***
В ту ночь между ними ничего не было. Наверно, Акутагаве хотелось, но он не знал, как предложить; Ода сохранял привычную невозмутимость и до поздней ночи сидел за ноутбуком. Он с полчаса дымил на балконе, прежде чем застучать по клавишам, и стало ясно – он взялся не за роман. Наутро предположенье подтвердил сам Ода, рассеянно помешивая пустой кофе: – Я вчера рассказал директору о Книге. Дазай неожиданно оказался прав: поделенный на троих секрет быстро утратил статус. Пораженный, Акутагава замер, с сомнением поглядывая на Оду. Не в его правилах с постыдной легкостью сдавать чужие тайны, возможно, есть план действий. – Когда босс Портовой Мафии столь щедро делится информацией, ее сложно проанализировать в одну или две головы. И, к сожалению, я не думаю, что тебя обманули. Я разговаривал с Дазаем незадолго до его самоубийства. Он говорил о вещах, которые происходили с ним и вроде как со мной, однако я ничего такого не помню. Многословность Оды настораживала, и Акутагава весь обратился в натянутый до предела слуховой нерв. – Он говорил, что мы были друзьями в единственном настоящем мире. Тогда мне показалось, что он пьян, но после того, как ты рассказал о Книге… – Ты сопоставил факты. – Да, – кивнул Ода. Акутагаву все же задело, что с ним поделились не сразу, пусть сам он поступил не лучше. Переведя взгляд на тарелку с тостами, он окончательно расхотел завтракать; желудок распух, забитый до предела откровениями извне, слегка затошнило. – Он говорил… о чем-то важном? – Стоит ли считать важным то, что о затвердевший тофу можно разбить голову? – Какой абсурд, – Акутагава не выдержал серьезность, улыбнулся и вообразил Дазая, сражающегося с творогом. В его представлении, напоровшись на поражение, тот выбивал глаз рукоятью ножа: случайно, но весьма кроваво. – Поэтому сегодня мы собираемся в агентстве, чтобы обсудить дальнейший план действий. – Обязательно стоит заглянуть за конфетами. Оду взбодрила его собранность, в глазах потеплело, и он едва заметно шевельнул губами. В груди потеплело, по венам бурно хлынула бодрость, и Акутагава наверняка просиял. Он как никогда ясно ощущал, что улыбается – и с непривычки тянуло губы. Довольство с лица не сходило до самого офиса: нет-нет, да вновь пробивалось под маской. Пошедшие пятнами луж улицы не выглядели уныло-серыми, лица прохожих обрели черты и множащиеся плакаты с полуголыми айдолами не вызывали негатива и, если быть честным, зависти. Акутагаву донельзя устраивало подстраивать шаг под Оду, сплетая с ним руки на перекрестках. Выданные перчатки – медицинские, на пару размеров больше – холодили запястья; в маске по-прежнему дышалось с трудом. В поезде Акутагава успел прочесть о том, что после коронавируса у многих выпадают волосы, и, не успев найти подтверждений, призадумался. Череп у него – весь в неровностях, с вмятиной от удара арматурой, и шрамах; оголить его, значит, дать прошлому шанс. Вопросы, косые, напуганные взгляды, шепотки – корм для былого. Ему не проклюнуться, Акутагава не позволит. Он должен рвать воспоминанья в клочья – любые, включая Гин; она изменилась не меньше и заслужила стать большим, чем выпавшей из грязного чемодана вещью. Сегодня она не дозванивалась – Акутагава держал свободную руку на мобильнике. Он делал успехи, осознавая, что меньше циклится на прошлом. До полного исцеления – немалый срок, затем – ремиссия и потенциальный срыв. Из лекарств – сладкий чай, сбивающая с ног рабочая суета и теплый, понятный только ему, взгляд Оды. Казалось, нехитрый набор, с извечной скидкой, без возрастных ограничений, но Акутагава бы с радостью заплатил всем. И в доказательство в офис решительно вошел первым, собранным и деловым, уже на подлете обрабатывающим руки. Просторное помещение дышало смешками, болтовней и чаем – с сильным терпким ароматом. Отсутствовал один директор; остальные собрались за сдвинутыми столами. Кенджи, не стесняясь, шумно хлебал магазинный рамен, и капли разлетались по сторонам. Акутагава машинально пшикнул на ладони повторно. – Похвальная забота о здоровье, – Куникида кивнул с одобрением, поправил очки и торжественно зачитал свежие сводки по локальным заражениям. Точнее, попытался – Йосано многозначительно хрустнула пальцами, нарочито медленно, доводя его до нервного тика. Куникида почти взорвался, вовремя вмешался Кенджи с серией очередных деревенских неурядиц. Поддержал и зарывшийся в конфетах Рампо, и смущенный – от откровенных объятий сестры – Танизаки, и Ода, пожаловавшийся на скудный завтрак. Дуэт последних подвергся сдержанной колкости; Ода в растерянности почесал затылок. – Мне казалось, завтрак – один из важнейших приемов пищи. – Ну, пока ты не давишься лососевым супом вторую неделю, но уже без лосося, – радостно вмешался Кенджи; к лямке его комбинезона прилипла лапшичка. – Да, братик постоянно так делает! – Наоми оживилась, захлопав в ладоши. – Но почему только я должна доедать этот противный разбухший рис? – Рис всегда лежал в основе питания японцев, – Куникида одернул со строгостью, – а в прошлом ценился гораздо выше денег. Наградить самурая рисом считалось по-настоящему почетным. – Не думаю, что таковые имеются в нашем агентстве, – холодно, прикрыв глаза, усмехнулась Йосано. Пригладив волосы, она стряхнула видимость грязи с юбки и присела – достаточно близко к Наоми, чтобы умерить ее пыл. Акутагава хотел влезть, отметить, что в трущобам доводилась хлебать варево из дождевой воды и улова с помоек – сразу предательски свело живот. Поэтому он смолчал, подумав, что в следующий раз уместнее упомянуть сируко. Или разочаровавший рамен с сардинами – горький бульон, поддернутый жиром. – Любишь ты портить девушке выходной, Ода, – подначила Йосано, усмехнувшись. – Особенно, если ее приглашают. – Прости, – Ода пожал плечами и осмотрелся. – Я вообще-то думал, что будет только директор. – Именно поэтому мы купили вот это, – совершенно серьезным тоном поддержал Акутагава, выставив перед Рампо раздутый пакет со сладостями. Он полностью оплатил покупку и сейчас, заметив, как просиял Рампо, почувствовал что-то вроде удовлетворения. Все равно что сделать работу быстро, без сучка и задоринки – как бы сказал Куникида, идеально. Рампо довольно перехватил пакет, но сунуть в него любопытный нос не вышло; хлопнула входная дверь, уверенно шаги отмерили где-то с пару хиро, прежде чем Акутагава обернулся. – Прошу прощения за задержку. Я надеюсь, Ода-кун ввел вас в курс дела? Директор – статный, поседевший, с резкими линиями морщин под глазами – выглядел внушительно. Его преданность отглаженным кимоно и таби восхищала; в сравнении с ним – Акутагава несобранный и помятый. – Как раз начал, – собрано, в секунду посерьезнев, ответил Ода и быстро раскидал сжатые, сведенные к сухой информации факты. Акутагава дважды влез с уточнениями, за что прилетало конфетой от Рампо. Смирившись, Акутагава забросил улов в кружку, не зная, чем занять руки. – …Поэтому я верю, что стоит попробовать найти Книгу. Факты сходятся логично, чтобы взять их за начальную предпосылку, – резюмируя, Ода взглянул на Рампо. – Вполне, – кивнул тот и потянулся. – Я бы стал сомневаться, если бы Дазай выжил после этих событий. В любом случае, – прищурившись, он обратился к Акутагаве, – мне нужно взглянуть на фото. Оно ведь по-прежнему у тебя? Помедлив, Акутагава кивнул и, вставая, задействовал Расемон. Он склеил фотографию на неделе и запрятал среди выделенных Куникидой бумаг. Рукава взметнулись, свившись в целостную тонкую ленту, оголили бледные руки. Акутагава поймал настороженный взгляд директора – тот словно высматривал следы уколов – но не позволил себе смутиться. С дурными мыслями давно пора покончить. Не глядя, он выцелил Расемоном нужную стопку и выудил фото, которое перетащил к Рампо. Скотч наслоился криво, на месте разрывов зияли просветы; по крайней мере, не повреждены лица. Для быстрого анализа зацепок должно хватить, и ожидание оправдалось. Рампо потребовалось всего три минуты, прежде чем он отшвырнул фото. – Подделка, – разочарованно протянул, раскачиваясь на стуле. – Понятия не имею, как и откуда, но единственный не подставленный на фото человек – он. Придвинувшись к столу, Рампо щелкнул пальцем по Дазаю и, сунув за щеку очередную конфету, добавил: – А это – Сакагучи Анго. Я часто вижу его по телику, так что, думаю, найти его труда не составит. – Он работает в Министерстве внутренних дел, в отделе по изучению одаренных, – нахмурившись, заявил директор. Единственный оставшийся на ногах, скрестивший на груди руки, удерживавший от гвалта одним своим видом. – Вполне возможно, что у него может появиться интерес к этому делу. – Каковы наши дальнейшие действия? – деловито спросила Йосано. Она выглядела расслабленной, сидела, откинувшись на спинку и скрестив ноги, однако даже Акутагава чувствовал: ее безмятежность держала в узде обычно шумную Наоми, а с нею и Танизаки. Кенджи утихомирил горячий завтрак, Рампо с головой нырнул в пакет, умудряясь и не шуршать им, а остальным хватало терпения на серьезность. Куникида сделал запись в блокноте и, подумав, жирно подчеркнул заголовок. Скосив глаза, Акутагава разобрал иероглифы: «Изменение реальности, способность или артефакт». С такой вольной интерпретацией сказанного без работы Куникида не сгинет, его любая газетенка оторвет с руками. – В первую очередь, важно узнать, что из озвученного известно Портовой Мафии, – сказал директор. Он сделал несколько шагов к окну; виднеющийся залив шел рябью под гнетом ветра. – Боюсь, что нам придется действовать заодно. Не самое надежное сотрудничество выглядело неизбежным. Агентство оживилось, каждый заторопился высказаться, найти аргументы против, предложить альтернативы. Не вышло – им оставили размытые подсказки. У Танизаки аж затряслись плечи, настолько он не хотел идти на контакт с Мафией. Акутагава догадался: частично из-за него и Гин. Танизаки понял его гнев как никто и, лишенный заботы Оды, продолжал злиться. Наверно, с ним нужно поговорить – по душам, но без подсказок Акутагава не справится. Он почесал лоб – неожиданно горячий, жалящий теплом глазницы, – и осторожно вбросил, надеясь, что именно Танизаки – услышит: – Моя сестра была личной помощницей Дазая, и я могу попробовать с ней поговорить. Только мне придется рассказать ей хотя бы часть, иначе она не поможет. – Постарайся привести ее сюда, – директор не отрывался от окна, окаменевший под гнетом мыслей. – Она может знать о большем, чем сама догадывается. – Память – штука сложная, – подметил Рампо, – а я, как величайший детектив, люблю непростые задачки! – Есть у меня для тебя одна такая, – вкрадчиво, коварно улыбаясь, протянула Йосано, – уверена, тебя она не разочарует… Страх не успел затемнить глаза Рампо, отвлек нежданный посетитель. Похоже, он не стучал, вошел спокойно, пряча лицо под маской. Опознавательных знаков не было, обычный японец: худощавый, в темных джинсах. Красная кожаная куртка сливалась с рюкзаком, из внешнего кармана которого торчал с энергетик. – Письмо для Оды Сакуноске, – невыразительно протянул он. – Велено доставить по этому адресу, к полудню. Все, не сговариваясь, уставились на часы. Они висели над входом, работали исправно; стрелки сошлись аккурат на двенадцати. Ода поднялся и протянул курьеру документы; тот бегло взглянул на фото, сунул помятую бумажку на подписать и, передав конверт, спросил, где туалет. – В конце коридора, налево, – машинально ответил Ода. Он лично закрыл за курьером, зачем-то провернул ключ в замке и разорвал конверт. Лицо его было как никогда серьезно, и после нескольких немых строчек начал озвучивать каждую. Костяшки пальцев у него побелели. – Здравствуй, Одасаку, – лицо Оды исказилось: будь странное прозвище дичью, он бы накинулся оголодавшим зверем, – если ты читаешь это письмо, значит, я действительно умер. Немного странно и волнительно писать о таком, не находишь? Казалось бы, в руках у тебя нет ничего опасного, а запах свежих гробовых досок уже щекочет ноздри. Во всяком случае, надеюсь, что мою последнюю волю уважат, а не развеют прах над заливом. Наверно, это пожелание тоже стоило излить на страницы Книги, но теперь уже поздно. Обычно спокойный голос Оды обрел форму – слегка игривую, с колкими нотками, под стать Дазаю: «Для меня, но не для тебя – ты наверняка уже в курсе происходящего. Более подходящего наставника для Акутагавы найти было невозможно, и к этому моменту он должен был расколоться. Ради того, чтобы его признали, он вывернет наизнанку кого угодно, поэтому, будь добр, позаботься о том, чтобы он не вписывал в Книгу свои глупости. Было бы весьма эффектно, признайся я вдруг, что это письмо теперь тоже часть Книги? Удобно для решения ваших будущих проблем, не находишь? Я очень хотел так поступить, но был бы ли я собой, позволив тебе заскучать? Не являясь твоим другом в этом мире, я могу поступать так, как считаю верным, без оглядки на тебя, а, значит, пока не стану открывать, где хранится Книга. Чтобы ее найти, вам потребуется помощь того, кто умеет считывать с предметов их прошлое. Найдите и Ацуши – его способность окажется полезной в предстоящих сражениях. В связке с Акутагавой он одолеет любого, если, конечно, не позабудет мои уроки. Ну и… пожалуй, все. Не думаю, что агентство будет прислушиваться к моим советам, я славно постарался, будучи боссом Мафии. Я приложил много усилий, который могут показаться тебе проявлением злой воли, Одасаку, но я приложил их, чтобы ты выжил. Косить под рядового члена Мафии – не для тебя, и я рад, что эта пытка закончилась. Тебе суждено творить лишь добрые дела и проверни-ка еще одно: постарайся предвидеть свое спасение – особенно когда окажешься перед почти что зеркалом». Письмо обрывалось без прощаний, и наступившее молчание оглушило – до пронесшейся по телу дрожи. Акутагаву перекрутило: он слышал не Оду, а человека в черном, дерзнувшего использовать его, Гин, Ацуши, да кого угодно! В душе мгновенно поднялась тьма, прислушавшись к которой, Акутагава погребет свои успехи. Он резко, до судорог в запястьях, сжал кулаки, зажмурился. Дазай не имеет права бередить раны, его снисходительность – отрыжка взрастившей того гордыни. Не имеет – и не будет. – Я… Я бы ударил его, – хрипло выдавил Танизаки, вторя желаниям Акутагавы. На помощь пришло воркование Наоми, наверняка прижавшей ладони к плечам и груди брата. Кто-то шумно отхлебнул чаю, зашуршали плотные страницы. Задумчивое женское хмыканье сплелось с ногтями, забарабанившими по столу. Скрипнуло несколько стульев, чьи-то шаги досчитали до пяти. – Значит, все нити ведут к тебе, Ода, – невозмутимо сказал директор. – Похоже на то, – согласился тот. – И, если честно, теперь я начал сомневаться в том, что мы должны что-то предпринимать. – Почему это? – возмущенно крикнул Куникида. Акутагава вздрогнул, интуитивно вперив в него тревожный взгляд. Периферийно по зрению мазнул силуэт Оды, хотелось прижаться, вцепиться в густые, отдающие рыжиной волосы и быстро-быстро дышать, уткнувшись носом ему в макушку. Куникида поджал губы, но голос приглушил: – Когда один из наших коллег в опасности… – Ода вполне может за себя постоять, – лениво протянула Йосано и кинула быстрый хитрый взгляд на Акутагаву. Тот вспыхнул, задохнувшись, но возразить – значит, оправдать ее намек. Акутагава не был уверен, готов ли признаться, но Ода пока сохранял в тайне их... нечто новое, не входящее в планы Дазая. Нежданный козырь в рукаве новичка – разве не подарок? – Дазай всеми силами пытается показать, что мы уже играем по его правилам, – тем временем Ода пожал плечами, придвинулся к окну и закурил; на подоконнике в ряд выстроилось три пепельницы. – Не лучше ли перестать потакать капризам мертвеца и сосредоточиться на более важных вещах? – По-моему, неплохо! – расплылся в улыбке молчавший Кенджи. – Сейчас у Мафии своих забот хватает, они никак не выберут нового босса. Видели же недавно склады горели? Так вот, – он деловито надул щеки, как будто лично присутствовал и знал не понаслышке, – они так голосуют. – Рампо? – директор безусловно ждал не мнения, а выводов по фактам, не по эмоциям. – Я бы подольше подумал над письмом, – помявшись, честно признался тот; глаза прятал, явно загоревшись. – Там слишком много всего интересного, и я уж готов сказать, что Книга может быть в разных местах. Я имею в виду, – быстро добавил, погрозив пальцем, – одновременно. Йосано сощурила глаза. Свое мнение она не высказывала, как и обычно. Молчали и Танизаки – для них ситуация запуталась чрезмерно, им проще следовать готовым задачам. – Что там может быть интересно? – холодно переспросил Куникида, защелкав ручкой. – То, что нас держат за идиотов? – Давайте примем за точку отсчета нашего дорогого Оду-сана, – миролюбиво предложил Рампо. – Дазай им любой поступок оправдывал, давил на жалость и убеждал, что спасает его. Если это его настоящая цель, то он должен был Книгу уничтожить или разделить на части так, чтобы она не работала. И я думаю, – причмокнув губами, он начал крошить зефирку, – наш вариант – второй. Но, – он резко прервался, воздев к небу палец, – даже если Ода-сан выступает прикрытием для его мотивов, то, покончив с собой, Дазай ничего не добивается, кроме того, что направляет нас на какой-то путь. И тогда ему выгоднее, чтобы мы бродили в тумане как можно дольше. – А что насчет той фразы… – Ода спрашивал хрипло, не откашлявшись. – С почти что зеркалом? – Брат-близнец, сам ты из очередного мира, человек с такой же способностью, прибывший клон из будущего… Откуда мне знать? – Рампо, обидевшись, надулся. – Я величайший детектив, а не фантазер! – Спасибо, что высказались, – не повышая голос, директор в одно мгновение оборвал назревавший спор. – Я уверен, что каждый из вас может добавить многое, но прямо сейчас решение остается за мной. Уже открывший рот Куникида обмяк на стуле, за ним, сдуваясь от наконец-то лопнувшего напряжения, расслаблялись и остальные. Не шевельнулись трое: курящий Ода, хладнокровная Йосано и, разумеется, Акутагава. Скрестив на груди руки, он пялился в кружку с конфетами: они в нее не вписывались, как его логика – в отшумевшее обсуждение. Он бы решил забыть о Книге: гнаться за ней все равно что за тенью. Неважно, догонишь или нет, в руки она не дастся, исчезнет за солнцем, оставив тебя наедине с сырой, подернутой холодом землей. Да, им под ноги швырнули зацепки – некий Сакагучи Анго, Гин, Ацуши, который возможно, также подслушал что-то важное. В единую картину ничто не вязалось, сплошная мутная жижа. Само письмо – иронично-насмешливое, кишащее намеками и подколами – Акутагава судить не брался. «Было бы весьма эффектно, если бы я вдруг признался, что это письмо теперь тоже часть Книги?» «Чтобы ее найти, вам потребуется помощь того, кто умеет считывать с предметов их прошлое». «Постарайся предвидеть свое спасение – особенно когда окажешься перед почти что зеркалом». Три вырванных из контекста фразы взялись за пытки, начав шкурить изнутри череп; они обрели объем, шершавость и вязкий, оседающий на языке привкус, который сглатывать без толку. Казалось, и смерть не остановит Дазая в его стремлении испортить кому-то жизнь. И за Оду, умело скрывающего – но не от него – раздражение, Акутагава готов воскресить Дазая, чтобы столкнуть с крыши лично. – Даю час на то, чтобы собрать информацию о деятельности Дазая, – сказал директор строго, заранее выкорчевав возраженья. – Я знаю, у некоторых есть есть информаторы в Портовой Мафии – самое время с ними связаться. На этом он скрылся в кабинете, прорезав шагами не только расстояние, но и заполнивший офис раздрай. Дверь хлопнула за троих, чудом не сорвавшись с петель. Остатки утренней безмятежности – сласти, кружки, остатки рамена в пластике – казались чуть менее лишними, чем люди. Наверно, им хотелось одного: избавиться от чувства вины за чужой эгоизм. Распутывать махинации Дазая со знанием, что их завязали на Оде и Акутагаве как минимум, будет непросто, за каждый шаг трястись начнет не только Куникида. – Ладно, давайте возьмемся за дело, – Ода вздохнул, туша очередную сигарету. – В конце концов, все это обещает быть очень интересным. – И ты так спокойно говоришь об этом, а, Ода? – Йосано привычно подначивала, но слышалось, что ей не плевать. И виделось – по тонким колготкам пошла стрелка, выныривая из-под юбки. Она расчесывала от тревоги ногу, и острые ногти перестарались. – Мне сложно переживать из-за того, чего я даже в глаза не видел, – ответил Ода и обратился к Акутагаве, без слов и жестов, вопросом во взгляде. – Мне нечего добавить, Ода-сан. Я не умею… – он, подавив вздох, сглотнул, передернул плечами, воруя секунды, чтобы признать ответ. – Я не умею сражаться с врагами, которые уже мертвы. Во время пожара руки греть некогда, а на пепелище – уже и не надо. Странная, выплывшая из недр памяти фраза вырвалась без ведома. Точно страховка на случай, если Ода захочет в нем разочароваться. – Уж лучше пожар, – капризно протянула Наоми, скорчив ни разу ни обиженную рожицу. Она отпустила брата и начала сердито чесать волосы, выудив расческу как бы из складок юбки. Акутагава пожал плечами и, ощущая, что готов взорваться – от пустых жалоб – предупредил, что скоро вернется. Возможность неспешно оценить, обдумать, прочувствовать была перечеркнута минувшим сбором. Сумбур Акутагаве не по нраву, спешка вела к победе только на улицах, в агентстве обычно действовали иначе. Сегодня – накидывали варианты для числа, без понимания, и в круговороте догадок Акутагава не видел выхода. Потому что нельзя выйти из места, где нет дверей. Агентство арендовало офис в здании красного кирпича, в котором, если поплутать, имелся подъем на крышу. Достаточно не замечать знаки-предупреждения на неокрашенных дверях и путать камеры Расемоном – редкие вспышки черного на экранах сонных охранников не волнуют. Акутагава проскакивал быстро, без лишнего шума, и выбирался к пожарной лестнице через окно пустого офиса. Возможно, был путь и попроще, однако по-детски хулиганить, не намереваясь причинить вред, Акутагаве раньше не доводилось. Вроде бессмысленно, глупо и в то время время донельзя приятно, точно возвращаешь в жизнь то, чего у тебя не было. На крыше – плоской, огороженной чисто формально – разгулялся ветер, рассвирепевший с приходом Акутагавы. Быстро заложило уши, в глазах пересохло, от рук отлила кровь. Облака наслоились так, что небо смотрелось расколотым на множество частей. Раскинувшийся внизу город заострил границы, словно стыдясь сливаться с воздухом. Осень больше не заявляла о правах – она карала за следы присутствия лета. Сметала жухлые листья, дождями вымешивала грязь на клумбах и разгоняла уличных торговцев. К сожалению, ни ей, ни зиме, не под силу выдавить Чайнатаун; в клоаке, перебродив, грязь только расползется – как проклятые китайцы. Останься Акутагава на улице – ему было бы плевать; но став частью нормального общества, он узнал о коронавирусе – и занервничал. Впрочем, сейчас он почти не злился, хотя пытался, чтобы отвлечься. Его по-прежнему легко расшатать, броня равнодушия только ковалась. Спасал только живой щит, пусть Оду так звать было противно. Он пришел и сейчас, сразу обозначив присутствие, споткнувшись – явно специально. Акутагава быстро обернулся, напрасно облизнув губы. Ода не стал колебаться, сгреб его в объятье и предупредил, что закурить не позволит. – Я и не собирался, – буркнул Акутагава, уткнувшись носом в пропахшую табаком рубашку. – Предупреждаю на будущее. Побеги на крышу обычно так и заканчиваются. Акутагава нахмурился и крепче вцепился в Оду. Он замер между беззащитностью и страхом, не зная, как реагировать после вчерашнего. Поцеловать, сказать что-то хорошее, притвориться, что беспокоится только о Книге, вообще сменить тему? Его никто не торопил, кроме собственного, сбившегося с ритма пульса. – Было бы хорошо, чтобы Гин ничего не знала о Книге. О Мафии. О Дазае. О том, что я был эгоистом. – Думаю, она уже поняла, что ты изменился. Ей нужно время, чтобы перестать бояться. Рассудительность Оды была заразительной, и Акутагава кивнул, задев носом пуговицу. Он мог бы расслабиться, но знал, что Гин отталкивает не страх. – Она по-прежнему хранит какие-то тайны Дазая? – глухо спросил он. – Думаю, да. Будь я на его месте, то дал бы твоей сестре поручение, которое приведет к Книге, не раскрывая деталей. – Я бы этого не хотел. – Скорее всего, именно поэтому так и окажется, – на удивление непокладисто возразил Ода. Акутагава попробовал отстраниться, вскинул голову, и его лицо попалось в плен теплых ладоней. Серьезный решительный момент: выслушать возражения по делу, а не по… симпатии. На долю секунды он пожелал убраться подальше от Оды, столь неудобного в деловых порывах. Душа жаждала ласки и близости, момента единения и принятий; объятья, поцелуя-забвения, однако Ода, похоже, решил доковать мысль – чтобы Акутагава ее наконец распознал. – Твои страхи используют против тебя же. Не позволяй им завладеть ни единой частью твоего мира, и они исчезнут. В твоей жизни много событий, которыми стоит забивать голову. – А душу? Акутагава уточнил с осторожностью, пробуя не воду в луже, а целый океан. Заиндевевшая на поверхности, она теплела с глубиной; осталось зажмуриться и нырнуть, забыв о кислороде и недолеченных легких. – О ней уже, – Ода заговорил тише, вернулись хриплые, понятные лишь им двоим нотки, – позабочусь я. Раньше Акутагава вперился б с мнительностью, вынюхивая острые подводные камни, подставил провокаторские вопросы. Он остро осознавал это – и порадовался отличиям. Сблизившись с Одой, он потерял озлобленность улиц, пусть душу не оттер полностью, и, кажется, обретал нечто лучшее, входившее в кровь с опаской. – Когда ты не носишь маску, я перестаю видеть поводы для сомнений, – Акутагава признался шепотом, спасая признание от ушей извне. – Тогда нам лучше в метро вместе не ездить. Акутагава слабо улыбнулся. Ода прекрасно его понял, не став размениваться на очевидность, хотя услышать ее – снова как в первый раз – мечталось до дрожи. Слова никогда не отражали надежность, но их проще сохранить в памяти. Воспоминания застревали в них, пробуждаясь с интонациями – и Акутагава не знал, насколько это плохо. Достаточно было разводить Оду на разговоры – принадлежащие им двоим и никому больше. Для остального имелся сходящий с ума и здоровья мир.***
Конечно, с Гин пересечься пока не вышло. На пути встал не Акутагава, а четыре, ставшие непробиваемыми, стены. Кидайся на них, бей кулаками, рычи и давись гневом – не полегчает; порой по условно-досрочному не выпустят и с крыльями. Акутагава отнесся к этому с отстраненной иронией: вроде и плохо, но кто ждал другого? Лишившись запахов – в обмен на температуру и нервную чесотку, он заподозрил неладное и не зря: усталость накатывала раньше, чем просыпался, дыхание спирало от сухого кашля – и очевидный диагноз едва не срывался с губ. Паниковать вообще не стоило, Акутагава действовал спокойно: отзвонившись в офис и предупредив, он плотно экипировался. Скрыв даже глаза за спешно приобретенными очками, он вышел из дому, чтобы сдать тест на коронавирус. Доплевался – и на самосохранение, и на сестру – чтоб пожинать плоды эгоизма. Отругав себя одной фразой, Акутагава выдохнул. Ничего сложного: прийти, оплатить, выстоять очередь, открыть рот для мазка и уточнить, когда ждать результаты. Его не успели напрячь мертвенно-бледные стены и вялые шеренги людей, комично натянувших маски до нижних век. Акутагава сомневался, что от лезущей в самые зрачки ткани – одноразовые давно вышли из списка надежных – становится легче, напротив: глаза слезятся, их хочется потереть. Акутагава уже ошибался, по вечерам затапливаясь в специальных каплях, поэтому руки из карманов не высовывал. Перчатки – лишь первый рубеж, остальное зависит от него, и немного от Оды. Тот ожидаемо позвонил ближе к вечеру, попросил заботиться о себе, но личной помощи не предлагал, растягивал разговор иначе. Делился новыми поручениями, очередными многоходовками Рампо по отлову преступников, новым увлечением Куникиды – системой Мари Кондо – и, конечно, успехами детей. Себя из привычной скромности опускал, незримо стирая из жизни, и Акутагава, несогласный, надавил: – Только не говори, что тебе нечего рассказать о себе. – Не вижу смысла повторять одно и то же, – призадумавшись, ответил Ода. – Я продолжаю бороться с намерением директора разыскать Книгу в кратчайшие сроки. Акутагава не сдержал вздох, закатил глаза и с силой ткнул кнопку чайника. Всухую грызть сахар осточертело давно, и он нацелился на заварку. – Какая разница, цела она или давно нет? – Ода, словно не понимая, продавил дальше. – С Книгой можно переписать любой мир, кроме этого, а именно его я жажду сохранить любой ценой. Акутагава замер, призадумавшись. Едва шевельнувшееся раздражение стихло, уступив место пониманию. Ода терзался за двоих, Акутагавы – с трудом хватало на одного. Совсем недавно он отмерял дни чаем, считая не часы, а кружки; черпал энергию в сладости и тайно гордился зверем в душе. Возможно, считал его страховкой, но, по-честному, он оказался предвестником разочарования. Нельзя довериться, твердя себе, что заморить зверя – единственный вариант. Все то, что скрыто под кожей, костями и мышцами – едино; скелет из чувств и мыслей гораздо крепче, чем кажется. Можно хоть тысячу раз переломать тело, однако, жалея разум, не соберешь как надо. Уродство прорастают на лицах через поступки, и только к зрелости начинаешь видеть человека – без маски. Морщины, пигментные пятна, шрамы, прыщи, загар, язвы напишут историю лучше, чем живые. А людям нужен другой талант – дешифровальщиков. Распознать способность не гробить жизни способен не каждый, ее выдают в случайном порядке, и Акутагаве свезло. Он вырвался из тьмы раньше, чем потерял надежду. И, захлебнувшись люто нахлынувшей признательностью, он захотел сказать Оде не просто «спасибо». Он же не благодарен, а переполнен – с лихвой – намного большим, уже давно порвавшим границы симпатий. Он, кажется, полюбил Оду. Не спрашивая и не надеясь, случайно; в какой-то момент понял – нет, почувствовал – что перестал возиться в боли. Его накрыла немыслимая легкость бытия, к которой Акутагава прикипел всем сердцем, и, щелкая по крышке вскипевшего чайника, одними губами выдавил признание. Ода, конечно, не услышал, с его стороны шумела автострада. Ничего, второй раз – проще, но позже; по второй линии пробился незнакомый номер. Несколько цифр мелькали ранее, позволив догадаться, что это Гин. Приободрившись, Акутагава пообещал позвонить Оде позднее и переключился. – Здравствуй, брат. – Я рад, что ты позвонила, – искренне отозвался он. – Мне столько нужно тебе рассказать, ты бы знала. – Сейчас? – Гин вроде напряглась, голос смазался. На раздумья секунд не было: о личном или о просьбе директора. Акутагава повторно щелкнул чайник и сделал выбор. – Я сегодня сдавал тест на COVID-19, – впервые использовав научное название, заговорил смелее, – хотя совпадает только один симптом. Но я решил перестраховаться. – Я тоже сдала пару дней назад, – призналась Гин чуть ли не с облегчением. – На работе обязали к этому без исключений. По-крайней мере, анализы сдавали бесплатно, в закрепленной за нашим филиалом лаборатории. Небольшая подсказка – жизнь Гин сцепилась с медициной или чем-то близким – приободрила Акутагаву, и диалог сдвинулся. Их ранние беседы напоминали марионеток, передвигаемых ослабшими руками; теперь – к ним подключились люди. Дежурную вежливость и неловкость пристыженно уступили места семейным узам, впервые нырнув в которые, Акутагава не сомневался: он скоро сможет обнять Гин. Забыв о чае, сахаре, широком блюде, погребенным под инжиром, пристроившись на стуле, поджав ноги, он всматривался в темнеющую улицу под аккомпанемент Гин. Голос ее звучал свободнее, добрее, порой дрожал от сдержанных смешков, и отзываться – было приятно. Настолько, что Акутагава не сразу заметил, как напротив дома остановилась знакомая рослая фигура и закурила. И в тот момент его сердце забилось по-настоящему, крича, что выдержит любое счастье, но смел бы Акутагава просить о большем? Он слышал: одно доброе слово способно греть три зимних месяца, Акутагаву – обеспечили на всю жизнь, и в сердце наконец-то лопнула туго натянутая пружина из колючей проволоки.