Political Animals

Ему не пришлось долго ждать. Стив вошел через дверь дайв-бара и едва заказал для них два стакана пива, как дверь открывается, и голова со светлыми волосами, прикрепленная к все более ссутулившемуся телу, почти целиком вваливается внутрь. – Хорошо, профи присоединился к цирку, – говорит Клинт и плюхается на сиденье рядом со Стивом. – Обожаю их наряды. Там есть животные. Мне нравятся животные. Хождение по канату – это своего рода наркотик. Мне кажется, что после общения с политиками я смогу пройти по канату, даже не вспотев. Стив едва дышит через нос, у него в желудке все еще кипит беспорядок злобных чувств, с которыми он абсолютно не может справиться, но все же пытается выкинуть те из своей головы. – Это почти менее опасно, – успевает вставить фразу он. – Но знаешь, с одной стороны, канат находится довольно высоко, и ты можешь упасть и разбиться насмерть, – сетует Клинт. – Но с другой стороны, никто не будет разговаривать с тобой, и, по крайней мере, смерть в результате падения будет быстрой, а не... как же там звучало то выражение? Смерть от миллиона стрел? – ... тысячи ножевых? – Стрелы тоже могут порезать тебя, да и миллион больше тысячи, – говорит Клинт. Все его слова как всегда имеют смысл, который по-своему интерпретирует Клинт Бартон. Стив выдыхает. Он смотрит на бармена, который наполняет две кружки всем, что вообще продаётся на разлив. – Тяжелый день в офисе? – Тяжелый день? – бормочет Клинт. – Тяжелая неделя. Недели. Телефон не перестает звонить. Никто из тех, кто нам нужен не перезванивает нам после наших звонков, но зато все сумасшедшие, кажется, не могут перестать звонить. Избиратели знают, какая дата в календаре значима, поэтому до этой даты очереди забиты людьми, поддерживающими законопроект. – Это хорошо, – нерешительно говорит Стив. – Это примерно половина из них. Другая половина состоит из: лоббистов, нефтяной промышленности, угольной промышленности, промышленности солнечной энергии, промышленности гидроразрыва пласта, церкви, мечети, синагоги, военно-воздушные силы, морские пехотинцы, заинтересованные граждане за внеземные права! – Клинт хлопает рукой по стойке. – Это же… не реально, правда? – Конечно, это реально, Стив, – восклицает Клинт. – Ты знаешь, на сколько звонков я ответил, когда меня спрашивали, как законопроект повлияет на инопланетян! Ты знаешь! Стив морщится. На самом деле у него есть идея. Америка приняла большинство звонков избирателей на себя до их голосования, но она оставила текущий список самых безумных звонков, которые они получали, на магнитно-маркерной доске висящей прямо за столом Стива. В любой день им звонило по крайней мере три избирателя, утверждающих, что они были околдованы своими соседями, один из которых знал, что на самом деле их член городского совета был захвачен телом потусторонней формы жизни, и птичьей организации, которая была очень озабочена правами голубей или чем-то в этом роде. Так что, к сожалению, глядя на лицо Клинта и думая о старой Миссис Кословиц, которая позвонила, чтобы оставить сообщение с жалобами о том, как город Нью-Йорк коварно травит ее домашнего геккона каждый день через систему водоснабжения, и отслеживает ее телефонные звонки, Стив на сто процентов был уверен, что «Обеспокоенные граждане за внеземные права» не только существуют, но и, вероятно, забивают телефонные линии Роуди. – Держите, – говорит бармен и ставит пиво перед ними. Клинт почти ныряет через стойку за своим стаканом. – Я не могу не подчеркнуть, насколько сильно я тебе сочувствую, – говорит Стив и тянется к своему собственному стакану. – Я не знаю, как ты это сделал, Роджерс. Я схожу со своего блядского ума, а ведь я даже не начальник его штаба. Начальник штаба Роуди – стойкий человек по имени Хэппи Хоган, который половину своего времени скрупулезно заботится о расписании Роуди, а остальное время говорит Тони Старку, что он не может просто появиться в офисе Роуди без предупреждения, чтобы нагло использовать его диван, чтобы вздремнуть, объясняя это тем, что его диван невероятно удобен. – Если от этого тебе станет хоть немного легче, я почти уверен, что мы все потеряли свои рассудки в процессе, и мне, например, неясно, вернул ли я свой. – Стив пьет пиво, и Клинт смотрит на него. – Почему от этого мне должно, блять, стать легче – Я не знаю, – мягко замечает Стив. – Я не думал так далеко вперед. Клинт фыркает и в ответ допивает четверть оставшегося в стакане пива. Стив поднимает бровь, но Клинт с хлопком ставит кружку и вытирает рот тыльной стороной ладони так резко и драматично, что он не может не посочувствовать. Что Стив мог бы хотеть прямо сейчас, кроме как сделать то же самое? Но уже по совсем другой причине. – Как вы вообще? – спрашивает Стив, толкая Клинта в плечо, и это, кажется, даже чем-то расстраивает его друга. Клинт по обыкновению надежно беззаботен даже в самых худших обстоятельствах, поэтому видеть, как он сдувается рядом с ним при таком безобидном вопросе, ощущается так, как будто кто-то ударяет Стива в живот. – Это… Я не знаю, – говорит Клинт и проводит рукой по волосам. Он берет свое пиво и смотрит вперед, на бар. – Мы пытаемся, Стив. Ты же понимаешь? Мы каждый день рвем себе задницы, чтобы получить голоса. Кажется, что у демократов все хорошо. Есть парочка синих Демов, которых нужно убедить перебежать на нашу сторону, но я думаю, что до них легко добраться и убедить. Роуди вертится здесь уже какое-то время, и его уважают. У него есть кое-какие предложения по другим законопроектам. Но это игра в числа. Даже если мы сможем переметнуть на нашу сторону каждого демократа… Стив тоже терпеть это не может. Узел в его животе закручивается, заставляя одну цель в его голове замениться другой. Это универсальный узел, которому все равно, из-за чего он закручивается. – У нас нет чисел. – Стив выдыхает. – Господи. Клинт мрачно смотрит на свое пиво. Сенат по численности ближе, чем Палата представителей, но недостаточно близок, чтобы не требовалось чрезмерного переворота, когда выходят спорные прогрессивные законопроекты. В общем нейтральном состоянии насчитывается 52 республиканца, 46 демократов и 2 независимых кандидата. Для того, чтобы прогрессивный законопроект получил необходимое большинство, Демократы должны захватить двух независимых кандидатов и вернуть себе как минимум три голоса. В общем это всего пять голосов, которые Роуди и Сэм должны спасти от консервативного ада, когда переметнуть на их сторону даже одного республиканца в нынешнем политическом положении, вызывающем разногласия, совершенно невозможно. То, что Сэму удалось переметнуть на их сторону Касла, было для них огромной, почти астрономической победой. Последнее, что слышал Стив, Роуди подбирался к двум независимым кандидатам – Берни Сандерс был легкой мишенью, но вторым был Фил Коулсон, который был довольно непостижимым, и никто никогда не знал, за что он будет голосовать, до тех пор, пока он сам не скажет. У Коулсона есть привязанность и к Роуди, и к Старку, но две недели назад Роуди сказал Сэму, что Коулсон более лояльно относится к Зеленой Реформе, чем кажется на первый взгляд. Осталось переманить два так необходимых им голоса. Ни о Борсоне, ни о Флокисдоттире ничего не было сказано, хотя на данный момент они казались наиболее многообещающими. Им был нужен кто-то, у кого был бы авторитет и власть – кто-то, кого бы слушали другие сенаторы. Сэму и Роуди нужен был тот, кто отдаст им свой голос, но где вместе с этим голосом будет еще один лояльный первому. Нет никакого реального понимания, кем мог бы быть этот человек. – Я мог бы убить его, – рычит Клинт. – Честно. На самом деле. Было бы это убийством, если бы я убил Тони Старка? У Стива есть собственное мнение по этому поводу, и оно совсем не подходит для того, чтобы он мог высказать его вслух посреди дайв-бара в двух шагах от здания Капитолия. – Я не понимаю, – говорит Клинт, снова выпивая. – Его образование связано с наукой. Он друг детства Роуди. Для него это не должно быть проблемой. Он должен быть беспроигрышным вариантом. Стив водит пальцем по краю стакана. – Он куплен, Клинт, – говорит он. – Нефть, уголь, что угодно. Он умнее этого. Я не думаю, что он даже верит во... все вбросы от Fox News. Но он готов к переизбранию, и он должен сделать так, чтобы доноры остались довольны. Клинт издает звук отвращения. Затем он ставит стакан обратно на стойку и трет нос. – Нам пиздец, если мы не поймем его, Стив. Если законопроект Роуди будет принят Сенатом, то, черт возьми Зеленую Реформу ни за что не примут. Единственный способ для того, чтобы ее приняли, если мы сольём нашу. Это реальность их ситуации. Если законопроект Роуди не пройдет проверку Сенатом, то он просто потонет, но зато законопроект Сэма все еще продолжит свое существование. Проблема в том, что если законопроект Роуди не получит голосов, то и законопроект Сэма определенно не получит голосов. Ставки не то что высоки, они астрономические. Какое там пророчество было в Гарри Поттере? Ни один из них не может жить, пока живет другой? Тут точно так же, но наоборот. Если один умирает, умирает и другой. Все, ради чего они работали – все, чем они пожертвовали, будет напрасно. – Тони Старк – ключ к будущему планеты? – Стив смеется. Хотя смеяться тут не над чем. – Действительно? Этот парень? – Кажется, что мы в проебе, не так ли? – говорит Клинт, мрачно глядя на свое пиво. Клинт допивает и снова проводит рукой по своим вспотевшим светлым волосам и вздыхает. – Роуди перепробовал все, чтобы добраться до него, но это просто… кажется нереальным. Нам нужен еще один, и я не знаю. Мы пытаемся, чувак. Роуди надрывает свою задницу ради этого. – Я знаю, – говорит Стив. – Сэм и я – мы знаем, что вы, ребята, стараетесь. Это правда системы управления: ты можешь надрывать свою задницу, пытаясь сделать что-то хорошее для мира, и политика всегда будет сбивать тебя с ног до финишной прямой. Иногда дело в чистой силе воли, упорстве и изнурительной работе по связям с общественностью и компромиссам. Но чаще всего это просто происходит с помощью денег. Деньги имеют больший вес чем все остальное, и в правительстве США деньги, похоже, имеют наибольшее значение. – Мне нужно скоро уходить, – вздыхает Клинт. – У меня осталось несколько дел, которые я выполняю удаленно и которые я как всегда сдам в последнюю минуту, а завтра у нас ранний старт. Стив не знает, что сказать Клинту. Он знает, что это такое – вложить во что-то каждую унцию себя и надеяться на лучшее, но бояться худшего. – Хэй, ты и Наташа… – вместо этого говорит он, пытаясь отвлечь его. Клинт тонко улыбается Стиву. – Я возьму ее там, где я захочу. – А то, что она игнорирует твои звонки и пересылает твои сообщения своим подругам, только чтобы они посмеялись над ними? – говорит Стив, хлопая Клинта по плечу. На мгновение усталость Клинта проходит, и он выглядит просто пораженным, как обычный парень. – Это просто значит то, она думает обо мне, – говорит Клинт. – Как я и сказал – я возьму ее именно там, где я захочу ее. Стив смеется, и Клинт с благодарностью отвечает ему беззаботной улыбкой. Он соскальзывает со стула. – Спасибо за это, – говорит он. – Следующий раз за мой счет. Клинт снова натягивает куртку и направляется к двери. Стив смотрит ему вслед, думая: это цена, которую они платят за надежду. Он снова поворачивается к пиву, и тревожный узел в его животе сжимается сильнее, и на него снова накатывает тоска. У Сэма есть планы на ужин, и Стиву не хочется копаться в телефоне в поисках приложения для знакомств, которое он в конечном итоге все равно возненавидит, поэтому он остается в баре, допивает пиво и заказывает еще одно. Бармен показывает ему меню, и Стив смотрит на него, обдумывая все варианты барной еды, о которых он определенно пожалеет утром, и останавливается на палочках моцареллы. Бармен забирает его пустой стакан и заменяет его полным, и Стив потягивает пиво, смотря какой-то хоккейный матч по телевизору в конце бара. Стив ничего не знает о хоккее, потому что только Сэму и нравится этот вид спорта, так что у него мимолетная преданность «Рейнджерс», что бы это ни значило. Он не знает, кто играет, и, честно говоря, ему все равно. Он вяло наблюдает за игрой, время от времени потягивая пиво, так как слишком рассеян. Не имея ничего, на чем можно было бы сосредоточиться или наоборот избежать сосредоточения на чем-то, сейчас Стив может определить это более точно, потому что он чувствует это более остро – то, как детали постоянно выскальзывают из его мыслей и то что он не может оставаться на своем месте. Его разум скачет с мысли на мысль, а их, на минутку, около дюжины, не в силах остановиться ни на одной из них, и это тоже признак того, насколько он дезориентирован и неуравновешен. Бармен подталкивает тарелку с палочками моцареллы по барной стойке, чтобы та проскользнула к Стиву и на мгновение он думает, что у него нет аппетита, до того как, до него доносится запах, и он понимает, что сегодня практически не ел. Дело в том, что он не может перестать думать об этом. Оно гноится в глубине его разума, скользит по остальным его мыслям, пока не пробивается обратно на передний план. Стив разрывает пополам палочку из моцареллы и смотрит хоккей, но видит совсем другое. Широкие плечи, светлые волосы, зачесанные сверху, большая рука на тонком запястье, смех, улыбка, губы на губах. Он прокручивает это в голове, как будто не может это остановить, и задается вопросом, когда он стал собственником кого-то, кого на самом деле терпеть не может. Это бьется в глубине его живота, та самая горячая вспышка ревности, которая затем пронзает и его грудь, пока он с трудом может проглотить сыр. Стив закрывает глаза и прижимает к ним ладонь, пытаясь избавиться от этого чувства, избавиться от нежелательных воспоминаний, как будто это может быть так просто. Как будто все это может быть так легко. Когда он убирает руки с глаз, перед его взором появляются синие пятна, вокруг стойки появляются маленькие вспышки света. В конце концов, его зрение проясняется, и когда это происходит, он появляется, как будто некто из видения. Стиву не следует больше удивляться, но все равно он почти удивлен. Это кажется чем-то ненормальным, что он должно быть так сильно хотел кого-то увидеть, что его зрение проявляет его, прямо перед ним, когда того человека не было в поле его зрения, даже близко. Баки его не видит, но и Стив не скучает по нему. Он входит в бар через дверь, волосы растрепаны от ветра, бушлат расстегнут на первые пуговицы открывая шею, а лицо его покраснело. Он один. Баки ослабляет шарф на шее и садится за барную стойку с другой стороны. Это похоже на тот момент все те месяцы назад, когда он сидел практически там же и когда Стив увидел его через стойку и подумал – он никогда не видел кого-то настолько красивого или настолько уставшего. Дело в том, что и сейчас ничего не поменялось. Баки все еще красив, почти до абсурда. Но он все еще такой же уставший. Стив это может сказать по тому, как его плечи опускаются, как будто он несет на себе всю тяжесть мира, по тому, как его рот изгибается в легкой хмурости, по тому, как он проводит пальцами по волосам, взъерошивая кудри. Баки садится за стойку, заказывает выпивку и достает телефон. Он смотрит на экран, и его хмурый вид становится сильнее. Он протягивает руку и проводит рукой по щетине на подбородке, его пальцы задерживаются на ткани шарфа. Может, он смотрит на электронное письмо от Старка, а может, читает новости. Может быть, он получил какое-то текстовое сообщение от своей сестры, на которое ему нужно ответить, или, может быть, он получил уведомление из своего банка о том, что его счет упал ниже миллиона долларов. Может, дело не в этом. Может быть, он смотрит на свой телефон, ожидая, что ему позвонят. При этой мысли у Стива начинает болеть живот. Его пальцы чешутся. У него почему-то болит каждая частичка тела. Он смотрит на свое пиво и задается вопросом: это нормально? Может быть, это было бы нормой, если кто-то так отчаянно хочет кого-то ненавидеть, что полностью ошибается насчёт этого чувства. Может ли это быть правдой? Дело в том, что он ненавидит Баки. Дело в том, что Баки сводит его с ума. Дело в том, что Баки – сертифицированный высокомерный ублюдок, но он заставляет его смеяться, и он заставляет его чувствовать себя хорошо, и он так злит его, что он не может ясно мыслить. Дело в том, что иногда Стив не может правильно мыслить. Потому что, по правде говоря, дело в том, что Стив создан из импульсивности и страсти. Стив Роджерс – это большие идеи и контрольные списки на будущее; у него долговечные этические затруднения и непоколебимые принципы, от которых он не желает отказываться, и его это устраивает, за исключением того, что это делает его упрямым, упёртым рогами в стену засранцем, человеком, который живет и дышит политикой, с которым трудно быть рядом, не говоря уже о том, что с таким человеком трудно быть в отношениях. Он не заблуждается насчёт того, что он какой-то простой человек. Он не знает, как быть простым. Так что то, что он нашел кого-то, кто соответствует ему по всем направлениям – кого-то, кто может быть столь же бесячим и таким же упрямым; Кого-то, кто является таким же ебланом, и когда Стив начинает быть ебанатом, тот смотрит ему в глаза и говорит, что он ебанутый. Он ненавидит, что Баки говорит ему заткнуться, а когда он этого не делает, он находит способ заставить его. Это его бесит. Он не может этого вынести. Он не может мириться с тем, что Баки слушает его, когда он говорит, что по мере того, как Стив становится все злее и злее, Баки откидывается назад, на руки, и говорит ему, что понимает, как будто, возможно, он на самом деле его понимает или, по крайней мере, может понять его. Он ненавидит, что волосы Баки торчат вверх, когда он проводит по ним пальцами, что его рот краснеет, когда Стив заканчивает целовать его; он ненавидит то, что у него появляется одна ямочка, когда он улыбается, и что, когда он достигает кульминации, все его лицо краснеет, и розовый цвет расползается по его шее. Он ненавидит, что тогда Баки посмотрел на него с открытым, ясным выражением лица, которое ничего не скрывало, когда Стив сказал ему не целовать его. Стив ненавидит, что он послушался. Но больше всего он ненавидит то, что Баки может быть сострадательным, что он может быть вдумчивым, что, если он остановится, чтобы подумать на одну минуту, он поймет, что у него есть способность творить добро, что он способен воспользоваться своей привилегией и превратить ее во что-то лучшее, используя это для чего-то хорошего, а он слишком циничен, чтобы на самом деле делать это. Похоже, что он на самом деле этого не хочет. Что Стив думает нарушить свои правила ради него, но у Баки, похоже, нет таких правил, которые он мог бы нарушить ради него. Он ненавидит это больше всего. Он ненавидит то, что он вообще об этом думает. Потому что настоящая правда в том, что Стив не может вспомнить, когда он перестал ненавидеть Баки, и если бы Баки сказал ему одно слово – одно указание – абсолютно любое, он бы это принял. Он бы проглотил свои опасения, разорвал бы свои принципы на части, только ради шанса увидеть мальчика, который трясется, когда смеется или пишет о минете посреди важных слушаний; кто-то, кто может стоять лицом к лицу с Тони гребанным Старком, и позволять своему заклятому врагу использовать копировальный аппарат, когда у него горит дедлайн. Стив отказался бы от своей этики, подумал бы о разрушении своих моральных устоев, просто чтобы поцеловать этого человека – человека, который ходит к Декларации независимости в свободное время и любит свою младшую сестру настолько, что позволяет ей дать настолько глупое имя, как Баки, закрепившееся на всю жизнь. Стив знает такую ​​безусловную любовь. Он знает, что это лучшее что может быть в человеке, спасающее его от того, чтобы быть правой рукой Сатаны. Это ошеломляет: правда в этом вопросе. Больно признавать, но еще больнее игнорировать. Стив устал. У Стива кончились оправдания. Он встает со своего места прежде, чем он может дважды обдумать это. Баки не поднимает взгляда, когда над его плечом появляется шестифутовая тень. Вместо этого его рука обвивается вокруг стакана, линии его тела напрягаются. Кажется, он делает вдох, а затем выдыхает, долго и медленно. Когда он поднимает взгляд на Стива, создается впечатление, что он его ждал – как будто это – что бы это ни было – неизбежно. – Стив, – тихо говорит он.