Political Animals

Стив не знает, что теперь делать в этой ситуации. Он не знает инструкции для такой ситуации. По правде говоря, он даже не знает, что делает. – В чем дело? – говорит Баки. Его пальцы сильнее сжимают стакан. – Что я сделал не так на этот раз? Это заставляет Стива чувствовать себя нехорошо. Ничто в этой ситуации не заставляет его чувствовать себя хорошо. Ему не нравится выражение лица Баки, и ему не нравится тон его голоса, и больше всего ему не нравится, что он ничего не может с этим поделать, кроме как стоять здесь, когда мысли в его голове – словно спутанный клубок ниток, который он не может распутать. – Кто? – говорит Стив. Он удивляется себе, а потом перестает. Возможно, это была неизбежная часть – не то, что он стоит здесь перед Баки, а то, что он почти качается на ногах от нежеланной, неуместной ревности. – Что? Стив сглатывает. Затем он плюхается на стул рядом с ним. – Кто это был? – спрашивает он. – Тот парень? Стив проводит пальцами по деревянной поверхности барной стойки, и Баки смотрит на него, сердито и взволнованно, пока не начинает смеяться. – Ты, блять, издеваешься надо мной? – Что? – У тебя охуительно крепкие нервы, Роджерс, – рычит Баки. Стив замолкает, его ногти впиваются в дерево. – Ты с ним встречаешься? – Он старается не казаться таким обиженным, как чувствует себя, в то время как ревность ползет по его коже. Он не особенно хорошо справляется с этим. – Что если да? – Баки свирепо зыркает. – Разве тебя хоть как-то касается то с кем я трахаюсь? – Значит, ты с ним трахаешься, – осторожно говорит Стив. Баки крепче сжимает стекло. – Я видел, как вы целовались. Баки мгновение ничего не говорит, его челюсть щелкает. – Я знаю, – говорит он. – Я тоже тебя видел. Стив отворачивается. Он не знает, что сказать. Не то чтобы он не знает, что это несправедливо, просто... – Чего ты хочешь от меня, Стив? – спрашивает Баки через минуту. Он говорит так же обиженно – так же разбито – как чувствует себя Стив. – Серьезно, просто скажи мне. Я не могу... выражаться яснее, чем раньше. Но ты не заинтересован. Или ты просто врешь и мне и себе. Неужели я и сейчас не могу встречаться с другими людьми? Ты не позволишь мне двигаться дальше? – Двигаться дальше от чего? – говорит Стив, стиснув зубы. Дыхание Баки становится тяжелее, и Стив ничего не может с собой поделать – он снова поворачивается к нему. – Ты просил меня не целовать тебя, – тихо говорит Баки. Его глаза прищурены, ноздри слегка раздуваются. – Я знаю, – говорит Стив. – И я этого не сделал, – говорит Баки. – Я знаю, – Стив не отрывает взгляда. – Называй меня наивным, но для некоторых людей, когда кто-то просит не целовать их, это обычно означает, что они не хотят, чтобы их целовали. Стив молчит. – Что они в этом не заинтересованы. Стив не отвечает. – Боже. – Баки невесело смеется. – Чего ты хочешь от меня, Стив? – Кто он? – спрашивает Стив. Он не знает, зачем ему нужно это знать. Он просто знает, что это сводит его с ума – что, если он не получит ответа, что, если он не будет знать наверняка, он не сможет двигаться дальше всего из-за одного факта, всего лишь из-за одной вещи. Если Баки просто скажет ему, если он просто скажет: "я встречаюсь с ним, мы вместе, я сейчас с этим человеком", он сможет позволить всему карточному домику рухнуть. Ему просто нужно услышать, как он скажет эти слова. Баки снова смеется. Сначала его смех низкий и горький, а потом становится немного громче. Он издает стон и закрывает лицо руками. – Это просто какой-то парень, с которым я ходил на пару свиданий, – говорит он. Он прижимает ладони к глазам. Его голос немного приглушен. – Боже, я пытался преодолеть это, но не могу. Ты счастлив? У меня даже не встал на последнего парня, с которым я пытался переспать. – Баки, – говорит Стив напряженным голосом. Шум бара, такой резкий и громкий, но также в какой-то степени мутный, словно все звуки в баре доносятся до них сквозь толщу ваты. – Иисусе, я знаю, ясно? Мы несовместимы. Я твоя противоположность. Я республиканская погань. Мы политические враги. Ты не уважаешь меня, ты ненавидишь меня... – Это не так, – говорит Стив. Баки замирает. – Что? Стив переводит дыхание. – Я не ненавижу тебя, Бак, – говорит он. Он поднимает голову и смотрит в потолок. – Хотел бы я до сих пор тебя ненавидеть. На самом деле это сделало бы все намного проще. – Это, – говорит Баки через мгновение. – Что это? – Это, – говорит Стив. – Мы. Боже, почему ты должен был оказаться хорошим парнем? Баки удивленно поворачивает голову. – Мне это не нравится, – честно говорит Стив. – Боже, во мне дохера противоречий… ты не понимаешь. Может быть, ты и знаешь, я не знаю. У меня в голове полный бардак. Я не могу ясно мыслить. Я уже несколько недель не могу сосредоточиться. Он снова смотрит на свои руки. – Стив... – Было намного проще, когда мы просто занимались сексом из ненависти. Баки вздыхает. – Разве мы больше не этим занимаемся? Стив не знает, когда его голова наклоняется вперед, но в одно мгновение он закрывает глаза, а в следующее его лоб утыкается в плечо Баки. Баки колеблется, затем поднимает руку к его волосам. – Что же мы тогда будем делать? – тихо спрашивает Баки. – Скажи мне, чего ты хочешь. Стиву требуется минута, чтобы облечь мысли в слова. – Я не знаю, возможно ли это. Я не знаю, как сделать из этого что-то долгосрочное, Бак. Я знаю, что я прав. Политика значит все для нас обоих, но наша политика не... мы несовместимы. Но, боже, я скучал по тебе, и когда я увидел тебя с этим парнем... Рука Баки замирает, и Стив качает головой. – Ты был прав. – Насчёт чего? – подозрительно спрашивает Баки. Стив смеется. В нем доминирует явное желание свернуться калачиком у него под боком. Он думает: если бы он мог просто свернуться в этом месте прямо сейчас, тогда ему не пришлось бы думать об этом больше, чем он уже думал. Он мог бы положить свою ношу к ногам Баки. Он мог бы отдохнуть. – Я не могу держаться от тебя подальше, – говорит Стив. – Я пытался. Видит Бог, я пытался. Но ты мне нравишься, Баки. Может быть... Мне плевать, во что ты веришь. Ты был прав… ты мне нравишься. Это выходит как порыв, его дыхание прерывается. Правда прямо между ними, независимо от того, как сильно Стив пытается отрицать ее, независимо от того, под сколькими слоями он пытается скрыть ее, здесь есть что-то, о чем он больше не может притворяться, что игнорирует. На определенном этапе, в какой-то момент, он свернул не туда, и он оказался здесь, с рукой Баки зарывшейся в его волосах и своим лицом, прижатым к его плечу, с мягким дыханием Баки и с грудью сжимающейся от чувств. Они в том же гребаном баре, в котором познакомились, и Стив всего лишь в шаге от того, чтобы потерять свой ебанный рассудок. В конце концов, вот что это такое. Чувства. Несмотря на различия в толерантности, каким-то образом трах из ненависти с его политическим врагом перерос в ебаные чувства. Он бы посмеялся над тем, как все это глупо, если бы не чувствовал, что разваливается на части прямо там, где сидит. – Я тебе нравлюсь? – тихо говорит Баки. – Ты говорил с ним, – говорит Стив хриплым голосом. – Старк. Ты заставил его перенести обед. Баки делает паузу. – Ты сам меня об этом попросил. Стив ненавидит это. Боже, он этого не вынесет. Баки делает еще один вдох и повторяет: – Я тебе нравлюсь? – Для меня это тоже шок, – говорит Стив. – Но, похоже, именно этим я и страдаю. – У тебя есть...чувства ко мне? – спрашивает Баки. – Реальные...настоящие чувства? Стив смеется, хотя это звучит так, как будто он умирает, что, возможно, так и есть, или, может быть, он хотел бы, чтобы так было. – Да, мудак, – говорит он. – У меня есть чувства к тебе. – Даже если...? Стив фыркает и еще глубже зарывается лицом в плечо Баки. – Не торопись, – бормочет он. – Я переживаю очень трудное время. Баки фыркает в ответ. Затем он снова фыркает. Затем он пальцами зарывается в волосы Стива, и он оттягивает его голову назад, чтобы посмотреть на его лицо. То, что Стив видит там, на лице Баки, – это почти невыносимо для него, человека, который едва может справиться со своими чувствами к историческим политическим документам, видеть, как кто-то такой самоуверенный и высокомерный, как Баки Барнс, смотрит на него, как на какой-то ключ к счастью, который он только что нашел. Баки улыбается – он улыбается, по-настоящему – и эта улыбка буквально растекается по всему его лицу, и грудь Стива делает небольшой кульбит, на который он определенно не соглашался. – Так что же это значит? – спрашивает Баки. – Что нам теперь делать? – Ну, – осторожно говорит Стив. – Ты закончил целоваться с другими парнями? Баки корчит ему рожу. – Это зависит от обстоятельств, – говорит он. – Мне нравилось, когда меня целовали. У тебя есть кто-нибудь на примете, кто вместо них поцелует меня? Стив делает глубокий вдох и сдерживает улыбку. – Есть у меня один человек на примете. Рука Баки обвивается вокруг шеи Стива. – Да? – говорит он. – Могу я узнать его номер? Стив фыркает и придвигается на дюйм ближе. – Ты уже взял его, придурок. – Да, я знаю, – ухмыляется Баки. – Кстати, это была уловка. Я никогда не планировал писать тебе о работе. – Я так и знал! – Я просто хотел... – Подоставать меня? – Стив свирепо смотрит. – Ммм, – говорит Баки, и его взгляд падает на рот Стива. – Боже, над тобой так забавно издеваться. – Терпеть тебя не могу, – говорит Стив. – Ебаный Иисус, поцелуй меня, прежде чем я прижму тебя к стойке и сделаю это сам, – отвечает Баки. Стив ухмыляется, наклоняя голову вперед, и на этот раз, когда их губы встречаются, Баки, сжимая пальцами затылок Стива, даже не делает вид, что отпускает его. Целоваться на публике – это самая невинная публичная деятельность, которой они когда-либо занимались, хотя объективно это все еще довольно непристойно. К счастью, в Вашингтоне холодная ноябрьская ночь, и все слишком устали от того в каком состоянии находится политика и их нация, поэтому никто даже не моргает, глядя на двух взрослых мужчин, ухмыляющихся и держащих друг друга в объятиях, когда они целуются, затаив дыхание. Стив чувствует легкую головную боль, почти головокружение, его кожа становится горячей, а желудок делает кульбит каждый раз, когда Баки прижимается к нему. Баки занят тем, что ерошит свои волосы, а Стив засунул пальцы за его воротник, так что он тоже мнется, и они несколько раз ударяются зубами и пару раз носами, но это самый грязный и самый откровенный поцелуй, который у них когда-либо был, поэтому они терпят это. Баки на вкус как пиво, и Стив уверен, что на вкус он, должно быть, как палочки моцареллы, и им обоим не помешало бы освежиться, но они останавливаются только для того, чтобы перевести дыхание и прижаться лбами друг к другу, а затем Стив, с затуманенным мозгом, проводит пальцем по нижней губе Баки, и Баки засасывает его большой палец в рот. Это заставляет что-то горячее опуститься на дно его живота, и когда глаза Баки встречаются с его собственными, Стив только немного удивляется, увидев, как они потемнели. Стив с трудом сглатывает, и Баки отпускает его, что только притягивает Стива ближе, почти отчаянно пытающегося высосать соль изо рта Баки. Ему кажется, что все вокруг них затуманено, повсюду яркие цвета и далекие образы, и он чувствует себя намного пьянее, чем на самом деле, от близкого тепла и вкуса Баки Барнса. Ему не терпится прижать его к чему-нибудь твердому и провести языком по большему количеству его частей, чем только эта часть его тела доступная на данный момент, но Стив достаточно хорошо соображает, чтобы понять, что на этот раз он не хочет, чтобы это был поспешный минет в кабинке уборной. Баки целует его в ответ, и Стив теряет себя в этом еще на несколько минут, прежде чем отстраниться. Он жадно глотает воздух, его кожа становится горячей и раскрасневшейся. – Господь Иисус, – удается сказать ему, и Баки издает смешок, что-то немного хриплое и очень запыхавшееся. – Я схожу с ума, Роджерс, – говорит Баки грубым голосом, и Стив бросает на него несколько резкий взгляд, потому что не то чтобы он не чувствует, как пальцы Баки пытаются пробраться под его свитер. – Пойдем, – говорит Стив, сглатывая. – Что? – В другое место, – смеется Стив. – Куда-нибудь, где есть ебаная дверь. – В уборной есть дверь, – ухмыляется Баки, его рот изогнулся в той глупой, гребаной, ужасной, дерзкой ухмылке, от которой Стив больше не хочет отбиваться, если только он не будет отбиваться своим ртом. – Я, блять, убью тебя, – отвечает Стив, и Баки откидывает голову назад и смеется. Это прекрасное, нелепое, ужасно привлекательное зрелище. Они оба чрезвычайно тупы. Стив встает, достает бумажник и берет несколько двадцаток, чтобы переплатить за несколько кружек пива. Затем он хватает Баки за лацкан пиджака и поднимает его на ноги. – Отведи меня в какое-нибудь уединенное место, богатый мальчик, – говорит он. – Наконец-то. – Баки выдыхает и обнимает Стива за талию, притягивая его для поцелуя. – Ты знаешь, что я могу тебе предложить. – Черная кредитка и постоянное раздражение? – Огромный член и великолепная шевелюра, – ухмыляется Баки. Стив стонет. – Я ненавижу тебя, – повторяет он. – Это чувство, – говорит Баки и целует его еще раз, как будто ничего не может с собой поделать, – взаимно.

***

Им приходится остановиться в магазине на углу, чтобы купить презервативы и смазку, что было бы неловко, полагает Стив, если бы они оба не были слишком заняты поцелуями и ощупыванием друг друга, чтобы это имело значение. Понятно, что Стив не единственный, кто скучал по этим моментам, и на этот раз Стив позволяет себе наслаждаться ими – позволяет себе почувствовать пьянящее тепло, глядя на Баки, улыбаясь без причины, чтобы обнаружить, что Баки улыбается ему в ответ, в уголках его глаз появились морщинки, в отличие от остальной части его лица, которая приняла то выражение, как будто он был готов состроить гримасу, хотя единственная гримаса, которую он делает, сопровождается его смехом. Возможно, Кейт что-то знала: но Стив скорее умрет, чем признает это, и все же он чувствует себя более настоящим, чем за последние недели. Кажется, что его кожа загорается от всего, каждое ощущение поднято до отметки 10 из 10, ощущение кончиков пальцев Баки на его запястье и его губах, теплых по отношению к Стиву, и холодный, очень холодный воздух, резко бьющий по всему, что неприкрыто верхней одеждой. Мысли становятся легче в его голове. Он может дышать, и это тоже поразительно. Они платят за презервативы и смазку, не обращая внимания на пристальный взгляд скучающей кассирши, которая, похоже, очень устала от того, как они продолжают хихикать утыкаясь друг другу в плечи, не в силах прекратить прикасаться друг к другу, и возвращаются на улицу. – Так много требуется для подготовки, – поддразнивает Стив. – Я перестал носить их с собой, когда перестал натыкаться на тебя. – Эй, – протестует Стив. – Я не был настолько легкомысленным! Баки ухмыляется вместо ответа, дерзко кривя рот, чего Стив абсолютно не потерпит. Он ущипнул того за бок, отчего Баки отпрянул, а Стив прижал его к стене, и они продолжали целоваться еще несколько минут. – Мы никогда никуда не доберемся такими темпами, – говорит Баки ему в губы, как будто он предпринял единственную меру, чтобы остановиться – которую он на самом деле не предпринял – счастливо втиснувшись между пальто Стива и кирпичной стеной. – Я не собираюсь отсасывать тебе в переулке, – говорит Стив, утыкаясь в челюсть Баки. У Баки перехватывает дыхание. – Но я скажу, что это не исключено. – Вот почему ты легкомысленный придурок, – громко говорит Баки, и Стив разражается смехом. – Я очень сильный, – говорит Стив и прижимается еще одним поцелуем к горлу Баки, прежде чем отпустить его. – Я – само видение силы воли. – Ты когда-нибудь думал о том, чтобы сходить к окулисту? – спрашивает Баки, поправляя одежду, и Стив хихикает. Баки бросает на него взгляд, а затем, толкнув его в плечи, тянет руку вниз, чтобы переплести пальцы с пальцами Стива и потянуть его за собой. Ты не сможешь бросить даже камень в этой части Вашингтона, не говоря уже о том, чтобы попасть в отель, поэтому они идут к ближайшему. Или, на самом деле, они проходят мимо нескольких. – Баки, – шепчет Стив ему на ухо. Одной рукой он обнимает Баки за талию, а другую засунул в карман с пакетом, полным презервативов и смазки, которые он более чем готов использовать, если бы они не продолжали проходить мимо прекрасных отелей с прекрасными кроватями. – Мы собираемся… где-нибудь остановиться? – Да, у меня есть место на примете. – Баки прижимается к нему чуть сильнее, и Стиву на самом деле все равно, где они остановятся, пока они не доберутся до места, где он сможет прикоснуться к Баки, как он хочет, прежде чем ему стукнет сто лет. – Место, – говорит Стив. – Ага. – Что это за место? – спрашивает Стив. – Место с кроватями. – Баки усмехается. – Место с кроватями, которое отличается от всех других мест с кроватями, мимо которых мы только что прошли… и продолжаем проходить. – Стив наблюдает, как они проходят мимо вполне респектабельного отеля Дэйс Инн. – Не все места с кроватями сделаны одинаково. – Снова ухмыляется Баки. – Для начала, у некоторых из них подушки получше. – Ага... – А у некоторых двери еще лучше. – Двери, говоришь, – улыбается Стив. – Это признак хорошего отеля, – говорит Баки с широкой улыбкой. – Насколько у них толстые двери. Стив знает, к чему все идет, но все равно спорит. – И почему это? – Тем лучше трахаться, мой дорогой, – говорит Баки в рот Стиву, а затем отстраняется, довольный. – Есть ли на Yelp фильтр для этого? – говорит Стив, следуя за Баки. – Я твой фильтр на Yelp, Роджерс, – говорит Баки, так что это полностью его вина, что Стив задает ему вопросы обо всех дверях, у которых он, очевидно, трахался, до конца пути туда. Туда оказалось… здесь. Стив смотрит на здание, думая: лучше бы в этом месте были толстые ебаные двери. Лучше бы двери принадлежали королю Франции. Лучше бы двери были позолочены ебаным золотом. – Как я, блять, не догадался об этом? – спрашивает Стив. Они идут мимо ебаного Ритц-Карлтона, у Ритц-Карлтона, когда Баки тянет его к двери вестибюля. Ритц-Карлтона. – Плохое дальновидное мышление? – говорит Баки, дергая его за руку. – У меня есть членство. Стив идёт за ним – конечно, он идёт за ним, он идиот и последовал бы за ним куда угодно в этот момент – и его глаза почти вылезают из орбит. Вестибюль Ритц-ебаного-Карлтона выполнен во всех оттенках кремового и золотого с дорогим современным искусством и цветочными композициями, которые, вероятно (определенно), стоят больше, чем арендная плата Стива. Полы из гладкого мрамора, мебель из темного дерева и современного металла. Все, вероятно, импортируется из ебаной Италии. С потолка свисает не меньше трех сраных люстр. Стив разинул рот, впитывая каждую деталь, стараясь не получить травму шеи от того, что так быстро оглядывается, запоминая всё, потому что не то чтобы он был маменькиным сынком, но он определенно расскажет Саре Роджерс все об этом месте. За стойкой и на темных кожаных диванах находятся люди. Все одеты в гладкие черные пиджаки или длинные облегающие платья, и ни у кого нет ни единого неуместного выбившегося из прически волоска или лишнего бриллианта. Стив, с другой стороны, прекрасно понимает, что у него с собой пластиковый пакет, полный презервативов и смазки, и что у него нет багажа. Кроме того, он не может быть уверен, что его пиджак из бутика в Инстаграм не помят и что его волосы не торчат во все стороны от… действий Баки. Он пытается делать все, что в его силах, но некоторые вещи – например, его волосы – просто неподвластны никакому контролю, ни ему, ни какой-либо высшей силе, наблюдающей за ним. Он стоит рядом с Баки у стойки и не знает, должен ли он чувствовать себя неухожено, когда Баки достает свою карточку и регистрирует их на ночь, но, как ни странно, он не чувствует. Или, может быть, он не хочет задумываться слишком глубоко об этом. Сейчас он просто чувствует себя хорошо. Он чувствует легкость, даже возбуждение, как будто это, наконец, произойдет, и он рад этому, и что все в порядке. Он думает: ему позволено радоваться этому. Он чувствует предвкушение в каждой клеточке своего тела, и он не знает точно, что произойдет, но он знает, что думал об этом и хотел этого, и теперь, так или иначе, это, наконец, близко. Они миновали переломный момент, но все это так или иначе остается неким переворотом для них. По крайней мере, так он чувствует себя до тех пор, пока профессионально одетая женщина за стойкой не говорит: “Большое спасибо, мистер Барнс, я так рада видеть вас снова". Стив моргает. – Часто сюда приходишь? – он шипит. – Мое имя на кредитной карточке, – Баки толкает его локтем в бок. – Я убью тебя, – говорит Стив ему на ухо, – но, типа, своим членом. Баки разражается смехом, который эхом разносится по мраморному вестибюлю и заставляет его выглядеть молодым и беззаботным или, может быть, человеком, который определенно собирается сегодня потрахаться. И то и другое может быть правдой. Женщина за стойкой улыбается им обоим и протягивает два пластиковых ключа. Стив делает все возможное, чтобы держать руки подальше от Баки перед стойкой регистрации, но как только они заходят в лифт по пути в свой номер, он уже не пытается. Он опьянен этим – богатым, отвратительным отелем вокруг них и тем, как он чувствует, что они делают что-то незаконное и что-то заслуженное. Это коктейль ощущений, которые могут быть обработаны только через прикосновения. Поэтому он так и делает. Он запускает пальцы в волосы Баки и дергает, и Баки тает, становясь бескостным против него, и, возможно, это грязный трюк, но он, кажется, не возражает. Они снова целуются, и оба так жаждут друг друга, что это практически мило. Руки Баки прижимаются к бокам Стива, и голова Стива слегка кружится от давления. Он чувствует жар под воротником, тепло под каждым дюймом своего тела, куда к нему прикасается Баки. Стив, вероятно, умрет, если не прижмет эти руки прямо к своей коже. Лифт достигает их этажа, и им удается оторваться друг от друга на достаточно долгое время, чтобы пройти по коридору в их номер. Баки прижимает ключ к считывателю, лампочка меняется на зеленый цвет, он толкает дверь, и... – О мой ебаный бог, – говорит Стив, потому что это не просто номер, а номер-люкс. Это выходит за рамки любого человеческого представления, насколько он, Стив Роджерс, сын матери-одиночки и получатель степени по гуманитарным наукам, имел. В гостиной есть причудливый диван с принтом, который выглядит так, будто кто-то украл его у британской королевской семьи, и стеклянный стол с розами в хрустальной вазе на нем. На стене висит огромный телевизор с плоским экраном, а через открытую дверь видна двуспальная кровать. Весь декор выполнен в оттенках белого и серого, и хотя Стив не хотел бы жить в таком бесцветном месте, он должен признать, что эстетика поражает. Он делает глубокий вдох и останавливается в другом конце комнаты. Город мерцает огнями сквозь окна от пола до потолка, все политические игры и черные сделки сводятся к мерцающим огням под ними. Отсюда Вашингтон захватывает дух. – Подожди, пока не увидишь ванную, – говорит Баки, подходя к нему. Стив стоит в этом памятнике позднему капитализму, в самом красивом гостиничном номере, в котором он когда-либо был, не говоря уже о том, что он собрался трахаться с парнем, который, вопреки здравому смыслу и, конечно, вопреки всем доводам разума, ему действительно нравится. Номер почти такой же большой, как их с Сэмом квартира, и, несмотря на свою марксистскую душу и общие антикапиталистические принципы, он знает, что завтра все расскажет матери. Это, думает Стив немного дико, моя капуста. Он ставит пластиковый пакет на темное блестящее дерево кофейного столика вместе со своим дискомфортом о том, сколько все это должно стоить Баки, и поворачивается, чтобы притянуть его к себе в поцелуе. – Почему бы тебе не показать мне?