Блог

У меня остался в черновиках фрагмент разговора Вайсман с одногруппницей, посвященный не вошедшему в историю книжному шифру. Сцена ушла в небытие в связи с редактурой плана и удаления нескольких эпизодов, тормозящих переход к финалу. Диалог происходит до момента посещения комиссии, когда все только узнали об отношениях Алисы и Аронского. "Выглядит, конечно, будто у меня только поводов для нытья стало больше. В целом, учитывая занятость Аронского, есть в этом капля правды, и ощущается это, будто я согласилась на скверную популярность, а не легальные отношения. Но моя злость исходила на нет, когда ко мне подлетал Миша — один из самых суетных лаборантов, сначала отдавал ебаную книгу Лавкрафта, а потом ни разу не подозрительную записку с содержанием «4-28, 6-2, 12-8». — Что это тут у нас? Ответы на тесты? — снова внезапно появилась Аня, будто кошка, запрыгнувшая на стол. — И Лавкрафт? Книгу на вытащила из моих ненадежных рук. Вот зря он мне книги, наверняка из своей личной коллекции, вверяет, я их даже отвоевать обратно не могу. — Я курсовую пишу, дай сюда. — По книгам Лавкрафта? — Ну, а почему бы и нет? — И что ты изучаешь? — Лингвистические конструкции, которыми он пользовался. — И какими лингвистическими конструкциями он пользовался? — безразлично перелистывая книгу, спросила Аня. — Я что, уже на защите? — со змеиной аккуратностью уложила пальцы на страницы развернутой книги. И воспользовавшись секундным ступором, реактивно выхватила книгу, пока до подозрительного лица не дошло сопоставить страницы и содержание записки".

Не помню, в какой главе она должна была быть (кажется, вместо "Жизель" в театре). Вырезала её потому, что она какая-то слишком хтоническая и удушающая. — А это кто? — спрашивает Таша. — Твоя новая девушка? — Моя студентка Марго. — А чего она такая толстая? "Прекрасный вопрос". Я развернулась уйти, но меня схватила на предплечье Журавлёва. — В стриптиз-клубе работает, — будто это вовсе не тайна, сказала Настя. Подперла подбородок ладонью и посмотрела на меня. — Много пьет, мало спит. Во мне смешались злость и страх. Меня перед заместителем руководителя труппы представляют стриптизёршей, даже не спросив. Боже, зачем?! Что я тебе сделала, Журавлёва?! — Ну ещё бы, - Таша лишь грустно качает головой. - Столько денег урезали театру, что скоро и я уйду стриптизёршей работать. — Буду тебя с нетерпением там ждать. На сцене начинается представление. Первые чеканные па-де-бурре сопроводились лишними аплодисментами. — Таша, возьми её танцевать, — Настя плаксиво опускает голову ей на плечо. — Она в «Арабеске» первое место с вариацией Одиллии заняла. — И что тут сложного? Испытание «Лебединого Озера» не в партии чёрного лебедя, а, как раз, в перевоплощении из белого — в чёрного, из чёрного — обратно в белого. — Из нас двоих — главные партии в «Лебедином озере» танцевала только я, — похоже, это непобеждаемый аргумент в споре с Журавлёвой. — Ну, Таша-а-а. Дай ей какую-нибудь маленькую и грустную партию, где крутится нужно. — С ума сошла? — Что у тебя там в ближайшем расписании? — Настя читает что-то в телефоне. — «Дочь Фараона». Ну вот! Дай ей партию Невы в каком-нибудь втором составе. — Настя, она толстая. — Нева — широкая река. — И работает в стриптиз-клубе. — Идеальная Нева, — развела руками Журавлёва. — Дай ей станцевать. С Элей же я не подвела.

Много милых диалогов выпадет между Вайсман и Аронским, скорее всего. Банально потому, что сюжет уже надо двигать, а всякие нежности и приколы такой себе двигатель сюжета. Так что вот делюсь с вами диалогом, который должен был быть в уже выпущенных главах: - Последний вопрос, на который ты почему-то не хочешь отвечать, - два пальца мягко обхватили локон волос, подняли вверх. - Какой у тебя любимый фильм? Я, поднялась чуть выше, под гладящие руки. - Сложно сказать. Их много. - Назови любой. Я запнулась о его вопрос, как о неожиданный камень. - Ну, он не то что бы очень старый. - Не переживай, я не буду выписывать тебя из ретро-эпохи за любовь к новым фильмам. Его, видно, моя легкая нервозность зацепила. Он устремил все лучи внимания на мою извивающуюся рыбой на суше личность, смотря на это, как на новорождённый спектакль. - Что, «Великий Гэтсби»? - Нет. - Какого он года? - Семьдесят четвертого. - А название? Я тяжело набрала воздуха в легкие. Сжалься, не задавай мне таких вопросов. Аронскому доставать из меня информацию веревками в данный момент доставляло великое удовольствие. Если мне вздумается уйти из комнаты со словами «ну всё, пора спать», он точно не отпустит. - Знаешь, перед этим я считаю важным сказать, что… - Боже, там что-то аномальное, - он подпер голову рукой, заворожено глядя на меня. – Говори уже. Я облизнула губы. - «Ночной портье», - на мой неуверенный ответ он рассмеялся. - Вряд ли ты его смотрел, и не думаю, что он тебе… - Я его смотрел. Ну хватит, мне неловко. – И, если честно, не то что бы удивлён твоим выбором. Ох, нельзя так беззаззренно пиздеть. - Это хороший драматический фильм! - Отличный фильм. - Нельзя стигматизировать его из-за… эротического поджанра! - А такая приличная девушка на первый взгляд, - горячая ладонь скользнула под юбку, а обидная истина прозвучала низким голосом мне в третью пуговицу рубашки, перед поцелуем в шею. – Оказывается, я плохо тебя знаю, Вайсман. - А сам-то! Догадываюсь, почему решил его посмотреть. - Из-за библейских отсылок, - добавив немного серьёзности, ответил Аронский.

Моя подруга Лебрин предложила публиковать посты со сценами, вычеркнутыми из основной истории! Так что вашему вниманию - сцена обеззараживания ног из "Раны на пальцах". *** — Знаешь, ты бы могла остаться у меня в Коломне, когда… выиграешь суд. — Ого, тоже всю дорогу думала, как устроиться после заседания в Питере? — иронично спрашивает Алиса. — Нет, мы обе думали о твоих кровавых ногах. — Это лишнее… Давай просто… поспим вместе, — пальцы обматываются вокруг её запястья, ужасно болят от ран, но всё равно тяну её к себе и на кровать. — Веришь или нет, но ты не регенерируешь за ночь, как ящерица. Она податливо следует за мной, хоть и возмущается вербально. Её колени осторожно переступают на одеяле, её пряди приобретают нимбический свет из-за прихожей. Руки обвивают шею, но она высвобождается, теряет ту элегантность, немного взъерошенная от света и чужих рук, как кошка. — Где тут аптечка? — В ванной и в серванте, — я кивнула на шкаф у неё за спиной, садясь на кровати. Она выходит из комнаты за спиртом, его мифическое сокрытие озвучилось без литературных заветов. Устало протираю лицо, снимаю носки, протираю пальцы ног от крови, шипя из-за касаний, как змея. Им, впрочем, сентиментальное утирание безразлично: я отвлечённая несколькими секундами нового появления Алисы, возвращаюсь к ногам и удивляюсь новообразовавшемуся кровавому фирну. — Может, тебе обезболивающие? У тебя тут наверняка есть, — её пальцы перебирают серебряные пластинки с металлическим трещанием. Цветом церковных витражей блестят ногти. Останавливаю их успокаивающе. Самолично достаю из коробки бинты, таблетки, вату, раствор, истощённые тюбики мазей и гелей. Повторяю попытку отмыть уже червоточины эти противные, и в новый раз закрываю их куском марли с торчащими нитями. Он впитывает липовую кровь, пока я кладу на язык белую таблетку, проглатывая её горький субстрат. Обволакивает стыд и горечь, невыносимая неловкость за стены, комнаты, квартиру, ноги с кровью, кровавые рябистые следы на коже, под ногтями на ткани носков. Не эти части балетного быта хочется показывать своей первой возлюбленной. Но с другой стороны… мне больше показать нечего… Алиса поднимается с ковра, забирается на кровать. Туфли с красной подошвой в свете ночного торшера приобретают сюрреальный, эстетический оттенок. Их блеск в полумраке, будто во сне. Её вневременной и элегантный образ в старой, дореволюционной квартире оживает, он странно уместным находится в затхлых стенах и потолках. В деревянной мебели, в чёрных окнах, в старых лампах и их медовом свете. Её белые пальцы убирают марлю, оттирают края ран, обеззараживают язвы, пока я смешиваю мазь для заживления и лиотон. Осторожно забираюсь под её паучьи лапки, чтобы нанести холодную субстанцию на разящую ферумом кожу. Едкий травяной запах смешивается с духами моей хорошей Алисы, у меня слезятся глаза от его контрастности. — Может, перебинтовать их? — Не надо, — я осторожно помещаю ноги на подушку выше головы.