Гэвину едва стукнуло двадцать один. Последние несколько недель он пробует на вкус все прелести полного совершеннолетия, то и дело зависая в барах и клубах. Ему определённо нравится музыка; он кидает презрительные взгляды на долговязого диджея за пультом. Ему стыдно. Он качает головой в такт. Тина пихает его в бок, румяная от выпитого, каждый раз, когда видит своим минусовым зрением хоть кого-то отдалённо подходящего под "его типаж". Смеётся. Завтра у него тест в академии.

...Они не попрощались. Зато Ричард, словно завороженный, смотрел, как Гэвин Рид, его коллега и «друг», перекинул ногу через чёрный мотоцикл с поцарапанным боком, надел шлем, поправил свою кожанку и вылетел со стоянки. Этот образ — Гэвин на красивом громком байке, его сдавленный голос, его тело, которое он много раз видел в раздевалке, но никогда таким, облепленным футболкой на ветру, — стал его «Римской Империей».