«Кажется, мне стоит преподать тебе урок хороших манер. Не смей убегать после тренировки.»
Его первым желанием было развернуться на месте и направиться в сторону автобусной остановки, но вместо этого он замер на месте. Прикрыв рот рукой, от старался совладать с нахлынувшей тошнотой и парализующим страхом, карабкающимся прямо к его бешено стучащему сердцу. Что он сделал не так? Он понимал, что не явиться на тренировку только усугубит его положение, и не только потому что потом ему придётся выслушивать упрёки от тренера, но ещё и потому что Феликс мог сделать что угодно в отместку. Он должен был подчиниться, несмотря на то, что каждая клеточка его тела сопротивлялась этому. Всю тренировку Феликс словно намеренно его игнорировал, но Чонин знал, что ему не стоило терять бдительность. Это напускное безразличие не значило ровным счётом ничего, он уже был игрушкой в руках Феликса, и если он что-то решил с ним сделать, то это обязательно произойдет. И Чонин понимал, что это случится именно тогда, когда ему и было сказано. Ему была отвратительна собственная трусливая покорность, но вот он стоял в раздевалке, в напряжении ожидая того, когда Феликс решит подойти к нему. Не станет ли он делать что-то на глазах у других? Одна только мысль об этом заставила внутренности Чонина неприятно сжаться. Постепенно, раздевалка опустела, и они остались наедине. Испуганно вжавшись в дверцу своего шкафчика, Чонин наблюдал, как Феликс медленно шёл к нему, с наигранной внимательностью прислушиваясь к тому, как голоса остальных стихали. Казалось, они действительно остались наедине, и это всё отчётливее ощущалось как неизбежное наказание. — Постарайся вести себя тихо, ладно? — Флекс подошёл так близко, что у Чонина подкосились колени, и он едва не упал. Намерения Феликса были как на ладони. То, каким взглядом он смотрел, как-то и дело его губы трогала уже знакомая хищная ухмылка. У Чонина никак не укладывалось в голове, что Феликс решился на это снова, но в конце концов, его целью было унизить, заставить почувствовать тотальную беспомощность, и он прекрасно справлялся с этим. — А если здесь остались люди? — едва ли не заикаясь спросил Чонин, чувствуя, как по его спине градом катился пот. Он знал, что напрасно задавал этот вопрос, но какая-то наивная часть него надеялась, что Феликс мог изменить своё решение. — Но от этого ещё веселее. Губы Чонина дрожали в беззвучной попытке возразить, но одно прикосновение руки Феликса к его промежности вновь оставило его безмолвным. Умолять было бесполезно, убегать — тем более. Он отрешённо откинул голову назад, чувствуя гудящее напряжение во всём теле от этой близости. «Только бы не расплакаться у него на глазах», — думал Чонин, с такой силой сжимая руки в кулаки, что потом наверняка останутся следы от ногтей на ладонях. Он должен был сделать хоть что-то, придумать любой способ, чтобы отвлечься, пока его наказание не закончится. — Ни звука, Чонин. Я хочу, чтобы ты научился быть послушным мальчиком и держать свой язык за зубами, — Феликс наклонился к его шее, оставляя на коже болезненный укус. — Моему другу не понравилось твоё поведение. Чонин сжал челюсти, одновременно подавляя оскорбления в адрес Сынмина и удивлённый возглас. Он отчаянно старался сдерживать и все последующие, когда укусы сменились влажным прикосновением языка к его разгорячённой стыдом коже. Феликс проделывал с ним то же самое, что и в прошлый раз. Полностью подавив волю Чонина уловками, он делал всё, что хотел. Его запредельно ласковые прикосновения и горячие поцелуи были наказанием, Чонин держал это в голове, но его тело снова не слушало голос разума и откликалось на ласки. Он так сильно хотел сбежать, но в то же время начать умолять о том, чтобы прикосновения не останавливались ни на секунду. «Пусть это будет через ткань», — мысленно просил он, но Феликс, словно прочитав его мысли, стянул вниз его шорты вместе с трусами одним рывком. Это был ещё более унизительно, чем в первый раз. С ехидной ухмылкой Феликс наблюдал за тем, скольких усилий стоило Чонину молчать и не издавать ни звука. Как он остервенело кусал свои губы, чтобы продолжать быть безмолвным, чтобы боль отвлекала его от возбуждения, которое брало верх в очередной раз. Он топтался на месте, инстинктивно дергая бедрами в такт движению руки Феликса, мечтая, чтобы всё закончилось как можно быстрее, проклиная ту часть своего подсознания, которая искренне наслаждалась происходящим. Которая хотела, чтобы эти прикосновения длились вечно. Оргазм подступал одновременно с волнами стыда, жаром расплываясь по всему телу. Движения пальцев Феликса то ускорялись, то замедлялись, превращая всё в самую настоящую пытку. Он испытывал Чонина, пытаясь заставить его нарушить приказ и застонать от удовольствия. И тогда, следующее наказание не заставит себя ждать. Чонин зажмурился, с силой прикусив язык до крови. О, как он ненавидел этот вкус, который, к счастью, тут же померк, полностью уничтоженный оргазмом. Трясущимися руками он вцепился в предплечья Феликса, не понимая, хотел ли оттолкнуть его или удержать ещё на несколько секунд рядом. — Ты кончил так быстро, а я едва прикоснулся к тебе, — Феликс провел губами по шее Чонина, совершенно не заботясь о том, что его кожа была влажная от пота. — Ты отлично справился. Надеюсь ты запомнишь этот урок. Вытерев испачканную руку о футболку Чонина, Феликс развернулся и направился к душевым кабинкам. Он не стал дожидаться Чонина и ушёл, даже не попрощавшись. Чонин ещё долго пытался отдышаться, цепляясь за металлическую дверцу шкафчика, сдерживая рвотные позывы. Ему нужно было привести себя в порядок, но он никак не мог двинуться с места. Когда за Феликсом наконец-то захлопнулась дверь, Чонин рванул в туалет, опустошая содержимое желудка. Во что же он вляпался?***
После этого случая Феликс больше не высказывал ни малейшего желания повторить то, что несомненно веселило его, и унижало Чонина. Он вёл себя как всегда, словно забыл о том, что происходило между ними, об их уговоре, который превратился для Чонина в кошмар наяву. Но это была обманчивая передышка, и это понимали они оба. Тем не менее, Чонин брал от неё максимум, с содроганием ожидая, когда Феликс совершит следующий шаг. Походы к Хёнджину в больницу постепенно стали частью повседневности. Это ощущалось неправильно, так не должно было быть, но в то же время, даже это помогало Чонину удерживаться за видимость стабильности. За его собственную имитацию того, что всё было хорошо. Меньше всего на свете он хотел встречаться с лучшим другом при таких обстоятельствах, но внутри него сидело гадкое чувство радости оттого, что теперь они снова были близки, как и прежде. Да, Хёнджин воспринимал его как друга, и это не изменится никогда. Его взгляд всё ещё по-особенному менялся, когда к нему приходил Минхо, и Чонин знал, что не сможет с этим ничего сделать. Он старался делать вид, что между ним и Минхо не существовало напряжения, которое появлялось вновь, как только они оба оказывались за пределами больничной палаты. Как по расписанию, он появился на пороге больницы и направился в сторону палаты Хёнджина. Настроение Чонина было странным образом приподнятым, будто должно было произойти что-то хорошее. Сжимая в руке несколько пачек любимых мармеладок Хёнджина, он подошел к палате, но услышав голоса, остановился, побоявшись прервать разговор. Он знал, что поступал неправильно, но любопытство оказалось сильнее. Осторожно приблизившись к двери, он вслушался, понимая, что разговаривали Хёнджин и Минхо. Улыбка медленно сползла с его лица, забирая с собой и всю обманчивую лёгкость в теле. — … прошло, но я чувствую то же самое, что и до аварии. Минхо, прости, но ты мне нравишься больше, чем друг. Минхо издал странный звук, похожий на смех и всхлип одновременно. Чонин подался вперед и вжался щекой в дверь, нахмурившись вслушиваясь в воцарившуюся тишину. Почему Хёнджин решил признаться? Что всё это значило? — Что, если я скажу, что ты тоже мне нравишься больше чем друг? — наконец, раздался удивительно спокойный голос Минхо, но Чонин знал наверняка, что это была привычная всем маска, под которой он прятал свои переживания. Покажет ли он хотя бы Хёнджину то, каким он был на самом деле? — Я почти согласился на операцию, — Хёнджин усмехнулся, в его голосе сквозила грусть. — Когда ты это понял? — В тот самый день. Я хотел признаться, но не успел. Так вот почему после аварии Чонин не видел ни одного приступа. Он пытался воссоздать в памяти, видел ли где-то в палате лепестки цветов, капли крови на постельном белье или одежде Хёнджина, но не мог припомнить ничего, что подтвердило бы его сомнения. После всего произошедшего это было самой большой насмешкой над ним. Всё это время после аварии их чувства были взаимны. Его тело стало ватным, не давая возможности пошевелиться, и, кажется, даже дышать стало тяжело. Секунды вновь повисшего молчания тянулись бесконечно, но он никак не мог решиться нарушить то, что происходило за приоткрытой дверью. Не потому что не хотел рушить их момент, а потому что боялся посмотреть Хёнджину и Минхо в глаза. Тишина практически звенела у него в ушах, сводя с ума ожиданием. Чонин знал, что значил этот случайно подслушанный разговор, и от это было настоящим мучением. Голоса он больше не слышал, но вместо этого прозвучал едва различимый скрип кровати и то, что Чонин безошибочно распознал как поцелуй. Слёзы комом встали у него в горле. Чонин судорожно размышлял, стоило ли ему зайти в палату и сделать вид, что он ничего не слышал, или бежать прочь. Ему было так больно от услышанного, что ему приходилось делать усилие над собой, чтобы продолжать нормально дышать. Возможно, теперь ханахаки появится у него? Мысль о том, что ему придётся вырезать свои чувства из груди, стараясь избежать жуткой смерти, вызвала у него тошноту. Его кожа покрылась липким потом, слёзы стало невозможно сдерживать, и теперь они неконтролируемо стекали по его щекам. «Почему он? Почему не я?» Сбежать оказалось проще. Он вышел на улицу, но свежий воздух не дал ожидаемого облегчения. Ему казалось, что его внутренности кровоточили, словно услышанные слова пронзили его насквозь. Чонин не понимал, как должен был справиться с этим, что ему делать дальше. Ему не к кому было пойти, чтобы выплеснуть всё, что накопилось у него внутри. Или, всё же, был один человек, который уже принял его несмотря на то, каким он был? Он ненавидел сам себя, набирая номер, и молился, чтобы звонок оказался без ответа. Но Феликс поднял трубку всего через три гудка. — Что случилось? — Он признался Минхо, — Чонин выпалил, с отвращением слыша, каким жалким был его голос. Феликс молчал, и только шорох в динамике давал понять, что он не бросил трубку и продолжал слушать. — И Минхо признался ему. Феликс усмехнулся, и это заставило всё внутри груди Чонина сжаться ещё сильнее. Неужели он знал об этом с самого начала? — Приходи ко мне, — после недолгой паузы сказал Феликс, и в его голосе была слышна улыбка и нечто, едва уловимо похожее на сочувствие. Путь к дому Феликса Чонин знал уже практически так же хорошо, как до собственного. Феликс был дома один, и Чонин в очередной раз задумался о том, почему этот дом так часто пустовал. Словно вся семья старалась избегать друг друга. Он молча проследовал в комнату Феликса, и только когда они оба сели на кровать, Чонин решился заговорить. Но он не хотел говорить про Хёнджина, и тем более про Минхо. Он хотел отвлечься любым способом, и он знал, что это Феликс точно сможет ему дать. Его даже не придётся просить. — Расскажи мне про него. Феликс хмыкнул, удивленно уставившись на Чонина. Их бедра почти соприкасались, но когда Феликс повернулся, расстояние полностью исчезло. О, Чонин понимал, чем всё может закончиться. Он чувствовал этот привычный жар возбуждения, постепенно нарастающий где-то внизу живота, но в этот раз от него не хотелось бежать. Это ощущалось как единственное спасение от всего, что происходило у него внутри. — Парень, который тебе нравился, расскажи про него. — Мы ходили в одну школу, играли в одной команде. Ничего не напоминает? Чонин прикрыл глаза и нехотя кивнул. — Ты любил его? — Настолько, насколько мог подросток, который испытывал чувства в первый раз, — Феликс положил руку на колено Чонина, ненавязчиво поглаживая, словно это ничего не значило. — Я его знаю? — Не слишком ли много вопросов? Моя очередь, — Феликс похлопал себя по ноге, и Чонин мгновенно понял намёк. Он уселся на бедра Феликса, оказываясь с ним лицом к лицу. Их губы были в миллиметрах друг от друга, и Чонин задумался, целовались ли они хоть раз за всё это время? Наверное, он не мог вспомнить, потому что старался стереть из памяти каждый момент их близости. — Больно было услышать, что они любят друг друга? Что твоя маленькая бессмысленная шалость могла разрушить большую красивую любовь? С силой сжав плечи Феликса, Чонин понял, что сдерживаться не было смысла. Постыдные слёзы потекли по его щекам, и они говорили громче любых слов. — Мне нравится, когда ты плачешь. Твои глаза становятся такими красивыми. Одним резким движением Феликс повалил Чонина на кровать, нависая над ним. Его взгляд пронизывал насквозь, заставляя замереть в ожидании. — Лисёнок, мы сделаем сегодня кое-что особенное. Но ты должен слушаться меня, как всегда. Идёт? Чонин машинально кивнул, до конца не понимая, на что согласился. Но Феликсу не нужно было его понимание, и, казалось, даже согласия он спрашивал просто так, ему был неважен ответ. Он действовал быстро и уверенно, словно всё произошедшее было давно спланировано в его голове. Чонин не стал протестовать и сопротивляться. Он не чувствовал ничего, когда Феликс касался его с привычной нежностью, когда раздевал его, когда целовал его там, где его губы не бывали раньше. Чонин привык к тому, что его тело не слушалось его, и в этот раз оно отреагировало раньше, чем он успел сообразить к чему всё шло. Полностью обнаженный, он прикусил нижнюю губу и испуганно наблюдал за тем, что Феликс делал с ним, понимая, что пути назад у него нет и никогда не было. Он снова сдался. У него перехватило дыхание, когда Феликс раздвинул его бёдра шире, и он почувствовал холодный гель на своей коже. Он проклинал свою слабость, замерев в ожидании того, что будет дальше. Прикосновения были до ужаса приятными, то, как Феликс осторожно касался скользкими от смазки пальцами его члена, внутренней стороны бёдер, отвлекая от того, что будет дальше, заставляло Чонина неосознанно подаваться навстречу этим прикосновениям. Он знал, что ему предстоит испытать только боль и ещё больше унижения, иначе и быть не могло. Прежде, чем он успел запротестовать и отстраниться, Феликс вошел в него сначала одним, а через какое-то время двумя пальцами. — Вот так, — прошептал Феликс, медленно двигая пальцами, заставляя Чонина инстинктивно сжиматься вокруг них. Это и правда было слишком больно, всё прежнее возбуждение постепенно сошло на нет, и теперь ему оставалось только терпеть. Даже дышать было трудно. Чонин зажмурился, надеясь, что хотя бы так будет чуть легче пережить это. Он перестал понимать, что значили его сдавленные стоны, больше напоминавшие жалкий скулёж, смущали ли они Феликса, или он не обращал на это никакого внимания. Казалось, Феликсу было абсолютно всё равно. Он продолжал растягивать Чонина, добавив к двум пальцам третий, и несмотря на сопротивление, двигал ими рвано и торопливо. Чонин думал, что больнее быть уже не может, но как же он ошибался. Минутная передышка казалась подарком, прежде чем Феликс вошёл в него членом. В этот раз он двигался запредельно медленно, словно сжалившись над Чонином, а остановившись, снова и снова целовал его шею с нежностью, которая так контрастировала со всеми остальными его действиями. — Мне больно, — выдавил Чонин и тут же громко застонал, чувствуя, как Феликс начал осторожно двигаться в нём. Смазки было недостаточно, поцелуи не отвлекали и ни капли не расслабляли, оставаясь грязным клеймом на коже. — Шшш. Ему тоже было больно, Чонин. Ты должен терпеть, ради Хёнджина, — голос Феликса был преувеличенно ласковым, почти таким же, как и его поцелуи. На глазах Чонина наворачивались слезы, и он едва ли был способен произнести ещё хоть что-то. Он чувствовал, что ещё немного и он попросту потеряет сознание оттого, как много всего испытывал. — Дыши, лисёнок, — Феликс остановился, и на секунду Чонину показалось, что в его взгляде промелькнула искренняя забота о нём. Послушно кивнув, Чонин обхватил шею Феликса и судорожно выдохнул, срываясь на жалобный стон. Болезненные ощущения не отпускали его, не становились меньше, лишь превращаясь из острых и пронзительных в более приглушенную тянущую боль. Ему хотелось закричать так громко, чтобы прекратить поток собственных мыслей, чтобы не прокручивать в голове подслушанное за дверью в палату Хёнджина снова и снова, но он не мог позволить себе и этого. Он должен был сдерживаться, должен был выдержать всё до конца. — Я буду двигаться медленно, — тихо сказал Феликс и, снова двинул бедрами, вынуждая Чонина прикусить нижнюю губу до крови, лишь бы сдержать очередной болезненный стон. Каждое движение продолжало отдаваться болью во всём теле, она была обжигающей, парализующей, от неё хотелось сбежать, все инстинкты Чонина кричали об этом, но разум противоречил здравому смыслу. Эта боль, это наказание, были тем, что он заслужил. Он стонал от каждого движения внутри него, инстинктивно выгибая спину и сжимаясь вокруг члена Феликса, не зная, казались ли приятные ощущения настоящими или секундным защитным механизмом его сознания. — Не надо смотреть на меня так, тебе это нравится, я же вижу, — усмехнулся Феликс, но его голос был хриплым и дрожащим. Он сжимал бедра Чонина с такой силой, словно хотел оставить синяки на бледной коже. Но Чонин едва ли чувствовал отголоски этой боли. Он отчаянно считал минуты, казавшиеся бесконечностью. Каждая цифра, произнесенная мысленно, была в такт движениям, и когда Феликс наконец-то остановился, он сбился со счёта. Опустив голову, он не мог поверить тому, что после этой пытки он снова оказался возбужден, но ему не хотелось разрядки. Всё, чего в тот момент хотел Чонин — исчезнуть навсегда.***
Он выпил так много воды, что начал думать, что его стошнит. Вода ощущалась камнями в желудке, и она не помогла успокоиться и перестать плакать. Его всё еще потряхивало мелкой дрожью, слёзы безостановочно катились из глаз, и если бы не ком в горле, он закричал бы. В его комнате было безопасно, Чонин знал это, но жгучее желание сбежать из собственного тела и спрятаться там, где его никто не найдет, никуда не пропадало. После того, как они закончили, Феликс дал ему немного алкоголя, и Чонин даже не спросил, что именно это было. Жидкость обжигала и лениво растекалась по его внутренностям, но это сделало только хуже. Тошнота от острой ломоты в теле всё ещё была с ним, как и стыд и что-то ещё, что у него никак не получалось распознать. — Ты в порядке? — спросил Феликс, и сделал глоток алкоголя из бутылки. Он даже не поморщился, и Чонин на мгновение задумался, часто ли он пил. — Да, — кивнул Чонин, хотя он чувствовал, что едва стоял на ногах, и, ему казалось, что от напряжения ныла каждая клеточка его тела. Он был совсем не в порядке. Он до сих пор не мог понять, как смог кончить от рук Феликса в очередной раз, когда всё, что он чувствовал — боль и обманчиво заботливые прикосновения, оставляющие на коже липкие следы унижения. — Ты думал о нем? Или тебе так понравилось, что ты думал обо мне? Или, может быть, о ком-то ещё? — Феликс ухмыльнулся и застегнул молнию на штанах. — На самом деле это не имеет значения. А теперь иди домой, родители сегодня придут пораньше, и я почти уверен, что ни ты, ни я не хотим это объяснять. Феликс сделал широкий жест, как будто в его комнате царил беспорядок. Но Чонин понял, что он имел в виду. Это он был этим беспорядком в идеально прибранном помещении. Он стоял в центре комнаты, окружённый запахом алкоголя и пота, с гримасой боли и отвращения на лице, едва сдерживая слёзы. Ему было не место в этом доме, и он понимал это как никто другой. Поэтому он ушел, получив на прощание невесомый поцелуй в щеку, который ощущался как искажённое проявление заботы. И теперь он сидел в своей комнате с бутылкой воды в трясущейся руке и пытался понять, как он допустил всё то, что случилось у Феликса в комнате. Он знал, что рано или поздно это должно было произойти между ними, но он не был готов. Как вообще можно быть готовым к подобному? Чонин наивно надеялся, что сможет дать отпор, но он так боялся последствий своей возможной непокорности, что его практически парализовало, и он в очередной раз позволил воспользоваться собой. «Я не в порядке. Я не в порядке. Мне очень жаль, я не в порядке», — прошептал он, зная, что его никто не слышал.