Красавец и чудовище

До вечера эльф просидел у себя в комнате, боясь нарваться на Ронину. Сначала она тихо сидела в зале, потом пошла метать молнии в стену, видимо, нервы все же не выдержали, потом бранилась, как не всякий заправский моряк, а потом заперлась у себя в комнате, и с тех пор эльф не слышал ни звука. И тишина была намного хуже, чем крики, вопли и проклятья. Лучше бы она проклинала всех на свете, чем сидела взаперти. Воображение рисовало множество способов свести счеты с жизнью при помощи оружия, ядов и магии. Эльф старательно отгонял от себя эти фантазии, но они настойчиво долбились в голову, заставляя его нервно мерить шагами свою комнату, спотыкаясь о полки и почти ничего не замечая перед собой. Если Ронина умрет, то он тоже здесь не жилец. Его спасала только ее темная магия да спокойная реакция местной живности. А вот что случится, лишись он такой поддержки… думать об этом было банально страшно. И останется ему или умирать от голода в башне, или выйти наружу и стать чьим-то обедом, поскольку выбраться живым из этого леса без помощи магички не смог бы даже архимаг. Твари банально задавят числом. Наконец, когда думать обо всем этом стало просто невыносимо, а ко всем переживаниям добавился еще и голод, эльф решился и вышел из своей комнаты. Он помнил о запрете, но все же нужно было как-то решить эту патовую ситуацию. Им нужно было поговорить, он хотел бы помочь. Истираль замер рядом с дверью магички и прислушался. Тишину нарушало только тихое шмыганье, которое и он слышал лишь потому, что был эльфом. Он нерешительно протянул руку и постучался, обозначая свое присутствие. Шмыганье стихло как по команде. И только теперь эльф понял, что его хозяйка плачет, как обычная простая женщина. Он здесь жил уже месяц, но ее плач слышал впервые. Ему казалось, что такую женщину, как Ронина, ничем не пробить, и травма наоборот должна была ее закалить, заставить стать сильнее… но он ошибся. Почему-то Истиралю вспомнился их недавний разговор. Быть может, из-за вот таких мелочей и получались великие темные? Происходило что-то вроде бы не такое уж и страшное, но действующее магу на психику, и он становился чудовищем. Что-то, что становилось последней каплей, переполнявшей чашу терпения мага. Ему оставалось только надеяться, что полученная травма не станет последней каплей Ронины. Она и так слишком психически нестабильна. — Ронина, это я, — он снова поскребся в дверь, как будто предупреждая. Ошейник слегка кольнул кожу, напоминая о запрете. Но сейчас Истиралю было глубоко не до него. — Чего тебе? — гнусавый голос магички подтвердил его подозрения о плаче. Подумать только… — Я бы хотел поговорить… — Истираль замялся на пороге, уже ожидая громкого мата и посыла его сношаться с ограми, как и должна была сделать настоящая Ронина, которую он видел каждый день. Но вместо этого дверь приоткрылась. — Заходи. Он неловко шагнул за порог, ожидая удушения, но ошейник счел предыдущий приказ недействительным, а потому не предпринял ничего. Истираль впервые оказался в комнате магички и удивленно осмотрел довольно скудную обстановку. Там стояла такая же кровать, как и у него, несколько полок, заполненных бумагами и книгами, а также стол с какими-то баночками — то ли зельями, то ли косметикой. Лежащая на кровати магичка оказалась бледной и заплаканной. Она не стала вытирать слезы, как сделала бы Нилайя или любая другая женщина. Нет, она показывала себя настоящую — растерянную, уставшую и без привычной опоры под ногами. Эльф нерешительно приблизился, уже не зная, что тут можно сказать. Он впервые видел Ронину слабой… и почему-то не сомневался в ее праве быть слабой. На миг он представил, что тот злополучный осколок получил бы он сам… наверное, он бы уже умер — темная и светлая магия несовместимы, они начали бы борьбу в его теле, и еще неизвестно, кто победил бы. — Что, непривычно видеть меня такой? — поняла его заминку Ронина и обвела вокруг себя рукой. — Да, — выпалил эльф, шагая вперед с таким видом, будто собирался прыгнуть с обрыва. — Я побоялся, что ты… что-то сделаешь с собой. — За шкуру свою дрожишь? И правильно делаешь, — магичка посторонилась, давая ему возможность сесть рядом. — Все дрожат за свою шкуру. — Я не… — запнулся Истираль. — Ты — да, — отмахнулась она и отвернулась. Эльф протянул руку, на которой золотистым свечением замерцало исцеление. Можно же попробовать еще раз. Быть может, уже прошли какие-то процессы в ее теле, и сейчас можно свести уродливый рубец. Ронина покачала головой, но не отстранилась, принимая помощь. Истиралю показалось, что она просто устала. Устала бороться, устала сражаться за это все, и взрыв действительно стал последней каплей. Вот только она не станет чудовищем. Она женщина, а женщины всегда ратовали за жизнь, а не за уничтожение. Он не мог вспомнить ни единой женщины-завоевательницы, будь они трижды темными или злобными. Да, некоторых считали ведьмами, темными колдуньями, порождениями дьяволов или еще чем-то подобным, но где теперь, после сотен и тысяч лет, правда, а где ложь и домыслы? Кто скажет, что именно побудило ту или иную женщину стать на сторону тьмы? Вряд ли желание завоевать весь мир… Золотистое свечение прошлось по рубцу и слегка притушило яркий алый цвет, уменьшая воспаление. Ронина поморщилась — видимо, лечение светлой магией доставляло ей неудобства, но она не сопротивлялась. Истираль решил, что она испробовала все методы, раз спокойно позволяла ему лечить. Только сейчас он заметил в углу под окном осколки зеркала и понял, что его теория была верна. Ронина все же являлась женщиной в большей мере, чем чудовищем, каким ее рисовала людская молва. — Кажется, помогает, — пробормотал он, глядя, как светлеет ранее красный шрам, истончается и уже меньше выделяется на фоне слишком бледной кожи. — Не думаю, что поможет полностью, — вздохнула магичка и отстранила его руку. — Я перепробовала свои заклинания, но они не помогли… — Думаю, это из-за твоей силы зелье и взорвалось и не давало тебе исцелиться. Оно впитало разлитую тьму… — Что ж, в следующий раз я постараюсь быть сдержаннее, — Ронина прикрыла глаза и откинулась на подушки, чувствуя себя буквально вымотанной. Столь насыщенный событиями день перешел в ночь, но ничего не изменилось. Шрам жегся и болел, пусть и подлеченный эльфийским исцелением. Подумать только, ее лечит эльф! Позорище! Магичка встряхнулась и села на кровати, заставив Истираля дернуться от неожиданности. — Так, ты никому об этом не рассказываешь, хорошо? — она довольно миролюбиво взглянула ему в глаза. — О травме? Хорошо, — Истираль кивнул, восприняв сказанное как приказ. — А еще… о моих слезах. Раз уж ты видел меня такой… что поделать, я тоже живая и имею право на слабости. А теперь иди, — она махнула рукой, отсылая его обратно. — А пожрать? — выпалил тот, пока ноги сами понесли тело на выход. — И пожри, — тихо согласилась Ронина, сколдовав ему в руки какое-то блюдо со стола графа. — Только проверь, не ядовитое ли… Эльф сам не понял, как оказался в собственной комнате с большим пудингом в руках. На счастье, пудинг был мясной, так что остаться голодным до утра ему не грозило, но все же… Он жевал и думал о произошедшем. А еще никак не мог понять, что делать в ситуации с мутациями. Ведь ясно, что они не последние. Дальше будет еще хуже. Успеют ли они приспособиться к ним или же обоим придется покинуть этот лес и рисковать жизнями, боясь быть узнанными светлыми магами? Сам он тоже не желал попадаться в руки орденским магам, хоть темным, хоть светлым. Если уж они что-то намутили с Нилайей, то прищучить одного раба-эльфа им ничего не стоит. Да и вообще, вся эта ситуация ему конкретно не нравилась. Ладно, им еще повезло. Все живы, даже почти здоровы, пострадала только гордость и кожа Ронины. Но дальше может случиться что угодно. А если он выпьет, например, какой-то стимулятор, а он окажется отравой или там станет обыкновенным средством от запора? Вот будет потеха… Магия штука тонкая, и понять, как именно она действует на живых существ в течение длительного времени, довольно трудно. Тем более, магия, разлитая в лесу в течение трехсот лет специально для мутаций. Хотя… возможно, Ронина не хотела специально уничтожать хороший лес? Быть может, она просто пожелала уединиться и спастись, а ее сила все сделала по-своему? Такое тоже может случиться, мало ли… Тут Истираль понял, что он попросту оправдывает магичку, и осознание этого здорово его покоробило. Вот оно, значит, как. Так и переходят на темную сторону. Сначала понимая, что показанное тебе чудовище — не чудовище на самом деле. Потом находя добрые дела у этого «чудовища», а потом начиная сочувствовать и оправдывать поступки. Себя ему уже не было жалко. Истираль знал, что он раб, что от его первоначальной личности уже мало что осталось, а ошейник крутит им как хочет, чтобы подстроить под хозяйские хотелки как можно лучше. В нем уже ничего не осталось от того наивного светлого мальчишки, считающего, что война за свои права — идеальный способ показать собственную доблесть, мужественность и привлечь внимание сородичей. Тот гордый юный эльфенок умер в человеческой темнице в тот момент, когда ему на шею надели ошейник и приказали вылизать сапоги охранника, сторожившего его камеру и избивавшего его. Потом стал медленно рождаться совсем другой эльф, уже более взрослый, потерявший часть своей личности в борьбе за мнимую свободу. И заполучивший его себе воин переделывал его под себя так, как сам хотел. А потом его переделала Нилайя. Теперь уж не понять, специально или невольно. Знала ли она о свойствах ошейника Ушедших? Знала ли она вообще, что этот ошейник настоящий, а не современная магическая подделка, просто обжигающая болью, но оставляющая личность на месте? Теперь ее не спросить, не уточнить… да и зачем? Что это даст новому Истиралю, которого ошейник теперь перекраивает под Ронину? Простому, покорному, спокойному, такому, какой и нужен этой магичке. Ушедшие знали толк в извращениях. Он мог лишь догадываться о первоначальных свойствах ошейников и целях, для которых их изготовили. Люди-то сразу думают о рабстве, но что, если все было иначе? Что, если ошейники надевали, например, молодоженам, чтобы они жили долго и счастливо, подстраиваясь друг под друга? От этой мысли у эльфа мороз прошелся по коже. В самом деле, свойства ошейника весьма оригинальны, к тому же он постоянно толкал его к любви к своему хозяину. И если к солдату у него не возникло никаких эмоций, кроме ненависти, успешно подавляемой древним артефактом, то уже к Нилайе за многие годы он успел вызвать конкретную такую любовь, сильную и, казалось бы, вечную. Но вот прошел месяц, может, чуть меньше, Истираль уже сбился со счета дней, и теперь он всерьез пересмотрел отношения с Нилайей и даже засматривался на Ронину. Что будет дальше? Эльф напряженно прислушался к себе — ему казалось, что подобные кощунственные мысли должны были вызвать неимоверную боль в груди, как бывало всякий раз, когда он начинал задумываться о Нилайе, будучи ее рабом, но ничего подобного не происходило. Он чувствовал только тяжесть в набитом желудке да грусть от странных и непонятных дум. И от такой странности ему становилось не по себе. Подумать только, как эта игрушка Ушедших непонятного предназначения может менять сознание. И благодаря тому, что Ронина не препятствовала его поиску истины, да еще и подталкивала к ней, ошейник позволял ему все это думать и осознавать. При Нилайе он бы так просто не посидел и не подумал о таком. Что, если его догадки правда, и раньше Ушедшие жили душа в душу благодаря этим игрушкам? А уже злобные варвары-люди стали использовать ошейники как рабские? Внезапно Истираль понял, что не может вспомнить лица Нилайи. Это покоробило его еще больше. Он напрягал память, но образ возлюбленной от него ускользал, словно бы он видел ее не месяц назад, а несколько сотен лет и за давностью времени позабыл и черты лица, и цвет глаз… Помнил он только густую копну светлых волос, спадающих водопадом ему на плечи, когда они… в этот момент ошейник ударил током, и эльф от неожиданности подпрыгнул и выронил из рук ложку. От звона металла об каменный пол он и очнулся, понимая, что такой пинок и был подтверждением его теории. Никаких измен, никаких попыток найти кого-то еще, никаких взглядов на другого или другую. Вот тебе и рабский ошейник! Такие союзы наверняка были долгими и прочными, фактически на всю жизнь. И наверняка, чтобы заключить подобный союз, нужно было набраться немало смелости. Он вернулся к комнате магички и снова постучал. — Ронин, а Ронин, я кое-что понял, — позвал эльф, поскольку шебуршание под дверью ничего не дало. — И что же ты понял? — дверь распахнулась резко, будто от пинка. Истираль отпрыгнул назад, но тут же взял себя в руки и вошел как ни в чем не бывало. — Я понял, для чего Ушедшим были эти ошейники, — сказал он, глядя на магичку. Та уже привела себя в порядок, сменила одежду на чистую и намазала чем-то пострадавшую руку. Густой слой серой мази наверняка из местной глины выглядел несколько странно, но это не вызывало отвращения. — Для чего же? — Ронина оторвалась от своего занятия — она пыталась выяснить, какими еще способами, кроме эльфийского исцеления, можно убрать шрамы. Пока что глина только холодила руку, а примененная перед нею лечебная мазь ничего не дала. — Это брачные артефакты или что-то вроде, — стал объяснять Истираль. — С чего ты взял такую глупость? — магичка удивленно подняла на него взгляд, пытаясь понять, что снова взбрело в голову этому светлому идиоту. — С того, что когда я вспоминал Нилайю просто так, ошейнику было все равно, потом я вообще перестал ее вспоминать, а теперь, когда попытался вспомнить, как мы… ну… в общем, ты поняла, он ударил меня разрядом, хорошо еще, что не придушил. И я решил, что такие ошейники надевали только уверенные в себе пары, которые не боятся измен. Ну или же те, которым не нужны измены. Или… — Погоди… — магичка подняла здоровую руку, призывая его умолкнуть, и задумалась. — То есть ты хочешь сказать, что Ушедшие не держали рабов, а запасли огромную кучу этих артефактов, чтобы потом женить друг друга? Тот пудинг точно не отравлен… был? — она осмотрела Истираля с ног до головы и даже бросила сканирующее заклинание на предмет ядов или каких-то наркотических веществ. Ни того ни другого не обнаружила и тяжело вздохнула. — Нет, с пудингом все в порядке. — О чем бы мы с тобой еще ночью говорили, как не о браке Ушедших, о которых мы знаем чуть больше, чем ничего, — заворчала магичка и стала смывать глину, уже понимая, что она ничего не даст. — Просто я подумал, что такая теория имеет место быть, — пожал плечами Истираль и сел рядом, уже не спрашивая разрешения. Ронина молча подвинулась, не прекратив своего занятия. — И как ты тогда объяснишь идеальное выполнение приказов? — спросила она, когда смысла мазь, обнажая багровые шрамы, тянущиеся до локтя. — Наверное, это сделано для лучшей жизни обоих супругов, — Истираль снова протянул ей руку с горящим исцелением, и Ронина не стала отказываться и на этот раз. Рука действительно болела. — Если бы ты тоже носила такой ошейник, то мы бы оба делали то, что хотели бы друг от друга, и все. — Хорошенькие перспективы, однако… — магичка следила за тем, как шрамы бледнеют и становятся тоньше, прислушивалась к постепенно стихающей боли. Почему-то руку она меньше жалела, чем лицо. Быть может, потому, что руку можно спрятать в рукав или в карман, а лицо не спрячешь никак. — Что, если люди, нашедшие ошейники, неправильно поняли предназначение этих артефактов? И все сделали по-своему, то есть перевернули с ног на голову, — предложил эльф. — Все может быть, — Ронина зевнула. После утихшей боли в голове появилось тупое равнодушие и захотелось спать. — В любом случае, у меня нет второго ошейника, чтобы проверить. Ни древнего, ни современного. — Послушай, а как звучит заклинание, которым ты его активировала? — спросил Истираль. В момент передачи его Ронине ему было глубоко плевать на все заклинания, теперь же это было интересно. — «Ты будешь моим навеки», но это приблизительный перевод. Настоящего языка Ушедших никто не знает, он был слишком сложным. Возможно, это заклинание неправильно звучит и приводит к неправильной работе артефакта. К тому же за столетия люди и нелюди исковеркали первоначальные слова на манер своих языков, поэтому из-за акцента и различий в произношении он тоже может неправильно сработать. Ладно, все, иди спи. И спасибо, — она похлопала его по ладони с заклинанием здоровой рукой, заставляя прекратить лечение. — Я понял тебя, — вздохнул Истираль и поднялся. — Но что будет, если я не уйду? — не выполнить приказания он не мог, но мог отстрочить его. — Я тебя приказным тоном отправлю спать до завтрашнего утра, — буркнула Ронина и махнула рукой. — Все, шуруй давай, хватит на сегодня брачных заговоров Ушедших и прочих бредовых теорий. Додумался же… Она демонстративно улеглась на кровать и укрылась одеялом по самый подбородок. Истираль молча вышел, понимая, что это будет слишком сложно — и доказать свою теорию без второго ошейника, и разобраться с причудами хозяйки. Но мысль о том, что она теперь не столько хозяйка, сколько жена, почему-то грела душу. Дверь за его спиной захлопнулась. Ронина довольно выдохнула и заворчала, обращаясь к самой себе: — Выдумал же такое… чего только в пустую голову не придет. И это светлый эльф… хорошо хоть не темный… — она погасила светильник и наконец-то вытянулась на кровати, радуясь, что сможет поспать без боли и без снотворных. Не хотелось бы потом долго и мучительно продирать глаза и глушить стимуляторы, чтобы успеть проверить лечебные зелья и доставить их гномам вовремя.