Красавец и чудовище

До утра Истираль промаялся с грустными думами, ворочался и не мог уснуть. А утром первым делом поплелся к магичке поговорить и извиниться. Не то чтобы его слова казались прямо ужасными, но он счел, что подобным образом нарушил хрупкое перемирие, установившееся у них с некоторых пор. Разбуженная Ронина сначала послала эльфа к чертовой матери приказным тоном, но когда тот печально сообщил ей, что не имеет доступа к нижним планам бытия и физически не может пойти по нужному адресу, магичка наконец проснулась и недовольно зафыркала, кутаясь в одеяло. — Я бы хотел извиниться… за вчерашнее. За свои глупые слова, — пояснил эльф, глядя на Ронину сверху вниз и отмечая, что сонная она выглядит какой-то слегка беззащитной и невероятно настоящей. Никакого показного пафоса или злости, только обычное раздражение нормального разумного существа, разбуженного в такую рань. — А ты не мог сделать это часика через три? — прищурилась магичка, подумывая, не зашвырнуть ли в обнаглевшего ушастого подушкой. Потом решила, что сразу не попадет, а за подушкой придется вставать или же тянуть левитацией, а ни того, ни другого ей не хотелось делать. Так что лень победила. — Нет, я и так не спал всю ночь. — Экий ты ранимый, — отмахнулась Ронина и встала, нашаривая свои тапки. — Ладно, извинения приняты. Я могу теперь досыпать? — увы, вредное тело решило, что раз уж пришлось вставать, так не грех сходить заодно и в уборную. Магичка подумала, что все равно уже не уснет, но спросила из вредности. — Я бы… ладно, потом. Я бы хотел немного узнать о тебе, — замялся Истираль, отступая на порог. — Ладно, ушастое чудовище… — Ронина завязала пояс и направилась к выходу. — Поговорим за завтраком, раз уж ты меня разбудил. А потом займемся делом. Будем дорабатывать взрывчатое зелье до того состояния, когда его можно дать идиоту вроде тебя без риска угробить все живое на милю вокруг. Зря я вообще разрешила тебе сюда заходить… такой удобный запрет был, — продолжила ворчать она, спускаясь вниз по лестнице и слегка подпихивая ладонью специально задерживающегося эльфа. Истиралю внезапно понравилась эта глупая игра в непослушного раба и вредную магичку. По идее, Ронина должна была его как-то наказать, но она только ворчала и беззлобно подталкивала его ладонью в спину без всяких травм. Это выглядело забавно, если бы он не знал, что она способна выдрать его внутренности при желании прямо сейчас. Учитывая магию, щиты, физическую силу и возможность трансформировать не только посуду в банки… А Истираль в жизни бы не поверил, что она не умеет трансформировать собственное тело… то картина вырисовывалась весьма приличная. К тому же… от одной нелепой догадки эльф похолодел и быстро спустился вниз. Кто сказал, что Ронина сама не мутировала от собственной магии? Фактически, маги менялись от силы, как и все живые существа. Во-первых, они не старели, и это самый выраженный эффект, который видели все окружающие. При должном желании маг мог жить очень долго, вот только зачастую таковое желание затмевали власть, поиск новых источников силы, золото, гордыня и прочие вещи, толкающие мага на стезю странных поступков, приближающих его гибель. Во-вторых, тела магов быстрее заживали и восстанавливались при ранах и переломах. В-третьих, маги редко чем болели. Они не простужались, как простые люди, не подхватывали чуму разных видов, не разносили заразу, хотя когда-то существовали легенды о чумном маге, который сам не болел, но насылал заразу на неугодные ему деревни и города. Вот только легенды зачастую так же далеки от жизни, как башня Ронины от столицы, поэтому полагаться на них не следует. А в-четвертых… никто никогда не исследовал мага изнутри. Никто не знал, как изменялись его внутренности под воздействием магии. Никто не высчитывал, сколько одаренных детей мог родить тот или иной маг в паре с магичкой, а сколько — от обычных женщин. И сколько полукровок получались магами, а сколько — нет. Никто никогда этого не считал, но наверняка дар передавался из поколения в поколение. Конечно, бывали случаи, когда маги-родители получали в итоге совершенно обыкновенного человеческого ребенка, прожившего короткую и зачастую полную унижений человеческую жизнь, но такие случаи редкость. — Что, обдумываешь, что такого у меня спросить? — тихо подошедшая сзади Ронина сверлила взглядом изящную шею эльфа. — Нет, думаю о том, передается ли магия по наследству, — спокойно ответил Истираль, поворачиваясь к ней. — Переживаешь за сына? — понимающе кивнула Ронина. — Могу сразу сказать, что скорее всего он маг. Нилайя не слабачка, что бы она там из себя ни корчила, а ты тоже обладаешь даром, пусть и свойственным вашей расе. Так что твой сын наверняка маг, и, скорее всего, маги ордена обучат его, как своего. Они ему еще наплетут, что подобрали его на помойке, отмыли, обогрели, приютили, и он теперь им должен до конца жизни отрабатывать дармовые харчи, — она мотнула головой, будто отгоняя непрошенные воспоминания, и взялась собирать завтрак из остатков их вчерашнего ужина и того, что успели приготовить графу. Увы, в такую рань спали даже графские слуги, поэтому пришлось самой заваривать травяной чай и довольствоваться оставленными вчера графскими пончиками. — Не совсем… я подумал, что маги… ну, тоже изменяются из-за собственной магии и уже становятся не людьми. А потом это передается по наследству и так из поколения в поколение… — пояснил Истираль, почему-то обрадовавшись, что хозяйка помнит о его сыне. — Да, так и есть. Человек с колдовским даром любого направления теоретически уже не совсем человек, — Ронина задумчиво отпила подогретый крохотным огненным шариком чай. — Дар передается по наследству… он в крови, в костях, во всем теле. Вообще, есть способы от него избавиться, но после этого человек становится просто калекой. Ваши и вовсе мрут еще в процессе, поскольку эльфы намного более связаны с магией, фактически вся ваша жизнь держится на магии… — Ты… откуда ты это знаешь? — вскинулся Истираль. — Я читаю умные книжки по ночам, а не страдаю ерундой, — буркнула Ронина. — А еще ты будешь не рад, но орден магов не такие белые и пушистые, как рассказывала тебе Нилайя. Они не гнушаются проводить с людьми и нелюдьми то, что я делаю с неразумными тварями. Их еще живьем потрошат в лабораториях, чтобы студенты выучили анатомию, чтобы знали, где находятся нервные центры, важные артерии и вены, чтобы понимали, как яды действуют на тело прямо изнутри. Представь себе, берут какого-то нищего, травят при студентах ядом, разрезают ему живот еще живому и вываливают внутренности на стол. И смотрят, что происходит поэтапно. Я тоже так училась… Магичка вовремя подсунула первую попавшуюся тряпку эльфу под нос, поскольку тот не удержал в себе выпитый чай. Истираль фыркнул, сплевывая горечь. Пожалуй, представленная им картина была слишком живой и неаппетитной, чтобы обсуждать это за завтраком. — Ты так говоришь, будто все, что ты прошла, не было добровольным, — констатировал эльф, когда смог отдышаться и привести мысли в порядок. — Я рада, что стала магичкой. Иначе я бы давно уже превратилась в мертвую селянку, — вздохнула Ронина. — Да, процесс учебы был длительный и очень тяжелый. Многие наставники вбивали в нас знания силой. Это естественный процесс, поскольку дети не хотят сидеть за столом и учить скучные грамоты. — Родители отдали тебя учиться насильно? — понимающе хмыкнул Истираль. — Родители? Шутишь? — Ронина фыркнула и одним глотком допила свой чай, желая промочить горло. — Я сбежала из дому в десять лет. Моя мать умерла при родах десятого ребенка, а мой отец, недолго думая, женился заново. Мачеха решила, что оставшиеся восемь — мою старшую сестру в двенадцать выдали замуж, как только у нее прошли первые дни очищения — слишком большое количество голодных ртов, а потому собралась продать меня заезжему купцу, любителю маленьких девочек. Отцу было плевать, он не собирался меня защищать. Все, что он умел — это пить, пилить доски на лесопилке и делать детей, — магичка презрительно скривилась. — Я своим ходом и каким-то чудом добралась до города, а перед тем сожгла купцу штаны и все, что в них было. В городе же на меня натолкнулся один из магов и решил, что за ребенка с даром ему доплатит магистр, а быть может, еще и вытащит его из дикого захолустья, в котором он торчал. По-моему, это был Вленск, да, тогда этот город звался Вленск. Оттуда маг перевез меня в столицу, где и отдал в орден, как дикую одаренную. — В ордене я поняла, что несправедливость продолжалась. Богатых и знатных детей магов обучали в отдельном крыле, куда остальным хода не было. Нас же, простых смертных, пороли за малейшие прегрешения, плохо кормили, учили от рассвета до заката и постоянно внушали, что за это все мы должны будем отрабатывать в ордене долгие годы, если не всю жизнь. Сначала нас учили читать и писать, поскольку все деревенские неграмотные и не могли даже толком сказать, сколько пальцев на их руках. Потом стали давать простейшие заклинания. Потом отсеивали самых слабых, делая их или слугами, или же подопытными. И скажу тебе честно, я не знаю, что из этого хуже — быть прислужником много лет до самой смерти или один раз отмучиться на лабораторном столе. — Оставшихся самых одаренных дрессировали и муштровали. Я грызла науку, как проклятая, поскольку знала, что если не буду стараться, то мои же собратья с легкостью вскроют меня на очередном уроке по указанию учителя. Наши наставники никогда не церемонились с бедняками — каждый день со всех концов страны привозили одаренных детей. А дальше уже как пойдет. Дети со слабым даром все равно не выживали… Истираль слушал ее исповедь молча, закусив губу и напряженно вцепившись в пустую чашку. Для него все это было откровением. Да, он не слишком хорошо знал нравы людей. Но одно дело знать, что все эти мерзости происходили где-то там на задворках жизни и его не касались, и совершенно другое — видеть последствие этих мерзостей прямо перед собой. — Светлые маги от темных отличаются только стороной силы, — вздохнула Ронина. — Им не запрещено убивать, считая, что они делают добро и вершат благие цели. Они с улыбкой выпотрошат тебя, поскольку ты — будущее добро для науки или пособие для студентов. Я закончила обучение только потому, что не побоялась сама потрошить и изучать. Мы тренировались и на людях, и на животных. То, что ты видел на моем лабораторном столе — цветочки по сравнению с ягодками, которые скрываются в подвалах орденского замка. Тот замок в столице — чистенький и красивый, внешний лоск, который показывают всем пришлым и проверяющим. А вот школа магов, находящаяся за столицей на отшибе — вот там полный ужас и кошмар. — Потом стало хуже. Внезапно оказалось, что девочки привлекают мальчиков не только в качестве подопытных образцов, но и в качестве… постельного интереса. Если у кого-то не было сил отбиться, то такая девушка становилась чьей-то постельной грелкой. Не самые лучшие перспективы, как ты понимаешь. Самых одаренных перевели в крыло к высокородным, где оказалось еще веселее. Нельзя было перечить королевским прихлебателям и их детям. Нельзя отказываться. Нужно было кланяться и молча задирать юбки. Я спасалась только заклинаниями и мерзким характером. Меня ненавидели всей душой потому, что я отстаивала свою свободу и право самой решить, хочу ли я кого-то видеть в своей постели. А потом я выросла, — Ронина развела руками, будто бы ничего не могла с этим поделать. — И оказалась слишком красивой. Я была бы рада сама себя изуродовать, но у меня не было такой возможности. Весь мой ум, все мои разработки, теория и практика, все это было абсолютно ничто по сравнению с тем, что находится у меня между ног. Никого не интересовали мои открытия, в том числе и магистра. И если прочих магов и не только я имела полное право послать, поскольку уже была достаточно сильна, чтобы не бояться их гнева и колдовства, то с магистром это не сработало. И я сбежала, поскольку хотела жить, а не быть подстилкой для его утех. — И он тебе этого не простил, — вздохнул Истираль, уже понимая, что к чему. — Да, он не простил. Я отступница не потому, что у меня темная магия. В ордене есть несколько темных, в том числе и пара женщин, которые покорны и послушны. Я отступница из-за того, что отстаивала свои права. Потому, что не легла под сильнейшего. Не сдалась и выбрала позор и проклятия на свою голову, а не послушание и роль вечной подстилки. Я отвоевала свою право носить штаны, как мужчина, и теперь в меня плюют все встречные. Я отказалась плодить таких же магов, и в случае чего я своими руками вырежу из себя это дьявольское отродье. Все остальные сдались и покорились… — Но это было более трехсот лет назад, сейчас все может быть иначе, — вздохнул эльф. — Ты серьезно? — Ронина шваркнула чашку об стол, отчего та жалобно звякнула. — Магистр тот же. Учителя те же. Они не постарели и не изменились. Я точно такая же. Магия позволяет жить долго, намного дольше, чем все остальные. Все мои родственники давно умерли, и слава богам. Я осталась одна и рада этому. А в мире ничего не изменилось. Я покажу тебе. Она телепортировала к себе любимый шар и положила его на стол, бережно огладила, снимая пыль. — Смотри, Истираль. Насилие вечно. Унижение бесконечно. Мир не меняется. В шаре появилась весьма мерзкая картина. Престарелый толстый мужик раскладывал на кровати мелкую девчонку. Эльф отвернулся — видеть это было выше его сил. Но ошейник повернул его голову к шару, заставляя повиноваться приказу. Теперь в шаре появилась подсобка, в которой пятеро наемников или подобного типа небритых мужиков насиловали служанку. Дальше появилась каморка, в которой толстоватый господин задирал юбки горничной. Потом — трое стражников зажали в углу какую-то горожанку с корзиной. А потом все эти перепуганные женские лица слились для него в одно сплошное несчастное заплаканное лицо. Ронина взмахнула рукой, отсылая шар обратно. — Это то, что происходило прямо сейчас. И это только несколько эпизодов на весь мир. Только не говори, что ваш брат не такой, вы все из себя благородные, светлые, аж блюете этим светом. Ваши мужчины творят подобное безобразие, не считая человеческих женщин вообще разумными. Впрочем, это все взаимно, с вашими эльфийками тоже никто не церемонится. — Мы не блюем светом… мы… — Истираль умолк, припоминая один из эпизодов. Когда-то давно, когда еще он воевал, их отряд поймал шпиона. И они этого шпиона уничтожили, предварительно запытав до смерти. А потом кто-то привел и его семью, которая якобы помогала выслеживать эльфов в лесах… Семью следопытов… Он поморщился, вспомнив крики жены следопыта и его дочерей. Они не милосердны. Они не светлые. Они все одинаковые сволочи. — Чем я могу искупить вину своего народа? — медленно и очень тихо спросил он, глядя на Ронину полными слез глазами. Да, он не сделал ничего тем людям. Но он и не сделал ничего, чтобы их спасти. Он считал их врагами и верил, что его собратья поступают правильно, так, как должно. — Ничем. Мне ты ничего не должен. Я против тебя ничего не имею, — хмуро буркнула магичка. — Позавтракали, называется. Так, все, давай договоримся — прошлое останется в прошлом. Его уже нет. Мы вычеркнем его из своих жизней и закопаем в самом дальнем углу, иначе так и будем копить обиды и кидаться друг в друга дерьмом из собственных закромов мозгов. Так что все. Ронина встала и убрала остатки завтрака. Теперь обоим ничего не лезло в глотку. Истираль тоже подхватился и пристыженно убрал тряпку, которой вытирал рот. Пожалуй, лучше было ее вообще выкинуть. Он бросил ее в алхимическую печь и поджег крохотной искрой. — А ты не так плох в магии, как мне казалось, — фыркнула Ронина. — Все, завязывай рефлексировать, пошли заниматься взрывчаткой. А то наши гномы заскучают без нее. Они уже слишком привыкли разбираться с особо твердыми породами с ее помощью.