Реддл: История крестражей

— Акцио. Книга прыгнула в руку. — Надеюсь, отсюда можно трансгрессировать? Том усмехнулся, и я не стал ждать ответа. Стоило мне оказаться возле дома, меня вывернуло наизнанку. Редкий курсант не получает по окклюменции высшего балла. На первом же занятии всех подвергают легилименции, и после ученики готовы сделать что угодно, лишь бы не повторить сей отвратительный опыт. Еще одно сознание буквально сводит организм с ума, заставляет прилагать в десятки раз больше усилий, чтоб удержать контроль. А после ты едва ли не умираешь от слабости и лихорадки, стараясь восстановиться за несколько дней. Я повис на входной двери и мешком свалился в гостиную. Поднял над собой палочку, чувствуя, как от напряжения вибрируют кости в руке, и принялся возвращать защитные заклинания. Есть еще один нюанс, заставляющий отчаянно бороться с легилиментом. Одна удачная попытка вторжения устанавливает связь между ним и жертвой, и все последующие атаки даются легилименту проще. Особенно если обессиленный окклюмент студнем валяется на полу, едва находя силы, чтоб бормотать заклинания. Том, на мое счастье, шансом не воспользовался. Палочка выпала из обессиленной руки и откатилась к креслу. Другой рукой я прижимал к груди учебник Николаса Уоллдена. Из-за этой связи между однажды объединившимися сознаниями первый сеанс легилименции с учениками он всегда проводил сам — мастер брал всю ответственность на себя. За это же его возненавидели потом, когда Министерство, на которое он работал всю свою жизнь, обвинило его в предательстве. Мастер окклюменции, побывавший в сознании сотен мракоборцев, продал свою память одиозному Грин-де-Вальду. Пытаясь унять воспоминания, я закрыл веки, но они полыхали огнем. Должно быть, у меня был жар. Все то, что я хотел считать забытым — духота судебного зала, звон заколдованных цепочек, бесчисленные головы на бесконечных трибунах — вдруг встало тошнотворным комом в горле, куда более мерзким, чем от встречи с Томом. Я пытался думать о Реддле, о том, что занимало его, когда он видел Хогвартс в моем сознании, но мысли раз за разом возвращали меня в зал суда. И, устав бороться, я не заметил, как то ли погрузился в сон, то ли потерял сознание. *** И в бесчисленный раз я вернулся туда. То забываясь на короткий миг, то снова пробуждаясь, я в одиночестве лежал в нашей спальне для мальчиков. Профессор Диппет, после дневных известий, распорядился на время отселить моих соседей, и их кровати стояли аккуратно убранными. Но неживой их вид лишь угнетал меня. Он будто бы подчеркивал, что я отныне вырван из потока жизни, я отделен от остальных, и что бы я ни начал, смысл любого дела для меня утрачен навсегда. Ночь казалась бесконечной. За витражами клубилась сырая мартовская, беззвездная мгла. Должно быть, перевалило за полночь, а может, близился рассвет — в мучительных попытках заснуть я утратил восприятие времени. И все же я уснул. Когда меня коснулся холод, я вцепился в баюкавший меня бредовый сон, лишь бы не пробуждаться. Холод полз от пальцев ног и рук к телу, к самому сердцу, похожий на то, что происходит с тем, в чье сознание проник легилимент. И вместе с этим льдом росла тревога. Я уже не спал, я отдавал все силы, чтоб заглушить чужой голос, идущий изнутри меня, но он отказывался подчиняться. И, разумеется, был во много раз сильнее. Я открыл глаза. И увидел, как дементор склоняется надо мной. Оцепенев от ужаса, я хотел и не мог отвести глаз от пятна тьмы там, где у человека должно быть лицо. Я боялся, что свет луны может показать мне то, что скрывал капюшон, боялся того, что могу ощутить, если дотронусь. Оцепеневший, раздавленный страхом до невозможности дышать, я больше не боролся с чужим голосом. Но теперь я различал, как много их было. «Слушай меня, слушай, — повторяли они, мужчины и женщины, старики и дети, сотни голосов на сотни ладов. — Слушай, слушай, слушай, — просили те, чьи души достались этому чудовищу. — Слушай, слушай, слушай меня, слушай меня...» — Нет, — мой собственный голос, охрипший, слабый, едва прошелестел. Ужас накрыл меня, когда я осознал, зачем он пришел. — Нет... — Слушай меня, слушай меня, слушай, слушай, слушай... — Нет! — Я не умер. Рука впилась мне в запястье, я вскрикнул от страха, но вдруг увидел, что у кровати стоит Дамблдор. И это он держит меня за руку. Дементора нет и в помине, и в голове моей звеняще тихо. Однако вместо привычных успокаивающих слов, которыми всегда заканчивался мой кошмар об одной из последней ночей в Хогвартсе, профессор только деловито осмотрелся, затем кивнул словно самому себе и, наконец, заключил. — Ты выбрал подходящее воспоминание, — я не сразу сообразил, о чем это он, как Дамблдор продолжил. — Старое воспоминание, чтобы спрятать новое. Помнишь? Чаша и медальон, что были у Хэпзибы. Похлеба успела рассказать мне о них. Отыщи их, и найдешь убийцу.