stay with me

Сицилия. 1954 год. Послевоенное время сильно ударило по экономике солнечной Италии, задвигая всех жителей на пороги бедности. На улицах много ветеранов, что просят милостыню у прохожих. Женщины в пышных юбках и корсетах, готовые вставать наравне с мужчинами в брючных костюмах. Боевые подруги гангстеров, их «amati»*, что так доблестно сражаются во времена первой волны феминизма. Пара, мужчина и женщина, прогуливаются по набережной Наксос. Девушка, юная брюнетка в достаточно строгом чёрном платье не по погоде, с тонкой дамской сигаретой на мундштуке между пальцев, и норковым чёрным полушубком на плечах, что-то увлечённо говорила на итальянский манер своему кавалеру, брюнету, с забранными назад гелем волосами по последнему писку моды. На нем был костюм-тройка, довольно хороший по тем меркам времени, часы на цепочке, убранные в карман жилетки. На мостовой перед люди предпочитали расходиться, давая им без проблем подойти к чёрному мустангу, только недавно спущенного с производства. Никто не хотел связываться с ним, потому что отчетливо видели перстень мужчины, в виде уробороса, и браслет женщины с искусно вылитой черной мамбой, отливающий на солнце золотом чистой пробы, показывая, чья именно это женщина. Мужчина галантно открыл дверь перед дамой, жестом приглашая ее сесть. — О, пресвятая Дева Мария, за что нам все это? — вздохнула девушка, закатывая глаза и садясь в кожаный салон автомобиля, — Costoso, уже пошли вопросы. Мы теряем основной доход с процентов бара из-за этих чёртовых протестантов! Stupidi Comunisti! — Дорогая, не нужно так ругаться. Я отправил одного из верных каппо к этим Леонам, — брюнет достал папиросу из портсигара, надевая свою коронную черную шляпу-котелок, заводя машину. — Il mio amore, пора нам начинать внедрять аспидов в логово льва, — глаза брюнетки сверкнули, может, от осознания скорой победы над враждующим кланом, или же, от огонька спичек, которыми она подожгла свою дамскую сигарету на мундштуке и хорошие табачные папиросы своего любимого.

***

Форсайт Джонс, устало сложил голову на руки, ожидая звонка от одного из своих помощников, который бы сообщил, что его сын добрался до Америки без происшествий. Фамильный дом клана Джонсов — большой и влиятельной семьи, без труда мог вместить всех до одного змей. Но под одной крышей с доном жили лишь самые приближённые к боссу, либо дети змеи, которые остались без родителей. На каждом без исключения, будь то консильери, или обычный рядовой, носили на себе знак, прописанный по Джонсовской Омерте — змею, с угрожающе открывшую пасть. Телефон зазвонил, и юная канарейка Тони пропела радостную весть. У ворот дома стоял чёрный «понтиак» единственного сына Форсайта. Ворота отворились и машина проехала к гаражу. Из открывшейся двери авто вышел уже не тот мальчик, каким он отпечатался в памяти ЭфПи. Из сопливого пятнадцатилетнего юнца, Джагхед превратился в копию отца, когда тому было 20 лет. Разница была лишь в том, что из моды вышли гели для волос и костюмы тройка, да и Джонсу-младшему было лишь семнадцать.

***

— В добром здравии ли твоя матушка, Джагхед? — кожаное кресло идеально подходило под кабинет ЭфПи. Чёрное, ужасающе готическое. — Смешно. Мама с сицилийской частью картеля находится в добром здравии и чудесном экономическом положении. Вендетты без консультации с тобой никто не осуществлял, а слава будущего дона стремительно возросла. В теневом мире меня уже называют «Аспидом», — Джагхед берет из портсигара отца одну сигарету, поджигая её своей гравированной зажигалкой. — Похвально, что без моего участия в твоей жизни ты уже взял на себя весь картель. Ты вернулся в отчий дом, чтобы обучаться не только стрельбе и бегу с препятствиями. Дипломатия и выдержанность, сынок, тоже часть жизни дона. Но так как я не хочу распространяться перед соседними кланами, что мой сын вернулся домой, то будем соблюдать конспирацию. Ты все ещё Джагхед Джонс, но следуешь нескольким простым правилам. Первое — не говори о происхождении семьи. Второе — ты пойдешь в школу, куда ходят наши самые младшие солдаты и канарейка. И третье — держитесь вместе. Можешь идти.