***
Утро начиналось так же, как и любое другое — светлое, мирное и тихое. Сичэнь точно знал, что ничего непредвиденного не случится. Что может пойти не так, когда твой день расписан по часам? Вопрос риторический и абсолютно ненужный. Его жизнь всегда была столь же чистой и прозрачной, как звук только-только натянутой умелыми руками струны гуциня. Сейчас он посмотрит на часы — увидит, что стрелки идеально-прямо встали напротив цифр пять и двенадцать; он никогда не просыпался позже, — потом спокойно расчешет и соберёт волосы узорчатой лентой, умоется, наденет белоснежную рубашку, выглаженные брюки и спустится вниз, чтобы поздороваться с дядей — человеком суровым, но заботливым, и младшим братом, тихим и трепетным, с не по-детски умным взглядом. После тихой трапезы он направится в лавку музыкальных инструментов. Там вдохнёт в грудь запах обработанной древесины и протрёт каждый товар сухой тряпкой. Рабочий день пройдёт немного суетно, но приятно. Покупатели будут ему улыбаться и спрашивать совета, доверяя совершенно беспрекословно, а завсегдатаи, не сомневаясь в Лань Хуане ни на секунду, оставят свои инструменты на настройку, отладку, починку… И он посвятит себя этому на весь день. Вечером же пообщается с братом, только-только вернувшимся с занятий, и позволит себе сыграть несколько любимых мелодий на сяо, прежде чем примется за изучение новых. На самом деле, Сичэнь не был уверен, что такие остались — все мотивы повторяли друг-друга, меняясь лишь немного, — но дяде перечить не смел. Что могло пойти не так? Первая половина утра и правда прошла тихо и мирно, привычно, как напев любимой флейты. Странности начались во время завтрака: Лань Хуань смотрел на единственных родственников с теплотой и нежностью, но в ответ не получал ни кроткой улыбки, ни одобрительного кивка. А-Чжань словно старался избегать зрительного контакта, а дядя обдумывал что-то очень тяжёлое, неопределённое. Рис в плошках закончился, зато остались вопросы. Мысленно сосчитав до трёх и уверив себя, что он не нарушает ни одно из многочисленных правил, придуманных предками и дополненных лично Лань Цижэнем, он осмелился прервать молчание: — Дядя, что-то случилось? — непроизвольно обратив внимание на то, как едва заметно вздрогнул младший брат, спросил молодой человек. Мужчина напротив него лишь несильно нахмурил тонкие брови и погладил редкую бороду. — Да, кое-что, — задумчиво начал опекун, — Я считаю, что Ванцзи должен отправиться на обучение в Юньмэн. Он очень талантлив, и мог бы обучиться там новым мелодиям и, может быть, даже искусству заклинателей. Если он преуспеет, это будет большая честь для семьи. Стремление вашего отца будет оправдано. Идеально натянутая на гуцинь струна порвалась — мастер где-то ошибся. Размеренная, привычная мелодия дня прервалась и завибрировала. Словно в стоячую воду бросили камень, потревожив покой. Лань Сичэнь постарался растянуть губы в привычной улыбке, но не был уверен, что у него получилось. Несомненно, его младший брат был очень талантлив; несомненно, к своим годам он был смышлёнее и собраннее многих мужчин. Без сомнения, он мог достичь невероятных успехов на поприще музыки и, вполне возможно, заклинательства. Первый Нефрит (глупое, глупое прозвище, данное братьям когда-то в глубоком детстве за изящность и благовоспитанность) мысленно обратился к воспоминаниям о тех днях, когда дядя посвящал их в историю семьи. Цижэнь рассказывал, что когда-то их семья — тогда ещё клан Лань, более трёх веков назад распавшийся, теперь уже безызвестный — шла по пути самосовершенствования, стремясь к бессмертию и божественной силе. Музыка тогда была для них не просто увлечением, тем более — не семейным делом; это было их оружие, опора и поддержка. С помощью нот заклинатели прошлого могли влиять на людей, изгонять демонов и свергать тиранов… Сичэня этому никто не учил, хотя люди шептались, что именно это погубило их отца, что дядя изучал это древнее искусство и достиг совершенства. А теперь Ванцзи отправляют в Пристань Лотоса — к Фиолетовой Паучихе и её мужу. Юй Цзыюань славилась, как женщина строгого нрава, железной выдержки и суровых методов воспитания (конечно, с теми правилами, что установил для них Лань Цижэнь вряд ли что-то сравнится, но ходили слухи, что мадам Юй использует кнут для воспитания нерадивых учеников), а Цзян Фэнмянь, как мягкий, добрый наставник, чьи принципы заключались всего лишь в одном правиле, высеченном на доске около входа в резиденцию Юньмэн Цзян: «Превозмогай невозможное». Сам он говорил, что невозможное для каждого своё — кто-то не может нырнуть в озеро, а кто-то не представляет, как перешагнуть гору. «Почему дядя из нас двоих выбрал младшего брата? Неужели Ванцзи настолько талантливее меня?» — задаётся вопросом Сичэнь, мысленно окатывая себя холодной водой. Зависть, стремление к состязанию, обида, что кто-то лучше тебя — всё это против правил этого дома. В правилах этого дома смирение и покой. В правилах этого дома можно было бы найти что угодно, но не было в них ни единого упоминания того, что действительно могло бы дать ответ, как бороться с чувством пустоты, впервые заполнившим грудь. Они всегда были равны и всегда были вместе, а теперь их разлучат. — Ванцзи, — обращается к брату Лань Хуань, растягивая губы в привычной нежной улыбке. В светлых глазах А-Чжаня заплескалось что-то похожее на грусть и сожаление. Наверное, он бы хотел, как в детстве, просто обнять брата и стоять в такой позе как можно дольше… Но не мог. Он уже не маленький. Сичэню было тоже тяжело это осознавать. — Я искренне желаю тебе успехов. Я горжусь тобой. — Спасибо, брат. На этом утренний разговор закончился. Лань Хуань вымыл за собой посуду и скрылся за дверью, отделяющей их дом от лавки музыкальных инструментов — там он сможет спрятаться от мыслей, отвлечься.***
На улице уже три часа идёт дождь — клиентов в такую погоду никогда не было. Лебин в ладони движется привычно легко, изящно, слегка играя небесно-голубой кисточкой: от большого пальца к мизинцу, между указательным и безымянным, описывая полный круг в воздухе. Потом наоборот. И снова, снова… Сичэнь смотрит на сяо, как завороженный. В насыщенных, тёмно-янтарных глазах не отражается совершенно ничего, когда он подносит инструмент к губам, выдыхая все сомнения вместе с мелодией. Сначала он пытается вспомнить, как звучит «Песнь успокоения сердца» — тихая, почти неживая, сонная и тоскливая, следом пытается сыграть «Покой души». За ними припоминает ещё полдюжины семейных произведений, призванных научить хранить покой и умиротворение, выученных ещё в детстве, когда-то так любимых, но сейчас — невозможных, непонятных, раздражающих. Молодой мужчина на каждой сбивается, чувствуя себя всё хуже и хуже. Тошно от музыки, тошно от себя, от своего расстройства. Он не имеет права на такие эмоции, тем более, когда речь о Ванцзи… Он вообще вряд ли имел право на них. Перед глазами возникает образ расстроенных светлых глаз младшего брата и внутри что-то ёкает. Он просто перестаёт думать. Играет, выдыхая своё разочарование и желание кричать в сяо — впервые без нот. И впервые Сичэнь забывается настолько, что не следит за музыкой и окружением, закрывает глаза. Вкладывая душу в музыку, он неосознанно творит чудеса. Лань Хуаню чудится, что вокруг играет целый оркестр. Он списывает это на больно бьющееся в груди сердце и своё воображение, всё так же держа глаза закрытыми. Если бы он их открыл — ясно увидел бы, как инструменты в лавке окутывает приятное голубое свечение, дёргающее за струны, заставляющее палочки и смычки двигаться, как воздух сам наполняет медные полости труб и бамбуковые стебли флейт. Внезапно потерянный душевный покой медленно возвращался к хозяину — и пока Сичэнь осознавал это — один за другим смолкали музыкальные инструменты. Последней замолчала Лебин, напоследок разрезав воздух высокой, звенящей нотой. Вместе с музыкой стих и дождь, выглянуло солнце. И Сичэнь позволил себе выйти наружу, вдыхая полной грудью прохладный и сырой воздух. В небе клубился густой дым, в тишине пустых улиц слышался скрип и приглушённый рёв. Молодой мужчина решает, что стоит узнать, что творится в городе.