***
Сегодняшний день начался, как и все остальные — в теплой кровати рядом с Фрэнком. Я проснулся немного раньше, поэтому спокойно ждал пробуждения Айеро, боясь пошевелиться, лишь бы не потревожить его. Я просто лежал, запутавшись в его руках, чувствуя, как приподнимается грудь Фрэнка каждый раз, когда он делает вдох, слыша его тихое сопение. Судя по просачивающемуся сквозь шторы яркому свету, уже был день или позднее утро, и это неудивительно, учитывая, что спать мы легли часов в шесть, решив посмотреть очередной ужастик. Я даже не помню, чем он закончился, ведь снова уснул на коленках Фрэнка, чувствуя, как тот нежно гладит меня по голове, комментируя глупые действия главных героев, заставляя меня каждый раз посмеиваться. — Доброе утро, — говорю я, улыбаясь, немного запрокидывая голову, чтобы поймать еще совсем сонный взгляд Фрэнка, уставившись на него своими влюбленными блестящими от переизбытка чувств глазами. Он такой красивый. Если бы мы были в диснеевском мультике, вокруг Айеро слетались бы птички, а сам он сверкал бы ярким солнечным светом. Ну, или, если это переделать на мои предпочтения, вместо птичек были бы летучие мыши, а вместо света — дым и белое мерцание луны. — Угу, доброе, — отвечает Айеро, потирая глаза одной рукой и зевая, после чего наконец-то обращает на меня внимание, даря такой же ласковый и нежный взгляд. — Как спалось? Тебе что-то снилось? — я устраиваюсь удобнее на его груди, чувствуя, как Фрэнк начинает легко перебирать мои волосы. Я снова улыбаюсь и переплетаю наши ноги, прижимаясь к Айеро еще сильнее. — Отлично! — он улыбается мне в ответ. — Что снилось… — Фрэнк отводит задумчивый взгляд. — Я не помню, наверное, опять бред какой-то. А тебе? — спрашивает Фрэнк, зная, что сейчас его ждет долгий увлекательный рассказ о моих сновидениях, происходящий каждое утро, что стало уже своего рода традицией. — Мне снилось, что я нахожусь в огромном темном жутком доме. Я ходил по нему и рассматривал каждый уголок. Было очень страшно, но интересно. Он не был заброшенным, но и жилым его нельзя было назвать… как будто хозяева уехали в долгую поездку и забрали почти все вещи. Или как будто это был дом-музей. В самом конце я нашел маленькую черную комнату, она была чуть больше моего шкафа, там еле один человек поместится. На стенах висели мои рисунки, но написаны они были кровью, и, как я понимаю, это было что-то наподобие алтаря, потому что у стены стоял стол с головами манекенов, чередующимися с обычными головами и чучелами летучих мышей, на нем стояли бордовые свечи в железных подсвечниках и баночки с порошками и жидкостями. Еще на стенах были вырванные из старых книг страницы, но я не помню, что было на них написано… Я проснулся, как только коснулся одной из них и попытался прочесть, — я делаю паузу, видя, как выражение лица Фрэнка становится взволнованным и сожалеющим. — Но ты был рядом, когда я открыл глаза, так что я сразу успокоился и быстро смог снова заснуть, — я легко улыбаюсь, как бы указывая этим на то, что все в порядке и Айеро не стоит за меня переживать, после чего тот действительно успокаивается и заправляет упавшую на лицо прядку волос мне за ухо. Кошмары снятся мне почти каждую ночь. Раньше я часто даже плакал, просыпаясь в холодной темной комнате, осознавая, что никто не сможет меня защитить, а я слишком слабый, чтобы справиться самостоятельно. Я просто сворачивался клубочком и обнимал подушку, стараясь хоть немного успокоиться и подавить чувство съедающего одиночества. Но теперь все по-другому. Теперь после очередного жуткого кошмара я вижу не пустую комнату, а лицо спокойно спящего Фрэнка, который неосознанно делится своим умиротворением, успокаивая меня лишь своим присутствием. Я прижимаюсь к нему сильнее и быстро засыпаю, греясь об его горячее тело. Мы пролежали еще минут двадцать, дурачась и обсуждая, чем будем заниматься сегодня. Оказалось, что я ошибся, и на часах уже был не час, не два, а четыре, и мы снова проспали весь день. Мне нравится, что мы с Фрэнком бодрствуем в основном ночью, словно две маленькие летучие мышки или вампиры, отсыпающиеся днем. — Надо вставать, скоро уже придет твоя мама, — говорит Айеро, выбираясь из моих объятий, и я нехотя отпускаю его, слегка морщась и хныкая, полностью забравшись под одеяло, когда Фрэнк приоткрывает шторы. — Не-е-е-т, зачем ты это сделал? — я присаживаюсь на кровати и потираю еще не привыкшие к свету глаза. — Я ненавижу солнце, у меня на него аллергия. — Прости, мой маленький вампирчик, но я уже хочу есть, так что давай вставай быстрее, — он забирает у меня одеяло, и я кидаю на Фрэнка обиженный взгляд, все-таки слазя с кровати. Как только я встаю, меня начинает сильно шатать, а в глазах темнеет. Так всегда происходит. Кажется, я даже привык к такой реакции организма на мои голодовки. Тело стало ватным, оно как будто было против того, чтобы мы с ним покидали мягкую кровать, а комната кружилась и расплывалась, обрывая мою связь с миром. Можно сказать, что всю эту неделю я голодал, за исключением пары дней, когда я позволил себе съесть салат, и даже для меня это было слишком. Обычно я ем почти каждый день, пускай и совсем мало, но я даю своему организму хоть какое-то количество энергии. Но в присутствии Фрэнка мне было есть сложнее в несколько раз. Каждый кусок пищи вставал поперек горла, будто тело отвергало его, и я понимал, что могу обойтись и без ежедневного перекуса, даже когда просыпалось редкое чувство дикого голода, которое сразу же пропадало, когда я находил себе более интересное занятие, как, например, поцелуи или объятия с Айеро. Мне казалось, что я преисполнился в своем сознании и больше вообще могу никогда не есть, питаясь подаренными Фрэнком положительными эмоциями. Я даже хотел воспользоваться ситуацией и постараться не пить, ведь даже от воды я чувствовал какой-то дискомфорт, будто в моем желудке она становилась калорийной сладкой газировкой, преграждая мне все пути к идеальному телу. — Джерард, тебе надо поесть, — он сказал «Джерард», а не «Джи». Он сердится на меня? — Пожалуйста. Давай я приготовлю тебе кашу? Это же полезно, нет? — Я не хочу есть, все в порядке, правда, — я все еще боюсь посмотреть на него. — Ты не можешь не хотеть есть. За все время ты два раза поел овощи, которые дольше резал, чем ел, — я слышу в его голосе злость, но понимаю, что она вызвана сильным волнением за меня. Фрэнк берет мое лицо в свои руки и заставляет взглянуть в его глаза. — Джерард, я знаю, что ты не веришь мне, но ты прекрасен. Я не считаю, что худоба — это признак красивого человека, но она у тебя есть даже в избытке. Давай пойдем вместе что-то поедим, пожалуйста, — я вижу в его глазах боль. Это даже не сочувствие, которое было в них раньше. Это больше не просто тревога и волнение. Это именно боль, и в какой-то момент мне даже показалось, что Фрэнк может заплакать, хотя, скорее всего, это был просто блеск от падающих лучей солнца. — Я понимаю, что тебе тяжело, но, пожалуйста… — Хорошо. Овсянка подойдет? — мозгами я понимаю, что мне правда стоит поесть. Хотя бы ради Фрэнка. Я не хочу его терять из-за какой-то дурацкой еды. Ему и так со мной сложно, он и так пытается меня понять и поддержать, так что настало время и мне что-то сделать для него. Но его слова о том, что у меня есть худоба — они воюют со здравым смыслом, и я не уверен, кто победит в этой битве. — Да, только можно я поем что-то нормальное, а не эту гадость? — он пытается отшутиться, чтобы разрядить обстановку. — Хорошо, — я усмехаюсь. — Можешь поесть, что захочешь, — Фрэнк улыбается мне в ответ, протягивая руку, которую я беру в свою, и мы вместе спускаемся на кухню. Мы с Айеро приготовили ему яичницу с тостами, которая чуть не сгорела из-за того, что мы слишком сильно увлеклись разговорами, а мне — овсянку, как и договаривались. Еще я сделал нам две кружки кофе и достал Фрэнку печенье, если ему вдруг захочется сладкого. Я сажусь за стол, пока Фрэнк уходит в ванную, и долго прожигаю взглядом свою тарелку, ковыряясь в ней ложкой, все никак не решаясь положить кашу в рот. Я ведь так долго держался, я не могу сейчас взять и все испортить. В последние дни я начал себя чувствовать худым и красивым, но, кажется, только от одной мысли о еде тяжелое полное тело тянет меня обратно, вновь становясь тюрьмой и ловушкой. Сейчас живот приятно урчит, он будто прилип к спине, обнажая косточки, настолько сильно обтянув каждую из них, что, кажется, тонкая бледная кожа вот-вот порвется. Я ненадолго оставляю кашу, еще раз проводя руками вдоль талии, пытаясь ее обхватить, в итоге доходя до торчащих тазовых костей, теперь больно впивающихся в мои ладошки. Я тяжело вздыхаю, чувствуя, как под кожей двигается каждое ребрышко, вызывая чувство эйфории. Позвоночник и лопатки упираются в спинку стула, доставляя сильный, но приятный дискомфорт. Я много ерзаю на стуле, пытаясь найти наименее болезненную позу, но с каждым движением становится только хуже. На моем теле постоянно появляются огромные фиолетовые синяки, будто меня целыми днями избивают до потери сознания. Мне больно сидеть, мне больно ходить, даже в мягкой кровати невозможно найти удобную позу, будто я лежу на твердом полу. Я смотрю на свои ноги, аккуратно обхватывая ляжку, замирая от шока, когда большие пальцы наконец-то сходятся. Может, Фрэнк прав, и я уже худой? Почему я чувствую выпирающие кости, но не могу поверить, что это действительно так? Мое тело ломит от таблеток или все-таки организм уже настолько истощился, что не может справиться со своими основными задачами? Почему я не вижу в зеркале тонкий силуэт, который ощущаю, проводя руками по телу? Я быстро встаю из-за стола и выбрасываю большую половину каши, постоянно оглядываясь, боясь, что Фрэнк может вернуться, после чего заметаю все следы преступления, аккуратно прикрывая кашу в мусорке салфеткой, садясь на свое место, размазывая еду так, чтобы было ощущение, будто я действительно ел. — О, ты уже начал есть! — Фрэнк возвращается, широко улыбаясь, увидев, как я кладу ложку каши себе в рот. — Да, я вообще уже поел, — я улыбаюсь ему в ответ, показывая свою тарелку. — Я просто люблю есть один, — неловко добавляю я. — Ну, ладно, как скажешь, — Айеро все еще улыбается. — Можешь не доедать, если не хочешь, я рад, что ты хоть что-то поел. Не хочу, чтобы тебе было плохо. Надеюсь, ты правда поел, я тебе верю, — он садится за стол, продолжая улыбаться, но теперь в его глазах появляется волнение. Он сомневается в правдивости моих слов, поэтому ждет, чтобы я еще раз их подтвердил. — Да, я поел, честно, — я улыбаюсь ему в ответ, сразу же прячась за кружкой кофе. Мне так стыдно. Мне так чертовски стыдно. Я так нагло и подло соврал Фрэнку. Внутри появляется жгучее противное чувство вины, которое только усиливается, когда я вижу искренне счастливое лицо Айеро, который поверил мне. О нет, что я наделал? что, если он узнает? Я снова все порчу, я своими же руками убиваю то, чем дорожу больше всего на свете. Неужели еда для меня важнее Фрэнка? Нет, он ничего не узнает, и все будет хорошо. Пожалуйста, я ведь заслуживаю быть и худым, и любимым… Или все-таки нет? Вдруг раздается звук вставляющихся в дверь ключей, заставляющий меня подавиться кофе и вздрогнуть. — Наверное, это Майки, уже поздно, странно, что он не вернулся раньше, — я встаю из-за стола, готовый встречать брата, как вдруг происходит то, чего я так сильно боялся все дни, что у меня оставался Фрэнк. — Джерард, Майки, вы дома? — слышится женский голос из прихожей. Черт, это мама, но ведь она никогда не возвращается так рано. — Прячься под стол, я ее отвлеку, а ты побежишь в комнату, ясно? — тихо тараторю я, не дожидаясь ответа, вылетая к маме в коридор. — Привет, Джерард! — Донна снимает куртку, уже собираясь проходить в дом, как вдруг я останавливаю ее. — О, мама, привет. Ты так рано сегодня? Почему? — я стараюсь не подавать вида, но в моем голосе явно присутствуют нервные нотки, а сам я начинаю неловко улыбаться, с потрохами выдавая себя. — А что? У тебя здесь что-то запрещенное, что я не должна видеть? — мама складывает руки на груди, кидая на меня хитрый взгляд, издавая смешок. — Что? Нет, конечно, нет, просто не ожидал, что ты так рано вернешься. Что-то случилось? — Нет, но ты так спрашиваешь, что уже начинаю сомневаться я, не случилось ли чего, — Донна хочет пройти, но я перегораживаю ей путь. — Нет, ничего не случилось. — Тогда можно я домой пройду? — она уже начинает немного нервничать, явно подозревая меня в чем-то. — Проходи, конечно, — я отхожу в сторону, молясь всем, кому можно, чтобы Фрэнк за это время успел добежать до моей комнаты. — Все хорошо, просто отпросилась сегодня раньше. Я же тебе говорила, что сегодня за город с подругами уеду на два дня, ты не помнишь? — она вскидывает брови, проходя в ванну, пока я бегу на кухню, где все еще сидит под столом Фрэнк. — А, да, точно, я забыл, прости, — кричу я ей вслед, жестами показывая Айеро, чтобы он срочно убежал куда-нибудь. Фрэнк вылетает в коридор, решая добраться до комнаты через улицу, что действительно было самым разумным решением. Вряд ли он бы успел за пару секунд подняться по лестнице, еще и не издавая при этом никаких звуков. — Надеюсь, вы с Майки ничего тут не устроите, пока меня не будет, — Донна заходит на кухню, недоумевающе смотря на меня, когда еле слышно хлопает входная дверь, — Кто-то пришел или мне показалось? — Что? Я ничего не слышал, тебе показалось, — как ни в чем не бывало говорю я, быстро убирая все со стола, чтобы не появилось дополнительных вопросов. — Теперь ясно, почему ты так нервничал, — мама кивает пару раз головой, а меня охватывает ужас. Она догадалась? — Опять вы с Майки утром за собой не убрали, сколько раз повторять, что дома должен быть порядок? У тебя есть своя комната, можешь ее захламлять, но в остальном доме, будь добр, беспорядок не наводи. Кстати, а где Майки? Уже вечер, почему его нет дома? — Я не знаю. Наверное, решил прогуляться. Я с утра его не видел, — я пожимаю плечами и тоже начинаю немного переживать. На самом деле, я и утром его не видел, потому что снова решил прогулять и остался с Фрэнком. Мама, может, поверила в эту историю с прогулкой, но я-то знаю, что Майки обычно сразу же после школы идет домой, хотя в последнее время он все чаще возвращается домой к вечеру, при этом еще и не рассказывая, где он пропадает. В последнее время он выглядит еще хуже во всех смыслах этого слова, он говорит еще меньше, окончательно замыкаясь в себе. Я вижу, с каким трудом ему даются даже простейшие диалоги. Такое ощущение, что, если бы не общественные нормы и чувство мнимого долга передо мной и родителями, Майки бы вообще не выходил из комнаты даже в туалет. — Ладно, надо будет ему написать и узнать, все ли в порядке, — она вздыхает, присаживаясь за стол. — Я точно могу вас оставить? Я почему-то теперь переживаю. Может, мне лучше не ехать? — Все нормально будет, нам ведь уже не по пять лет, — я вздыхаю, закатывая глаза, ведь знаю, что мама уедет в любом случае, просто ей хочется, чтобы ее поуговаривали. — Ладно. Постарайтесь не забывать писать и звонить, — она легко улыбается мне, но я отвечаю ей лишь холодным безразличным взглядом. — Хорошо. — Тогда я пойду собирать вещи, а то за мной уже скоро заедут, — с этими словами мама направляется в свою комнату, а я, вымыв посуду, поднимаюсь в свою, к Фрэнку. У нас с мамой никогда не было очень близких отношений. Я никогда не доверял ей свои секреты, не разговаривал с ней на тревожащие меня темы, потому что всегда это заканчивалось упреками и оскорблениями в мой адрес. Мама считает, что я сам виноват во всех своих бедах, что я не должен говорить о своих проблемах, решая их самостоятельно. Хоть Донна и не такая резкая в своих высказываниях, как отец, она тоже не одобряет мои увлечения, наверное, глубоко внутри мечтая о лучшем сыне. Она никогда не говорила, что разочарована во мне, но по ее вздохам и сравнениям с другими я понимаю, что мама уже давно ничего от меня не ждет, храня хрупкую надежду на то, что я изменюсь и еще принесу нашей семье почет и уважение. Я знаю, что она неловко молчит, когда ее подруги рассказывают про достижения своих детей, про их личную жизнь и, в отличии от моих, настоящие проблемы. С одной стороны, я чувствую вину, мне очень жаль, что у мамы нет поводов гордиться мной. А с другой — мне наплевать. Это моя жизнь, и самое главное в ней — не разочароваться в самом себе, с чем я также не справился. Я бы очень хотел все исправить, начать с чистого листа, но, видимо, мне предначертана другая судьба. Видимо, я слишком слабый для того, чтобы быть тем, кем мечтал, и я уже с этим почти смирился. Вообще, мама во многом права, и обижаюсь я на нее только из-за злости на самого себя. Она не заслуживает той жизни, которая у нее есть. Она заслуживает счастливой семьи с самым любящим мужем и прекрасными детьми; такой семьи, какую она создала у себя в голове.***
Когда мама уехала, мы с Фрэнком решили сделать сюрприз Майки: приготовить ему пиццу и устроить ночь кино. Я никак не мог перестать переживать после маминых слов о брате, так что мне захотелось хоть немного его обрадовать. Майки очень любит пиццу, иногда кажется, он может питаться только ей, так что я уверен, что это заставит его хотя бы улыбнуться. Мы с Фрэнком сходили в соседний магазин, и докупили все, что нужно для приготовления пиццы, и, вернувшись домой, сразу же приступили к готовке, надеясь успеть до прихода Майки. — Итак, начнем с теста, — говорю я, пробегаясь глазами по рецепту. — Надо довести до однородной массы яйца, соль, сахар и растительное масло, — я убираю телефон, выкладывая перечисленные мною продукты. — Чего? Сахар? Что за идиотизм? — Фрэнк морщится, смотря на меня с недоверием. — Да, сахар. Одна столовая ложка, так в рецепте написано. — Бред какой-то. Давай не будем его добавлять? — Так в рецепте написано, поэтому мы будем его добавлять. Интернет точно лучше тебя знает, — я разбиваю яйца и добавляю в миску оставшиеся ингредиенты. — Нет, не знает. Невкусно же будет. — Я уже добавил, поздно что-то менять. — Ну и ладно. Что там дальше? — Двести миллилитров воды и два стакана муки. Фрэнк кивает и приносит мне то, что я перечислил, предварительно отмерив нужное количество. — Спасибо, — я смотрю на него и вдруг начинаю улыбаться, практически переходя на смех. — Что? Чего ты ржешь? — Айеро хмурится, осматриваясь по сторонам в поисках развеселившей меня причины, но не находит ее, все еще выражая недоумение. — У тебя уже все лицо в муке, мы ведь только начали. Когда ты успел? — Что? Нет, ты врешь! — он подходит к микроволновке и смотрится в отражении дверцы, проверяя достоверность моих слов. — Черт! — он возвращается, быстро окуная палец в один из стаканов с мукой и оставляет след на моем лице. — Все, теперь ты тоже в муке, — Фрэнк самодовольно улыбается, смотря на меня. — Ах так! Ты сам напросился! — я беру жменьку муки и кидаю ее в Фрэнка, оставляя белый след на черной толстовке. — Дурак, это твоя толстовка! — он начинает смеяться, а я чувствую себя идиотом. — Все, это война, — Фрэнк берет муку себе на ладошку и сдувает ее на меня. — Теперь весь пол в муке! — Он бы и так в ней был, поверь, этого было невозможно избежать, — Айеро начинает смеяться. Мы, полностью испачканные в теперь летающей по всей кухне муке, еще долго бегали друг от друга, уворачиваясь от ответных ударов, совсем забыв про готовку. В итоге я каким-то образом оказываюсь сидящем на столе, целующимся с Фрэнком, запуская руки в его грязные волосы, пока руки Айеро оставляют белые следы на моей талии, прижимая ближе к себе. Если честно, я знал, что все придет к этому и нормально пиццу мы точно не приготовим. Если честно, я хотел этого. Так странно, что еще месяц назад я думал, что никогда не испытаю счастье, а теперь получаю его от таких простых и глупых вещей. Я смотрю на улыбающегося самой теплой и искренней улыбкой Фрэнка, держа в своих ладонях его белое лицо, чмокая в щечку, теперь чувствуя привкус муки на своих губах, и мне кажется, что от этой жизни мне больше ничего не надо. Я просто хочу каждый вечер заниматься с Фрэнком самыми дурацкими вещами, просто хочу слышать его смех и чувствовать его теплые и нежные прикосновения. — Твое лицо теперь похоже на луну, — говорю я, издавая тихий смешок, утыкаясь лбом в лоб Фрэнка. — Твое тоже, — Айеро заправляет спавшие на мое лицо прядки волос за уши, спуская свои руки мне на шею. — Мы просто отвратительные повара, — через некоторое время я отстраняюсь от Айеро, смотря на устроенный погром и непонятную смесь в миске. — М-да уж… может, у нас еще что-то получится? — Фрэнк берет в руки миску и пытается замешать тесто, по консистенции получившееся слишком сухим, не говоря уже о множестве комочков, от которых невозможно избавиться. — Ну, оно ведь не должно быть идеальным? Комочки тоже запекутся, и нормально будет. Давай уже раскатывай тесто, лучше точно не станет. — Ну, ладно, — Айеро вываливает тесто на подготовленную бумагу для запекания и руками разглаживает получившуюся странную бежевую смесь, пока я тру сыр, — Короче, сойдет, я уверен, что вкусно точно не будет, давай уже начинку класть. — У тебя неправильный настрой, надо верить в успех, — наигранным голосом говорю я, пародируя коучей из этих тупых видео по методам достижения целей. — Есть вещи, в которые бесполезно верить. Это одна из них, — Фрэнк смеется, подходя ко мне, и засыпает в рот немного натертого сыра, после чего принимается обнимать меня со спины. Я на мгновение останавливаюсь, прикрывая глаза, начиная широко улыбаться. — Может, просто закажем пиццу в соседней кафешке? — мямлит Айеро, все еще не отпуская меня, наоборот, прижимаясь сильнее. — Мы уже почти закончили, — я разворачиваюсь к нему лицом. — Вдруг все-таки нормально получится. Когда мы уже почти закончили с готовкой, наконец-то пришел Майки. Я был так рад, когда раздался звук открывающей двери, но весь мой энтузиазм пропал, когда я увидел безжизненные испуганные красные глаза Майки, услышал его тихий дрожащий голос. Ему хуже, ему снова хуже, а я могу лишь наблюдать со стороны и гадать, из-за чего в его душе разлилась кислота и сожгла все внутри. Я не вижу боли, не вижу грусти — только пустота и мелькающие искры страха. Каково быть мертвым, при этом оставаясь в живых? Майки больше не просит о помощи. Он это делал, но тогда никто даже не пытался услышать его криков. Теперь в его взгляде можно увидеть только мольбу о смерти и прекращении мучений. Я так сильно зациклился на себе, что не заметил, в какой момент потерял брата. Майки сразу же ушел к себе, а мы с Фрэнком еще немного повозились с пиццей и решили, что все-таки выкинем наше кулинарное недоразумение и закажем нормальную еду. Хотя есть ли в этом смысл? Майки точно не настроен сегодня выходить из комнаты. После короткого, но очень показательного разговора с братом, я ушел в себя и не знал, как мне стоит себя вести и что делать. Бессилие — самая ужасная вещь в мире. Я готов отдать все, чтобы Майки стало лучше, но проблема в том, что это бесполезно. Никому и ничего от меня не надо. Фрэнк сразу заметил, что со мной что-то не так. Сначала он пытался меня отвлечь и развеселить, но понял, что в этом нет смысла и так он делает только хуже. Мы оставили устроенный на кухне беспорядок, решив, что уберемся позже, и ушли ко мне в комнату. — Может, тебе стоит поговорить с ним? — Фрэнк обеспокоено смотрит на меня, аккуратно беря за руку. — Я пытаюсь поговорить с ним почти каждый день, но он ничего не рассказывает. Говорит, что все в порядке, понимаешь? — я вздыхаю, уставившись в стену. — Ладно, я все равно попробую к нему сходить, — я снова ковыряю пальцы и встаю с кровати, замирая, смотря на Айеро расстроенным взглядом, жалостливо приподняв брови. Я чувствую, как от напряжения дергается нос. — Даже если он снова ничего не скажет, ты хотя бы будешь рядом. Это ведь тоже важно. Может, в этот раз будет по-другому. Нет, в этот раз все было так же. Он снова молчал, он снова раздирал свою руку, он снова отстраненно смотрел в сторону, как бы прося меня поскорее уйти и оставить его. Всегда все можно исправить и наладить жизнь, начать все заново, да? Нет, это все бред. Нельзя. Когда стираешь неудачный рисунок, все равно остаются следы, не дающие сосредоточиться и нарисовать поверх что-то новое, а даже если и получается — все вокруг грязное, а бумага остается поврежденной. Ты можешь, нет, ты должен притвориться, что все хорошо, потому что живешь в мире, где у тебя должно быть все хорошо. Никому не нужны твои проблемы, никому не нужна твоя правда. Главное, что у тебя есть большой дом и машина, не волнуйся, можно соврать, каким способом ты на это заработал, что у тебя есть семья, ведь синяки можно замазать, а про ссору ничего не рассказывать, что на твоем лице есть милая улыбка, пускай и настолько притворная и мерзкая, словно у игрушечного клоуна из винтажного магазина. В наше время у людей есть права: есть право выбора, есть возможность выстраивать свою жизнь так, как хочется. Бред! бред! бред! Есть шаблоны, и выбрать ты можешь только один из них, а потом четко следовать ему всю свою жизнь. Нельзя дописать свои пункты, нельзя ставить галочки между строк, нельзя делать ошибки, даже за те из них, что ты исправил, ты будешь наказан. Жить несложно, нужно всего лишь соблюдать эти правила, но вот полюбить их могут лишь единицы. Я захожу в свою комнату, молча садясь рядом с Фрэнком. Он сразу понял, что мой визит к Майки прошел минимум не так, как хотелось бы, и ночь кино с пиццей точно отменяется. Айеро садится ближе и берет меня за руку, немного притупляя мою боль и ненависть. Если честно, эмоции сейчас настолько сильно переполняют меня, что, кажется, могут выйти только вместе с кровью. Я не хочу плакать, нет, я хочу только самым жестоким и изощренным способом убить то, что мешает майки. — Джи, мне очень жаль… может, он расскажет потом, когда будет готов? — он смотрит на меня, сжимая руку еще крепче, заглядывая прямо в глаза, из-за чего мне приходится поднять и свой взгляд. Как у него это получается? Почему даже сейчас у него получается так просто меня успокоить? Я ненавижу это чувство, потому что не могу найти ему объяснения и названия. У меня должно быть все под контролем, всегда. Меня безумно пугает то, что сейчас происходит, но оно так манит, что я не могу прекратить. Я хочу идти дальше, даже если в итоге это же и станет причиной моей смерти, ведь все остальное теперь неважно. Наши лица сближаются, и Фрэнк аккуратно целует меня. Он все еще делает это очень осторожно, как в первый раз, вызывая такое же большое количество эмоций, а я все еще боюсь дышать, когда он так близко, я все еще боюсь закрывать глаза, потому что думаю, что могу не увидеть его, когда открою их. Фрэнк отстраняется и смотрит на меня, слегка приоткрыв рот, переводя дыхание. Интересно, о чем он думает? Хочу узнать о нем все, каждую деталь, которая для меня заранее имеет смысл и значение. — Ты красивый, — он говорит это и сразу же снова целует меня, как бы затыкая и не давая даже шанса снова начать смущаться и говорить что-то нескладное, немного возмущаясь. Фрэнк прячет руки в моих волосах, а я кладу свои ему на щеки. Мне так нравится чувствовать его кожу, а ему, видимо, нравятся мои запутанные волосы, потому что Айеро постоянно зарывается в них. Фрэнк медленно опускает руки на мою шею, слегка оттягивая толстовку, чтобы прикоснуться к ключицам, из-за чего я на какое-то время онемеваю и теряюсь, он становится еще ближе, даже немного приподнимаясь, оказываясь чуть выше, заставляя меня упереться лопатками в стену. Но даже на этом Фрэнк решает не останавливаться и медленно с моих губ переходит на шею, поначалу еле касаясь ее, вновь боясь причинить мне дискомфорт. Я понимаю, к чему все это идет, и я должен это остановить, но я не могу. Я говорю себе: «еще один поцелуй и все», но за ним идет еще один, и еще. Я одновременно не могу ему позволить продолжать, но и не могу попросить его прекратить. Я не могу перестать хотеть чувствовать этот жар. Мне жизненно необходимо прикоснуться к коже не только на руках и щеках, я тоже хочу поцеловать его в шею, чувствуя, как он будет громко дышать, приоткрыв рот. Фрэнк кладет свои руки мне на грудь и, цепляясь за толстовку, опускает их ниже, и я слышу, как тревожный восклицательный знак в моей голове начинает мигать все чаще, а сирена орать еще громче. Айеро запускает руки под мою одежду и касается ими оголенного живота, из-за чего я вздрагиваю и практически отскакиваю от него. — Нет, Фрэнк, прости… нет, я… — у меня не получается собраться с мыслями, еще и частое дыхание мешает что-то сказать, — я не могу, нет, прости… я не… — Все хорошо, успокойся, все хорошо, я все понимаю, — он снова приближается и просто обнимает меня. Как я могу кому-то показать свое тело, если сам боюсь посмотреть на него? Я соврал, когда говорил, что рядом с Фрэнком ничего не имеет значения. Мое отвратительное тело всегда имеет значение. Оно всегда со мной, я не могу забыть о нем ни на секунду. Я не могу забыть о своем жире и синяках, о растяжках и порезах, о сыпи из-за сухости кожи. Я не могу дать Фрэнку увидеть все это, я не могу дать ему все узнать. Он уйдет, если узнает всю правду. Он разозлится. Он обидится. Даже если он сможет понять, он не захочет больше быть с таким, как я. Мы сидим в тишине, все еще продолжая обниматься. Слышно лишь редкие негромкие звуки улицы, где уже никого нет, несмотря на то, что еще не очень поздно. Уже темно, только полоса лунного света пробирается сквозь окно на мольберт, словно прожектор на какой-нибудь выставке, указывающий на главный экспонат. Хотел бы я, чтобы мои работы были достойны выставок. Да кому я вру, мне даже в интернет страшно что-то выложить, хотя во всех соцсетях у меня не больше сотни подписчиков. Повисла странная атмосфера, одновременно уютная и пугающая. Как будто надвигается что-то плохое, и из-за этого нужно наслаждаться каждой минутой, но оставаться на месте, ведь каждое действие может придвинуть момент неминуемого кошмара. Фрэнк иногда проводит по моим волосам, и я знаю, что он не обижается, но все равно чувствую себя неловко. Я никогда не думал о том, каким будет мой первый раз и что нужно будет делать, как мне придется справляться со своим смущением, какая должна быть обстановка, какие действия должны к этому привести. Я думал, что первого раза вообще никогда не будет, так что и переживать на этот счет не стоит, как это делают все мои озабоченные сверстники. Фу. Я слышу, как парни в коридорах вечно обсуждают дрочку и любимое порно, а мне всегда было даже противно прикоснуться к себе. Наверное, это я странный, а не они. Я как-то ради интереса зашел на сайт для взрослых, но сразу же вышел. Мне показалось это противным. Но Фрэнк не кажется мне таким, надеюсь, он не подумал, что причина в нем, а не во мне. Фрэнк кажется мне замечательным и прекрасным, и, наверное, я бы даже хотел позволить ему сделать то, чем сегодня все должно было кончиться. Я всегда отгонял эти мысли, они казались мне пошлыми и неправильными, но сейчас хочется себя ударить за то, что комплексы снова одержали верх и все испортили. Фрэнк расцепляет объятия, и я ложусь к нему на колени, смотря на Айеро. Он коротко улыбается, ненадолго отводит взгляд, а потом снова его возвращает, поджав губы. Это немного настораживает. — Знаешь, — Фрэнк делает небольшую паузу, собираясь с мыслями. — Мои родители разошлись, когда мне было пятнадцать. И это было очень тяжело для меня. Я видел, как мама плачет на кухне, хотя отец говорил, что все хорошо и они вместе считают это решение наилучшим, — его лицо серьезное, видно, что Айеро не очень приятно говорить об этом. — Я помню это чувство обреченности и пустоту. Тогда впервые появились мысли о том, что в жизни нет смысла, раз все может так просто и быстро разрушиться, — он нервно усмехается, дернув плечами. — Но я не мог этим поделиться. Мне было страшно, поэтому мне казалось, что проще держать все в себе. Мне казалось, что я справлюсь со всем сам. — И ты справился? — я так ценю, что он говорит об этом со мной, в очередной раз разрушая первое впечатление веселого и беззаботного подростка. Мне кажется, что я уже очень хорошо знаю Фрэнка, но теперь еще больше уверен, что он тоже многое скрывает о том, что происходит или происходило в его жизни. — Со временем всегда становится легче. Боль утихает, ее заменяет другая, и то, что волновало тебя раньше, может даже показаться глупостью, — он громко вздыхает, с каждым мгновением становясь все более мрачным, свет медленно покидает глаза Фрэнка, и теперь мне кажется, что я смотрю на совершенно другого человека.— Наверное, я просто забыл, в то время как другие даже и не заметили. Я каждый день думал о том, как сильно хочу, чтобы кто-то спросил меня об этом, чтобы кто-то увидел, что мне нужна помощь, хотя тогда сам этого не понимал, — я поднимаюсь с его колен и сажусь напротив, понимая, что разговор будет серьезным и мне следует принять более сосредоточенную позу. — Джерард, я вижу, что тебе нужна помощь, я вижу, что тебе плохо, что тебе больно, и я хочу спросить. Я, — он делает паузу, смотря мне в глаза, аккуратно накрывая своей рукой мою, — переживаю за тебя, и я очень хочу помочь. Может, расскажешь, что на самом деле происходит? — Что ты имеешь в виду? Все в порядке, — я хмурюсь. — Ну, ладно, не все, но это нормально, у всех так, — я нервно дергаю плечами, даже усмехнувшись. Зачем я это сказал? Фрэнк ведь прав, все не в порядке, и вот у меня появляется шанс наконец-то поговорить, а не в очередной раз закинуть зажигалку в глотку, чтобы все чувства и мысли просто вспыхнули и превратились в пепел. — Нет, не у всех, — он понимает, что сам исповедоваться я не начну, так что перестает говорить загадками и задавать наводящие вопросы ни о чем, переходя сразу к делу. — Я видел шрамы на твоих руках. Свежие шрамы. Тебе не повезло, у тебя нет кота, на которого ты можешь это спихнуть. Зачем ты причиняешь себе боль? — Мне это помогает... — я делаю паузу. В горле встает ком, и каждое слово перед тем, как выйти изо рта, будто проходит через терновые заросли, становясь искалеченным и кривым. — чувствовать себя лучше... — я не хотел, чтобы Фрэнк узнал об этом, еще и до того, как я сам буду готов рассказать. Он застал меня врасплох. Я хочу убежать и исчезнуть, только бы не обсуждать это. Черт, я даже не знаю, что говорить, все слова вдруг вылетели из головы, не осталось ни одного. Можно мы просто ляжем спать и притворимся, что этого не было? — Ты врешь сам себе. Это не помогает, это загоняет тебя еще глубже, — Фрэнк говорит это без капли злости — с концентрированной грустью, даже без примеси мерзотной жалости и осуждения. — Тебе становится легче на какое-то время, ты на мгновение избавляешься от плохих эмоций и забываешь о проблеме, тебе даже кажется, что ты становишься на путь ее решения, но... — он не смотрит на меня, бегает глазами по полу, говоря все настолько чувственно, что мне начинает казаться, будто это не просто строчки из интернета, а что-то очень личное. — На самом деле ведь ничего не меняется, на твоем теле только появляется отметина, и она становится вечным напоминанием, которого ты стыдишься даже перед самим собой, — Фрэнк неожиданно встает с кровати и приспускает джинсы, оголяя кусочек бедра, на котором виднеется несколько старых, уже белых, почти незаметных, тем более в темноте, шрамов. Он все еще боится взглянуть на меня, но я понимаю, что еще больше он не хочет столкнуться взглядом со своим бедром. Я удивленно открываю глаза и с сожалением, даже неким страхом смотрю на Айеро. Мы так похожи, но я почему-то все равно не могу довериться ему, мне почему-то кажется, что он все равно не примет меня. Я совершенно забываю о том, что именно является главным поводом для разговора — я — и теперь думаю только о том, что заставило Фрэнка сделать подобное, вспоминая все то, что чувствовал, когда делал свои порезы. Нет, он не должен был проходить через это, ему не должно было быть так больно, нет. Чистая и светлая душа из другого мира, которая чернеет из-за сажи людского бытия, отравляется и попадает под излучение этого места. — Мне так жаль... — я встаю и становлюсь напротив Фрэнка, наблюдая за тем, как тот надевает джинсы обратно. — Нет, Джерард, я показал тебе это не для того, чтобы тебе было жаль, — он говорит это даже с неким раздражением. Фрэнк постоянно говорит, но очень редко затрагивает тему своих личных мыслей и проблем. Я знаю миллион рассказов о его походах на вечеринки, но почти ничего не знаю о том, что происходит внутри Фрэнка, когда он остается наедине с собой. — Я сделал это для того, чтобы ты понял, что действительно можешь мне довериться, потому что я, если и не смогу, то попытаюсь тебя понять. — У меня не получается остановиться. Я чувствую себя так легко, когда делаю это. В голове так много мыслей и они... они... — тараторю я на одном дыхании, в то время, как лицо начинает гореть, а глаза предательски поблескивают от вот-вот готовых скатиться по щекам слез. — Я не знаю, почему, я не понимаю, прости. Я не хочу, я не могу просто... — Фрэнк ничего не отвечает, он просто крепко обнимает меня, и я делаю то же, впиваясь руками в его спину, как будто он сейчас исчезнет, и мне всеми силами нужно попытаться его удержать. Айеро уже не видит мое лицо, но я все еще стараюсь не заплакать. Я чувствую себя таким жалким, таким маленьким и глупым. Даже если бы я был собран и мозг не решил бы просто взять и отключиться, выдавая вместо предложений блевотину с кусочками пережеванного мнимого смысла, я бы не смог ответить на вопрос Айеро, зачем я это делаю. Я сам не знаю. Это словно что-то настолько очевидное, настолько понятное, что можно просто скривить недоумевающую мину и сказать «ну, потому что», ведь больше подходящих слов нет. Мне просто становится легче — и все. Это стало своего рода ритуалом или даже обязанностью, как будто мама с детства говорила: «Почисти зубы и уберись в комнате, еще не забудь порезать себя, если тебе будет плохо, а потом спускайся на завтрак». — Я не могу щелкнуть пальцами и уничтожить твои проблемы, — он отстраняется и смотрит на меня, большим пальцем убирая слезу с моей щеки, которую я все-таки не сумел удержать. — Но я могу помочь тебе с ними справиться, если ты этого хочешь. Я буду рядом, я не уйду, обещаю, — я киваю, вытирая рукавом глаза. — Но ты сам должен приложить к этому усилия. Например, начать есть. Ты же понимаешь, что люди не просто так едят, это нужно, чтобы жить. — Я еще чуть-чуть похудею и буду есть нормально. — Джерард, ты очень худой, очень. Тебе просто некуда худеть. Скажи, вот я жирный? — он старается говорить спокойно, как будто мы сейчас обсуждаем какой-нибудь фильм, но Айеро все-равно выглядит серьезным и даже немного рассерженным. — Нет, ты нормальный. — Ну, тогда смотри, — он садится на край кровати. — Садись рядом, — я делаю то, что Фрэнк просит, не совсем понимая, зачем это все нужно. Айеро обхватывает руками мою ляжку, а я просто не успеваю возразить и остановить его, после чего проделывает то же самое со своей, наглядно показывая, что расстояние между пальцами заметно, в то время как мою ногу его руки спокойно смогли обхватить. — Ты худее меня, значит, ты уже не жирный, только если ты не соврал мне,— я все еще пытаюсь отойти от смущения и даже небольшой злости на Фрэнка за то, что он сделал. Мои ноги нельзя трогать никому. Даже Фрэнку, а порой и мне самому. — Нет, я не соврал, но, — я делаю паузу. — я все равно хочу еще немного похудеть. — Ладно, но ведь есть правильное питание и спорт, на них тоже можно похудеть. Есть три раза в день, перекусывать пару раз, бегать по утрам. Как наивно. Я вижу эти комментарии на каждом форуме, в каждой группе и статье об экстремальном похудении. Более того, я пробовал так делать. На моем телефоне все еще сохранились будильники с напоминанием о приемах пищи, которые каждый день должны были быть в одно время. Я каждый день высчитывал кбжу, превратил свой мозг в калькулятор, при этом учитывая усвояемость пищи и насыщение от нее. Я могу нигде не учиться и сразу идти работать в лучший центр диетологии и правильного питания, потому что я знаю об этом абсолютно все. Кто-то в свободное время читает книжки, кто-то — комиксы, кто-то сидит в твиттере и на ватпаде, а я читаю статьи о еде и похудении. Кто-то смотрит фильмы, кто-то — сериалы, кто-то предпочитает аниме, а мне нравятся видео про диеты и самые эффективные тренировки. Головой я прекрасно понимаю, что и как нужно делать, чтобы привести тело в хорошее состояние, при этом не вредя здоровью, но почему-то на деле это оказывается очень тяжело. Может, это потому, что вес уходил слишком медленно, но я не верю, что подобные схемы могут работать на мне. Я боюсь еды, я до конца не знаю, как именно она усваивается в организме и не откладывается ли в лишний вес. У меня слишком мало времени для экспериментов, поэтому проще было и до сих пор остается просто не есть и не переживать по этому поводу. — Это... это не так просто, как кажется, — напряженно отвечаю я, нахмурив брови. Мне не хочется ссориться с Фрэнком, я знаю, что не смогу ему объяснить, он не сможет меня понять просто потому, что никогда не был в подобной ситуации. — Я постараюсь пересмотреть свое питание, — проще согласиться, чем делать и так очень неприятный разговор еще более неприятным. — Ладно, — он кивает. — Надеюсь, ты хотя бы немного прислушаешься ко мне, — видимо, Фрэнк не очень поверил мне, но тоже решил не ссориться. Вроде бы, все в порядке, но я все равно чувствую возникший между нами холодок и напряженную атмосферу. Мы больше не разговаривали, просто легли спать и пожелали друг другу спокойной ночи. Вроде, Фрэнк сейчас обнимает меня, но я больше не чувствую себя так же безопасно, как раньше. Как будто появилась небольшая трещина, и в любой момент она может поползти дальше. Айеро не сказал ничего плохого, но это ведь не значит, что ничего такого он не думает. Я хочу забраться к нему в голову и узнать, но в то же время ужасно боюсь того, что там будет то, что причинит мне боль. «Я не уйду, я буду рядом, обещаю» — я все повторяю про себя эти слова Фрэнка. Он ведь мог соврать, мог сказать это просто, чтобы успокоить меня. А даже если и нет, со временем он может изменить свое решение. В вечность верят только идиоты, только самые тупые люди считают, что в жизни можно найти соулмейта. Все может разрушиться в любой момент, просто закончиться, исчезнуть. Сегодня вы смеетесь и улыбаетесь, целуетесь и обнимаетесь, а уже завтра будете делать вид, что не знаете друг друга, когда случайно пересечетесь на улице. Я долго не могу уснуть, просто прижимаюсь к уже спящему Фрэнку, жалея обо всем, что сказал, обдумывая слова Айеро. — Пожалуйста, никогда не уходи. Фрэнк, я... — я делаю долгую паузу, не решаясь сказать это даже в абсолютной тишине темной и пустой комнаты, — я тебя люблю. Останься со мной. Я знаю, что он спит, я проверил это несколько раз, но малюсенькая часть меня хочет верить в то, что Фрэнк услышал. Я не знаю, смогу ли решиться и когда-нибудь сказать ему это в глаза, но я хочу, чтобы он это знал. Я хочу, чтобы он открыл глаза и сказал, что тоже меня любит, но Айеро продолжает лежать неподвижно. А что, если он захотел дальше притворяться спящим, потому что не чувствует того же, что и я? Я ведь знал, что будет больно. Я же обещал себе держаться от него подальше. Я идиот, потому что я верю в нашу вечность...