I'm not a monster

      Это все, что осталось — тушить свою усталость о подоконник. Она помнит слишком многое, чтобы оставлять все, как есть. Чтобы позволять своей настоящей семье рушиться и распадаться, как покинутому дому.              Она же здесь. Она же с ними.              — Как ты?              Силки пожимает плечами, не оглядываясь на пришельца. Рут слишком теплый для того, чтобы в нем мог найти пристанище страх. И все же его кудри слегка подрагивают, словно на сквозняке. Хотя силки слышит, силки знает, погода слишком тихая даже для столь спокойного утра.              — Неспокойно стало, да?              Она прерывисто хихикает в ответ. Рут думает, что это именно смешок. Ведь серебряная лишена голоса. Он еще ни разу не слышал, как она поет. И, пусть считает, что звук ее песни — самая прекрасная вещь, которую может слышать ухо фейри, отдал бы все на свете, лишь бы никогда его не слышать.              Платье на духе простое, без пышных юбок, без рюша и кружев. Шерстяная ткань, которая не обманет мороз, но ведь силки ни за что не почувствует утренней прохлады. Чепец тоже сменила широкая лента.              — Красиво… — Рут и правда залюбовался переливами шелка волос подруги. — Я про ленту… И вообще… Ты молодец. — Кажется, он зарделся, когда Серебряная Госпожа обернулась, пряча улыбку в перчатке. Хоть что-то осталось неизменным. Нет, Рут не был против изменений. Но сейчас, когда привычная картинка то и дело кренилась в разные стороны, даже простая смена платья или прически наводила на философские размышления.              Впрочем, благодарная улыбка соседки стоит пустых треволнений. Ну не мог фамильяр не беспокоиться за свою хозяйку. Он чувствовал, как ей неуютно в домишке на окраине Лондона. Может пташка и успокоилась бы со временем, если б ей это время дали.              Но все, абсолютно все взяли своим долгом навестить Чисэ — каждый с собственной целью. Преследуемая девушка пряталась по большей части в саду, пока окончательно не коченела, как не вовремя распустившийся бутон сакуры.              — Она все еще там, — ответил Рут на молчаливый вопрос силки. — Слушай, не хочешь… — но тут он запнулся, понимая, как неуместно будет звучать предложение в этой умиротворяющей солнечной тиши. — Нет-нет, ничего. — А потом добавил уже про себя: — Все ведь образуется, а? Ариэль недавно заскакивала. Залетала. Они вроде как нашли общий язык. Чисэ же не уйдет? Прости, — «ты совсем не помогаешь, Рут» было ему молчаливым укором, впрочем, без злости.              Силки не гнала фейри, а он продолжал баюкать минуты, проведенные в относительном спокойствии рядом с ней. Нет ничего приятней ощущения, что ты не мешаешь. Холодные ленты солнечных лучей разрезали пространство, деля его на вчера и сегодня; врезались в кожу лезвиями чистоты; дразнили обоняние запахами живицы.              Если и выбирать затворничество, то только такое.              Чародей в последнее время тоже почти не показывался дома, ссылаясь на дела мирские. Интересно, что Саймон думает обо всем этом? Хоть и пахнет человек человеком, но не пытается навредить. Вроде бы. А то останется без своего сиропа, и что делать будет, блондинистая голова?              Не Саймон и даже не Титания так беспокоили Рута. Сама Чисэ явно задумала что-то. И, хоть фамильяр знал о ней и ее желаниях больше, чем полагалось кому бы то ни было, читать все ее мысли не был способен и он. Иногда Рут даже искренне считал, что к счастью. Обычно в светлых головах клубятся не самые безобидные мыслишки. Особенно у обиженных жен. У обиженных жен чародеев.              Что-то подсказывало чутью, что не зря благоверная Шипа днями и ночами копается во саду ли в огороде. И не позволяет следить за собой, пусть и не гонит открыто.              Что делать, Рут не знал.              Пока что ситуации явно ничего не грозило. Может, только небольшой нервный срыв. Но они через это уже проходили и не раз. Сейчас благодаря убийственной сделке бывшая Хатори чувствовала себя не в пример лучше. Но все еще была подвержена приступам слабости и сонливости. Бессмертие бессмертием, но о восстановлении речи не было. Продешевил Шип. Или, наоборот, взял больше, чем следовало.       

***

      Ужас жжет кожу, стекает по руке. Ладони мокрые и дрожат. На одежде остаются уродливые пятна. Кровь или пот? Мокро и солоно. Но она не плачет. Она сильная девочка. Она может сломать что угодно. И кого угодно. Цепи, венок терновых шипов, себя.              Алый лоскут рвется на ветру. Тянется, как резинка, зацепившись за колючку. Ветка сухая и темная, трещит, но не ломается. Внезапно синее пламя охватывает древесину, пляшет и скворчит на кончиках высушенных игл.              Руки становятся красными. Влага испаряется с ладоней, зато спина мокрая.              Чисэ просыпается с задушенным криком. Пальцы дрожат, словно в лихорадке.              Последнее воспоминание — зеленые побеги, тянущие огонь в себя, истощающие жизненные силы шипов. Они не боятся огня. Потому что она не боится солнца.              Одеяло путается в ногах беспутным питомцем, опрометчиво прикорнувшим рядом с чародейкой. На простыне — пара свежих подпалин, словно проталины, из которых вот-вот распустится пара подснежников. Хрустальных маков, истекающих красным соком. Соляных столбиков с прозрачными лепестками на отвратительной хрупкой ножке.              — Опять, — бурчит девушка в ответ на немой вопрос хозяйки дома. Силки примчалась на шум и теперь, стоя на пороге, разглядывает бурые пятна гари. Чисэ не хочет про это говорить. Что здесь обсуждать? Не первый раз так. Баньши только вздыхает. Ей не жаль полотна. Да и Чисэ не жаль. Справится.              Главное, чтобы сияющий феникс не вырвался из-за грудной клетки и не начал в порыве слепой усталости сжигать всех и вся. Этого Серебряная Госпожа боялась больше всего. Но полагалась на шипастого квартиранта и его влияние. А потому не спешила делиться с Рутом. Сначала нужно побеседовать с Шипом. Хотя, она и предполагала, что тот заверит её в беспочвенности опасений.              Ну уж нет. За малиновкой нужно приглядывать. Окольцованная птичка все еще вольна петь собственные песенки. И будет чудом, если одна из них не окажется заклинанием и не превратит их жизнь в очередную сказку, написанную неумелым автором ужасов с неуемной фантазией.              По истине, случайная череда совпадений, событий, может привести к непрогнозируемым последствиям. Случалось в ее молодости и такое, что ни одна провидица не смогла предсказать. Горели тогда колоды карт, разложенные на линиях судьбы, вместе со своими глашатаями. Страшное время было. Баньши тогда пели не умолкая. Над целым островом стоял плач стонущих струн, рвущихся пальцами урагана из смертей и горя. Песни целого народа слились в одну, закружили обагренное пожарами царство в шумной воронке, потянули вниз вместе с останками обитателей.              Она помнила это.              И помнила не одна.              — Все хорошо?              Чисэ коснулась кончиками пальцев плеча серебряной.              — Ты выглядишь напуганной, — виноватым тоном добавила она. — Не волнуйся, я заштопаю простынь. И потолок подмажу…              Ну надо же, силки только сейчас заметила мозаику из кусочков облупившейся, потрескавшейся штукатурки. Она могла бы исправить все сама. Но не видела причин не позволить ученице чародея проявить немного энтузиазма. Занять руки чем-то полезным ей не повредит. А силки пока может отправиться запекать чай. Говорят, напиток из нектара жимолости только так и готовится. Нужно ведь что-то новенькое попробовать, не так ли?              Силки машет рукой, мол, все хорошо, и скрывается за дверью. Тут ей делать больше нечего. Что там по поводу сладких плюшек с базиликом и шафраном? Запах будет напоминать о экспериментах еще пару дней. Закружится вместе с солнечной пылью по кухне, осядет на волосах, наполнит воспоминаниями каждую трещинку столешницы, прикрытой скатертью. Так пахнет жизнь.              Смерть пахнет иначе.              Привкус ртути перебить удается с трудом.              Даже шалфей и шафран под коричневым сахаром не справляются по началу. Шиповниковый чай напоминает кровавую реку. А взгляды, направленные на нее, сбивают баньши с толку. Неужели она и вправду выглядит настолько задумчивой, что Рут дважды переспрашивает ее о самочувствии и даже всерьез намеревается позвать загадочного лекаря из царства фэйри.              Нет, нет, ничего страшного, отпихивает она надоевшие тени воспоминаний, и улыбается. Саламандра ластится к огню, слизывает его капли, стекающие по дну чайника. Интересно, какое на вкус пламя? Почему-то на ум приходит черный перец. А какие на вкус саламандры?              Чисэ треплет холку зеленого пушистика. Вернее, это только на ощупь понятно, что пришлое существо пушистое. Выглядит оно как шар с истекающими слизью иглами. И как юная чародейка не побоялась привечать такое? Силки тоже поглаживает чужака. Сквозь перчатки ощущает, какой он мягкий и… ленивый. Но засыпать с таким в одной комнате не рискнула бы и фэйри. Хорошо, что достаточно одного взгляда Рута, как следы чудовищ стынут вместе с тем, что заменяет им кровь.              Чашки успели опустеть по второму кругу. Как же все-таки уютно не одной. Сидеть тут, болтать ножкой так, чтобы никто не увидел под столом. Вслушиваться в тихие пересмешки малиновки и фамильяра и не думать о том, что все может закончиться, как тогда.              — … а он отвечает…              Слова, и так поглощаемые всхлипами от смеха (Рут только что в лицах изображал подсмотренную ссору новых соседей через дорогу), тонут в звуке открываемой двери.              Шип мог бы материализоваться прямо на стул напротив. Мог бы потеснить тени от ножки стола, приумноженные угловатым освещением. Мог бы и вообще не приходить. Прислал бы весточку в клюве бумажной птички.              Но вместо всего этого он просто входит в комнату, устало потирая внешнюю сторону ладони и усмехается, судя по скрипучему, такому же, как и нрав этого чародея, голосу:              — Скучали?