мать и реально интересуется жизнью своих детей. Она любила показывать это всем остальным. Не подумайте, я не ненавижу ее, я не считаю ее плохой. Просто она врет сама себе, убеждает себя, что избежала тех банальных проблем и недопониманий в семье, с которыми сейчас люди сталкиваются всё чаще. Ей очень важно одобрение со стороны, поэтому представления, подобные тому, что будут сегодня, устраиваются в нашем доме часто. Закатывать скандалы или возражать — наживать себе новые проблемы, поэтому лучше просто немного потерпеть. К тому же я планирую свалить с половины ужина, сославшись на плохое самочувствие или домашнее задание. В комнате раздаётся стук, заставляющий меня открыть глаза и резко побежать к стоящему на зарядке телефону, чтобы выключить музыку, которая, кажется, играла слишком громко. Я не люблю, когда кто-то слышит мою музыку. Для меня это слишком личное: каждая песня что-то значит, я нахожу в них душевный отклик, поэтому не хочу, чтобы кто-то залезал в мою голову, а потом ещё и комментировал, даря пару новых комплексов в красивой праздничной обёртке, словно подарок на день рождения, о котором я просил за пару месяцев до. Да, большое спасибо, я ведь слишком сильно себя люблю, мне действительно нужно ещё несколько поводов ненавидеть себя, а то, глядишь, зазнаюсь. — Можно? — тихо произносит Майки, всё ещё оставаясь по ту сторону двери, не осмеливаясь войти без четкого «да», хоть и знает, что я точно его впущу, ведь только ему можно заходить в мою комнату. Даже родители не имели таких привилегий. Это было своего рода негласным правилом, которое никогда не подлежало обсуждению, но всегда соблюдалось. — Заходи, — в двери появляется совсем маленькая щель, через которую протискивается Майки. Он знает, что я не люблю яркий свет, поэтому всегда старается заходить так, чтобы не причинять мне дискомфорт. Это заставляет меня улыбнуться. Я не заслуживаю такого прекрасного брата. Он слишком заботливый, слишком добрый, слишком милый. — Мама сказала, чтобы мы спускались через полчаса. Ты уверен, что хочешь пойти? Я могу сказать, что у тебя болит живот, — он тоже слегка улыбается, пытаясь сделать вид, что все хорошо, но я вижу в его спрятанных за очками глазах волнение и тревогу. Майки единственный знает о моей проблеме, поэтому старается помочь, хоть и вечно боится сказать что-то не то. Он никогда не заставляет меня есть, никогда не осуждает меня, наоборот, помогает избежать приёмов пищи, как сейчас, наверное, оказывая медвежью услугу. Он даже никогда не просил меня рассказать обо всем родителям. Он только дарит мне свой печальный взволнованный взгляд (иногда мне кажется, что его глаза становятся мокрыми от подступающих слез), делая все в миллион раз хуже. Майки слишком хороший, я ненавижу себя за то, что являюсь причиной грусти в его глазах и нервного почесывания тыльной стороны ладони, на которой уже образовались царапины. Я уверен, что это из-за меня он каждый день такой подавленный и отстранённый. Я знаю, что ему тяжело: у него почти нет друзей, он часто болеет, ему снятся кошмары, о которых он никогда не заикается, а я только подливаю масла в огонь своими проблемами. Но я действительно не знаю, как ему помочь… Я не могу начать есть даже ради него, поэтому я просто хочу извиняться перед ним, пока челюсть не отпадёт от изнеможения. — Нет, все хорошо. Я спущусь. Не бросать же тебя там одного. — Кстати, услышал мамин разговор на кухне. Подруга придёт с сыном, — я не особо слежу за тем, что говорит Майки. Я просто смотрю на его худые ноги, сложенные в позу лотоса, мельком переводя взгляд на свои. Иногда в мою голову приходят отвратительные мысли, что я ненавижу Майки за то, что он выиграл генетическую лотерею. Он высокий, он худой, он красивый… Я бы хотел быть им. Хотя я хотел бы быть хоть кем, только бы не собой. Зависть — одно из самых ужасных чувств. Я пытаюсь бороться с ней, особенно по отношению к Майки. Я люблю его. Я очень люблю его, поэтому не могу так думать. — В смысле? С кем? — я ненавижу сюрпризы. Я ненавижу спонтанные решения. Я ненавижу непредвиденные обстоятельства. Это заставляет меня злиться, нервничать, сильно переживать и копаться в себе. А если он худее меня? И снова дурацкие мысли о худобе, совсем не относящиеся к ситуации. Мне кажется, я способен свести абсолютно все к теме веса и еды. — Я не знаю… Я даже не знаю, что за новая подруга. Мама весь день крутится на кухне и нервничает. Я хотел ей помочь, но она начала говорить, что я все испорчу, а потом стала гнать на отца за то, что он до сих пор не дома, — он пожимает плечами, слегка закатив глаза. Я уверен, что Майки такого же мнения о маме, как и я. С отцом все проще. Он строгий и всегда пропадает на работе. Здесь существует только одно мнение, настолько очевидное, что и говорить не надо. Мы побаиваемся его, но уважаем, стараясь избегать контакта, ведь в большинстве случаев это заканчивается неприятной беседой, ведь выразить свое недовольство ни один из нас не решается, молча выслушивая все то, что он говорит. — Ясно. Надеюсь, всё пройдёт не так плохо, как я думаю. В комнате повисает молчание. Я смотрю в окно, наблюдая за стекающими по нему каплями, запоминая забавные мокрые силуэты на стекле, которые позже смогу использовать в своих рисунках, наслаждаясь шумом дождя. А Майки смотрит на меня. И я уверен, что сейчас, когда я отвернут, в его глазах ещё больше грусти и безнадеги. — Джи… ты вообще как? — он говорит это ещё тише, чем обычно, делая долгие паузы между словами, явно боясь то ли моей реакции, то ли моего ответа. Мне кажется, что он одновременно хочет, чтобы я соврал и сказал правду. Я поворачиваюсь. Майки больше не смотрит на меня, его глаза устремлены в подушку сбоку, а правая рука снова царапает тыльную сторону левой, из-за чего на той проступают маленькие капельки крови. — Всё… нормально… — но мы оба понимаем, что это не так, ведь в эту же секунду на всю комнату раздаётся громкое урчание изголодавшегося желудка. Я хмурюсь, слегка скрючиваясь. Ощущение, будто меня внутри исполосовали. Я просто не могу сдерживаться, слишком больно, но всё равно стараюсь улыбнуться брату, усугубляя ситуацию, очевидно становясь в глазах Майки ещё более жалким. Он аккуратно и бесшумно пододвигается, будто одно неверное движение или звук будут караться гибелью, и невесомо обнимает меня, видимо, боясь нарушить моё личное пространство и принести ещё больший дискомфорт. Это выглядит так мило, но так грустно. Мой брат боится меня обнять. Мой. брат. боится. меня. обнять. Клянусь, я готов прямо сейчас разрыдаться, я не думал, что всё настолько плохо. Я обнимаю его в ответ, хоть и чувствую жуткую неловкость, смешанную с огромным количеством вины. Я не люблю телесные контакты, но ради Майки готов потерпеть. Очевидно, что это ему сейчас нужны объятия, а не мне. Для меня всегда прикосновения были чем-то слишком интимным и личным. Я не разрешал подходить к себе даже родителям, особенно маме, не говоря уже о посторонних людях. Хотя, готов поспорить, что они тоже не горят желанием обниматься с таким, как я. Мы сидим так ещё минут десять. Я чувствую, что начинаю потеть, а моя левая нога затекает, его руки слишком горячие, из-за чего мне становится жарко, но я не решаюсь отстраниться, пока Майки сам это не делает. Он больше не смотрит на меня. Просто встаёт, кидает тихое: «Ну ладно, до встречи». И выходит из комнаты, оставляя мне время на сборы. Хочется верить, что ему стало легче… хотя бы немного… Хоть дело и близилось к вечеру, я всё ещё оставался в пижаме: моих любимых синих штанах с Бэтменом, которые вечно спадали, напоминая о том, каким толстым я раньше был, такой же огромной чёрной футболке, немного испачканной в краске, и чёрной кофте, которую я носил дома даже в жару. Я совсем не хотел переодеваться и краситься, но не мог позволить кому-то увидеть себя вот таким. Тем более подруга будет не одна, а с сыном, и, чего уж там скрывать, мне хочется выглядеть хорошо. В голове всё ещё крутится страх о том, что этот парень окажется худее меня, и мне скорее хочется не понравится ему, а просто не быть хуже в своих собственных глазах. Пролежав ещё пару минут, собираясь с мыслями, стараясь перебороть приковывающую к постели усталость, я встаю и направляюсь к небольшому шкафу с ничтожно маленьким количеством вещей внутри. Серьёзно, на первый взгляд полки вовсе кажутся пустыми, будто хозяин этого шкафа уехал в долгую командировку, забрав большую часть одежды с собой. Я не люблю покупать вещи, не люблю их мерить и понимать, что я всё ещё далёк от желаемой фигуры, что я всё ещё слишком толстый для красивой одежды. Поэтому мне приходится покупать огромные футболки, толстовки, рубашки и джинсы, которые будут заведомо больше на несколько размеров, делая из меня бесформенный мешок. Иногда я так сильно злюсь и расстраиваюсь, что прихожу к мнению, что буду носить мусорные мешки с дыркой для головы, в которых я точно буду выглядеть органично. Или всегда буду ходить в пижаме — единственной одежде, в которой мне комфортно. А лучше всего — вообще никуда и никогда не ходить. Недолго думая, я достаю бордовую рубашку и чёрный галстук. Я бы надел ещё и пиджак, но ,думаю, это будет выглядеть слишком странно для домашней посиделки. Вниз идут, как обычно, чёрные джинсы. Переодевшись, я направляюсь в ванную, в очередной раз грустно вздыхая. Мне бы очень хотелось одеваться, как герои моих комиксов, мне бы хотелось быть таким же высоким и худым, хотелось бы подчеркивать длинные ноги с эстетичным изгибом в коленях обтягивающими джинсами. Мне чертовски нравятся обтягивающие джинсы. Возможно, я даже куплю одни в женском отделе, когда буду достаточно худым. Мне очень нравятся жилетки и короткие куртки, сидящие по фигуре футболки и кофты, но я знаю, насколько это плохо будет выглядеть на мне, поэтому пока предпочитаю мечтать, что когда-то смогу надеть что-то подобное, воплощая желаемые образы на бумаге, погружаясь в них, меняя местами реальность и вымысел. Я могу часами ходить по магазинам и барахолкам, разглядывая одежду, представляя, какие бы образы мог создать с ней, как бы круто я мог в ней выглядеть, как бы я её изменил, разрисовав, разрезав или подшив. Я смотрю в зеркало, прямо себе в глаза, будто бы ожидая, что отражение заговорит. В последнее время я перестал понимать, что то, что я вижу в зеркале — правда, что это действительно я, поэтому каждый раз, отходя от него, я становлюсь вампиром с острыми чертами лица, впалыми скулами и чётким контуром челюсти. Из-за этого видеть своё отражение ещё больнее, ведь приходит осознание того, насколько я далёк от желаемого образа, того, что я никогда не буду тем, кем мечтаю быть. Я медленно поворачиваю голову, то опускаяя ее, то приподнимая, тщательно рассматривая своё лицо, с каждой секундой находя в нем ещё больше уродства. Я берусь рукой за щёку, также медленно оттягивая её, с каждым разом применяя все больше сил, делая это резче и с большей злостью, поднимая вторую руку, проделывая всё то же самое со второй щекой. Дыхание учащается, кажется, с каждым вдохом лёгкие сжимаются все сильнее, перекрывая поток воздуха. Я просто хочу стянуть с себя эту чёртову кожу, смыть лицо и выдернуть остатки выпадающих сухих волос. Я не замечаю, как щеки и глаза начинают гореть, пока по ним не стекает холодная слеза. Жалкий. Я такой жалкий. Такой слабый. Как же я хочу заснуть и, проснувшись, понять, что все это был неприятный сон, что Джерарда Уэя не существует, что он лишь плод больной фантазии и моя жизнь не такая серая и грустная, как у него, что я не такой уродливый и толстый, как он, что я не разрушаю жизнь единственному человеку, которого люблю, унося его на дно апатии и разочарования. Я просто хочу заснуть… я просто не хочу быть Джерардом Уэем… Я не могу позволить себе устраивать сейчас истерику, поэтому начинаю судорожно умываться, стирая позор слёз, стараясь успокоиться. В отражении на меня смотрят два красных уставших глаза, нос тоже покрылся минимум десятью оттенками алого, волосы растрепались ещё сильнее, а прядки у лица стали мокрыми. Тепло снова подступает к векам, а нос начинает дрожать, как и всё тело. — Держи себя в руках, жалкий идиот, — я говорю это со всей возможной ненавистью, чуть ли не скрипя зубами, не зная, куда выплеснуть свою ярость. Я просто не могу найти себе место, я просто хочу разгромить весь дом, а потом и свою голову. Но не сегодня. Я глубоко запихиваю все свои чувства и достаю светлый тональник, делая лицо ещё бледнее и мертвее, подчеркивая нижние веки чёрными и красными тенями, действительно становясь похожим то ли на вампира, то ли просто на мертвеца. Мальчики не должны краситься, но мне совершенно насрать, если это единственный способ стать хоть немного красивее, к тому же мало кто замечает, что я использую косметику, видимо, не зная, насколько уродливый я без неё. Да и вообще, кто придумал этот дурацкий стереотип? Я кидаю последний взгляд на своё отражение, словно выстрелом получая новую дозу разочарования и раздражения, снова желая разрыдаться и заснуть от изнеможения и усталости после истерики. Майки уже был внизу. Он помогал маме расставлять еду, молча выслушивая ее речи о том, как все должно пройти и как она боится, что вечер будет неидеальным. Такое ощущение, что к нам приезжает президент, а не очередная новая подружка. Я закатываю глаза, коротко нервно выдыхая, подходя ближе к родным, вновь ловя себя на мысли о том, как же комично и глупо выглядит происходящее. Мама на секунду останавливается, когда замечает меня, и, неодобрительно приподнимая бровь, продолжает заниматься своим делом, не удосужившись хоть что-то сказать. — Что? — спокойно спрашиваю я. Мне уже хочется, чтобы все это закончилось и я смог заняться своими делами. И что, если они не представляют из себя никакой важности. На самом деле, мне просто не нравилось, что я должен находиться тут и заниматься этим идиотизмом. Я бы всё равно продолжил наблюдать за дождем под любимую музыку, возможно, что-то зарисовывая в скетчбуке, ведь на прогулку в дождь меня бы не отпустили, либо сделали бы это со скандалом, которые я ненавидел и предпочитал избегать. — Ничего. Ты мог одеться нормально, а не так, будто ты будешь играть второстепенную роль в фильме Бёртона или в спектакле про вампиров? — видно, что она раздражена, но пытается сдерживать себя, выдавая что-то наподобие шутки. Будет очень неловко, если гости придут в самый разгар криков о том, как плохо я выгляжу. «Лучше бы играл в спектакле про вампиров, а не про счастливую семью», — подумал я, но не решился сказать об этом вслух, решая замять тему, никак не отвечая на мамины слова по поводу внешнего вида. Ей не нравилась моя одежда и мой макияж, она считала, что я должен одеваться, как все, и не выделяться. Думаю, она стыдится меня, но понимает, что бесполезно что-то говорить, ведь я буду просто молчать и делать так, как нравится мне. — Вам нужна помощь? В этот момент раздаётся дверной звонок, поэтому ответа на мое предложение не последовало. Мама побежала открывать, а Майки поплёлся за ней, взглядом предлагая пойти с ним, что я и сделал. Внутри все замерло. Я ненавижу новые знакомства, пусть и с людьми, которые войдут в мою жизнь лишь на один вечер. Меня уже мутило от предстоящих вопросов, у меня уже тряслись руки от страха, что я не смогу незаметно спрятать еду, чтобы не привлекать внимания к своей голодовке, я уже начинал сравнивать себя с этим незнакомым парнем, хоть и не имел ни малейшего представления о нем. Сейчас мне просто хочется убежать в свою комнату и притвориться, что меня не существует. Думаю, мама была бы даже рада такому исходу событий, учитывая, каким нелестным взглядом она одарила меня, когда я спустился на кухню. — Это мои сыновья — Майки, — она кивает в сторону младшего. — и Джерард. А это Линда и… — Мы знакомы. Чёрные свободные джинсы, порванные на обоих коленках, выглядывающая из-под чёрной толстовки светлая футболка, грязная рваная джинсовка с десятком значков с логотипами групп и ещё какой-то прикольной фигней, выглядящая так, будто ей минимум вдвое больше, чем хозяину, и чёрная перчатка без пальцев на левой руке. Настолько старые и грязные кеды, что обувь бомжей не кажется такой уж потрепанной и неухоженной на их фоне. Растрепанные длинные чёрные волосы, слегка закручивающиеся на концах и у лица, что выглядит довольно мило вкупе с самодовольной, но не надменной улыбкой, явно не соответствуя бунтарскому образу. Я сразу понял, кто это. Лучше бы на его месте был просто худой незнакомец, которого я представлял себе. Но это был Фрэнк Айеро.