***
Осознание было моментальным, Феликсу не было нужды говорить ещё что-то. Но он и не стал, благородно оставив Чонина наедине с самим собой. Он ни на секунду не испытывал иллюзий по поводу того, что будет происходить с ним после признания, но это оказалось куда хуже, чем Чонин мог представить. Встав, как вкопанный, он обхватил себя руками, не зная, как именно заглушить гул мыслей, который практически оглушал его. Как прекратить боль в груди, из-за которой хотелось вырвать собственное сердце, потому что, казалось, оно болело мучительней всего. Пути назад не было, исправлять было нечего, и может быть, сделать это и было тем самым финалом, который он заслуживал. У него больше не было Хёнджина и Минхо, которые были его друзьями сколько он себя помнил. Больше не было Феликса, который давал ему чувство безопасности и того, что он был нужен хотя бы кому-то. Он и правда остался совсем один. Чонину хотелось исчезнуть, и в этой пустоте забыть обо всём; хотелось начать всё сначала, но невозможность этого била его наотмашь, напоминая о том, что он был достоин только страданий за свои проступки. Возможно, было что-то ещё хуже, чем это? Пойти домой и попытаться сделать вид, что всё было в порядке, было идиотской идеей, которую Чонин отбросил сразу же. У него не осталось сил контролировать свои эмоции, слёзы и выражение лица. Любой из семьи, кто увидел бы его в таком состоянии, засыпал бы его миллионом вопросов, и ему было страшно представить, чем всё могло обернуться. Вместо этого Чонин бесцельно шёл вперед, зная наверняка, что в этот раз конечной точкой не окажется дом Чана и Феликса. Люди то и дело обходили его, словно препятствие, и Чонин не мог не допустить мысль о том, что все вокруг видели его насквозь, знали обо всём, что он натворил, и старались держаться от него на расстоянии. В конце концов, через чёрт знает сколько часов ходьбы по улицам на автопилоте, в его голове наконец-то стало тише. Казалось, его мозг так устал прокручивать всё произошедшее снова и снова, что решил заглушить это полностью, хотя бы на время. Эта передышка выбросила Чонина из ступора, и, оглядевшись по сторонам, он понял, что ушёл не так далеко, как ему казалось. Он остановился на мосту, скривившись от шума проезжающих позади машин, и понял, что у него не осталось сил идти дальше. Устало облокотившись о перила, он как заворожённый смотрел вниз, на быстрое течение реки. На тёмную, практически чёрную воду, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы понять что она утащит на дно каждого, кто окажется в её холодных объятиях. Он стоял минуты, а может снова часы, пока солнце не скрылось за горизонтом, пока прохожие на улице не пропали совсем, а поток машин не уменьшился. Чонин стоял на мосту совершенно один. Осознание полнейшего одиночества снова напомнило ему о том, почему он оказался в таком положении, чья в этом была вина. Чонин не мог сбежать от этого, не мог забыться или притвориться, что всё было в порядке. Так был ли смысл продолжать бороться? Может быть, единственным вариантом было перестать убегать, и прекратить всё раз и навсегда. Встав на низ ограждения, Чонин осторожно перегнулся, прикидывая, каким образом он сможет перебраться на другую сторону. Ему нужно было оказаться там, за ограждением, ближе к воде, ближе к свободе от груза вины, к тому, что чувствовалось как смерть и новая жизнь одновременно. Спасение от страданий нашлось так просто, что это отозвалось слабой ухмылкой на его губах. Наконец-то всё закончится. Ограждение было слишком высоким, чтобы он мог просто перекинуть ногу, дополнительной опоры не было. Повертев головой в разные стороны, Чонин попытался высмотреть хоть что-то, что могло бы послужить ему опорой, но не найдя ничего в пределах видимости, он решил затолкать между перекладин свой рюкзак. Осторожно поставив на него ногу, он подтянулся на ограждении и оказался за ним. Ухватившись одной рукой за перила, он покачнулся, едва не упав, и это практически вышибло весь воздух из его лёгких. Его сердце бешено стучало от страха, ладони мигом вспотели. Вода внизу больше не казалась притягательной и обещающей избавление от мучений. Чонин окончательно осознал, что волны таили для него только смерть, и она вряд ли станет мгновенной и безболезненной. Но в конце концов, разве не заслужил он подобный конец за то, что сделал? Судорожно вздохнув, Чонин развернулся лицом к воде и закрыл глаза, стараясь успокоиться. Думал ли он, что его смерть что-то исправит, что Хёнджин и Минхо будут рады, когда узнают об этом? Едва ли. Он умер для них тогда, когда признался в том, что сломал мотоцикл. Чонин понимал, что его решение могло ранить его семью, но если бы они знали всю правду, скорбел бы о нём хоть кто-то? Если бы они знали, что он чувствовал, смогли бы они принять это, как стоящее оправдание прыжку в воду? Чонину не хотелось плакать, но его тело считало иначе, и тихие слёзы постепенно превратились в неконтролируемую, до постыдного громкую, истерику. Ему не хватало воздуха, в руках почти не осталось сил, но отчего-то он продолжал цепляться за металлическую перекладину, никак не решаясь отпустить её. Ему нужно было лишь набраться смелости в последний раз. — Даже не думай дернуться. Позади него раздался знакомый голос, и Чонин вздрогнул от неожиданности, едва не соскользнув с края вниз. Сильные руки прижали его к перилам, заставляя вскрикнуть от страха и облегчения одновременно. — Тише, успокойся. Чудо, что я тебя заметил, да? Чонин осторожно обернулся, сталкиваясь взглядом с Чаном. — Что ты здесь делаешь? — заикаясь спросил он, и его собственный голос прозвучал совершенно незнакомо, едва различимо за запредельно громким стуком сердца, который отдавался пульсацией в висках. — Похоже, судьба привела меня сюда, чтобы я не дал тебе наделать глупостей. А теперь осторожно развернись и дай мне тебя вытащить. Все тело Чонина резко ослабло, он с трудом развернулся к Чану и вцепился в его руки с такой силой, что ему стало стыдно. Он знал, что Чан не даст ему упасть, но страх столкновения с водой не покидал его. Едва ли хоть как-то помогая, он позволил вытащить себя обратно за ограждение, не до конца понимая, надо ли ему было радоваться спасению или нет. Чонин навалился на Чана всем своим весом, и, не удержав равновесия, они упали на асфальт, крепко ухватившись друг за друга. Его потряхивало от страха, от вновь подступающих слёз, от странной смеси благодарности и сожаления, что его ноги не соскользнули с ограждения. — Я не могу дышать, я не знаю, что делать, — Чонин с трудом говорил — его лёгкие жалобно сжимались от недостатка кислорода. Слабое головокружение превратилось в нечто сравнимое с тем, как если бы он выпил слишком много алкоголя, и теперь он с трудом мог сфокусировать взгляд, потерявшись окончательно. Тело Чонина стало ватным и податливым, оно больше не принадлежало ему. Чану не составило труда приподняться и потянуть его за собой, и теперь Чонин сидел, прижавшись спиной к груди Чана, так и находясь на грани сознания. А может быть на грани потери рассудка. — Чонин, эй. Повторяй за мной, — голос Чана прозвучал совсем рядом, его горячее дыхание щекотало кожу на шее, слегка отвлекая Чонина от ощущения того, что он тонул, находясь на суше. Он изо всех сил старался сделать всё правильно, так, как ему говорил Чан своим взволнованным, но в то же время уверенным голосом. Чонин сконцентрировал всё внимание только на Чане, на том, как ровно он дышал, как расслабляюще гладил его живот в области солнечного сплетения, стараясь помочь успокоиться быстрее. Казалось, время остановилось, пока Чонин отчаянно боролся с реакцией собственного тела, чтобы хотя бы немного прийти в себя. Вцепившись мертвой хваткой в руки Чана, он нашел в нём утешение, и что-то ещё, что не давало вновь потерять самого себя. Чан не отпускал его ни на секунду, пока Чонин не перестал дрожать. Пока слёзы наконец-то не перестали литься из его глаз, словно их запас в организме иссяк. — Ты молодец, ты так хорошо справился. А теперь вытри слёзы, и сделай ещё один глубокий вдох ради меня, — сказал Чан и осторожно отстранился, высвобождаясь из цепких рук Чонина. Чан внимательно смотрел за тем, как Чонин моментально сделал всё так, как он попросил, и на какое-то мгновение его губы тронула едва заметная улыбка. — Я ужасный человек, я не должен продолжать жить, — признался Чонин, сглатывая остатки слёз и правду. Он не мог сказать больше, только не Чану. — Я совершил так много поступков, о которых мне жаль. И я ничего не могу исправить. Это было единственным выходом. — Знаешь, мне не важно, что ты сделал, я вижу, как ты раскаиваешься, и как тебе плохо. Что бы ни случилось, это не повод прыгать с моста, — после недолгой паузы сказал Чан. Чонин не сумел сдержать печальной ухмылки. Значит остался один человек, который всё ещё не знал о том, какой он на самом деле. Который побудет с ним ещё немного, прежде чем узнает правду и покинет его, как и все остальные. И это будет единственным правильным решением. — Поверь, если ты узнаешь обо всём, ты отвернешься от меня так же, как и другие. Я бы так и поступил. Чонин отодвинулся и прислонился спиной к холодному ограждению, скривившись от дискомфорта. Металл врезался в его спину тупой болью, но она отрезвила его окончательно. Он боялся взглянуть на Чана, прочитать на его лице пренебрежение или неприкрытую жалость. Но вместо этого, решившись посмотреть на него, он столкнулся с совершенно привычным взглядом, наполненным добротой и беспокойством. Иногда Чонину становилось тошно от этого выражения лица, оно словно было ненастоящим, но он не заслуживал ни одну из этих эмоций, даже в таком лживом виде. — Прекрати, — Чонин фыркнул, стараясь совладать с обжигающим внутренности стыдом. О, лучше бы он лежал на дне реки, чем обманывал Чана, делая вид, что он не сделал ничего страшного. — Прекратить что? — Чан притворно удивился, придвигаясь к Чонину ближе. — Быть таким добрым ко мне. — Но кто-то же должен, — Чан пожал плечами, и его глаза странно заблестели, несмотря на то, что он перестал сдерживать улыбку.Пожалуйста, боже, не дай ему узнать правду обо мне. Он единственный, кто остался со мной.
Хмыкнув под нос, Чонин окинул взглядом пустой мост. Сколько же было времени, что мимо них не проехало ни одной машины, что никто не попытался его остановить до того, как появился Чан? — Почему ты вообще оказался здесь? — настороженно спросил Чонин, наконец-то начиная задумываться о том, по какой причине Чан появился там же, где и он. Почему он оказался спасён от опрометчивого поступка, желание повторить который всё ещё сидело глубоко внутри него? Чонин отчётливо видел то, что Чан не ожидал этого вопроса. Его губы начали забавно дергаться, будто он никак не мог решиться ответить, или придумывал уклончивый ответ. Затянувшееся молчание вызывало всё больше беспокойства и сковывающего внутренности напряжения, и Чонин начинал жалеть о том, что задал этот вопрос. — Сегодня переночуешь у нас дома, — Чан ушёл от ответа, и поднялся на ноги, предлагая Чонину руку, чтобы тот встал следом. — Но… — Никаких «но», я не оставлю тебя одного после этого. Что случилось, Чонин? — Тот же вопрос и к тебе, — резко сказал Чонин, и внезапно что-то в его груди начало давить с такой силой, словно он проглотил кусок стекла. Отвергнув предложенную помощь, он встал на ноги самостоятельно, и то, как его колени предательски дрожали, говорило о том, что его тело так и не пришло в норму. Чонин не собирался отвечать на вопрос Чана. Но не только потому что ни за что на свете не хотел говорить ему правду, но и потому что и так сказал слишком много, в то время как сам Чан не попытался даже солгать. Чонин хотел услышать хоть что-то, ему нужна была хотя бы крупица правды, чтобы перестать перебирать самые ужасные варианты, появляющиеся в его голове. «Что случилось с тобой? Почему ты пришёл на мост посреди ночи?» — думал он, медленно понимая, что на самом деле всё было очевидно. Чонин не хотел верить в наспех выстроенную теорию, но что если у Чана действительно были те же намерения, что и у него? Как это было возможно, что Чан, с лица которого практически не сходила улыбка, чувствовал себя так же плохо, как и он? Или, может быть, ещё хуже? Никто из них так и не сказал ни слова, и они молча шли в сторону дома Чана, держась друг от друга на смехотворно большом расстоянии, словно незнакомцы. Квартира была погружена в темноту, но как только Чан включил свет, то стало очевидно, что внутри не было никого, кроме них. Это было облегчением для Чонина, но вместе с этим его догадка о том, почему Чан пришёл на мост, начала становиться всё более реальной. Никто не заметил бы, что он исчез посреди ночи, никто не остановил бы его. За исключением импульсивно суицидального Чонина, который по какой-то невероятной случайности выбрал тот же самый мост. Он так хотел ошибаться, но сомнений в том, что собирался сделать Чан, не осталось совсем. «Как сильно тебе плохо?» — хотел спросить Чонин, но даже такой безобидный вопрос ощущался сравни тому, как если бы он погрузился в ледяную воду, и опустился на самое дно реки. Он чувствовал, как тонул в очередной раз в безысходности и страхе, захлебываясь глупыми словами утешения, которые ничем не помогут. Сглотнув ком тошноты в горле, Чонин сел на диван в гостиной и уставился на свои руки. Они были покрыты грязью и кровью. На тыльной стороне левой ладони было несколько царапин, покрытых темно-багровой коркой, и он понятия не имел, когда они появились на его коже. Да, он действительно легко отделался. — Ты ел сегодня? Что-нибудь хочешь? — спросил Чан, и его голос был тихим, непривычно пустым. Он безуспешно пытался заполнить тишину и отсрочить разговор, который так или иначе должен был произойти. — А ты что-нибудь хочешь? — Чонин почувствовал мучительный спазм в груди в чёрт знает который раз за день. Конечно, они оба говорили совсем не о еде. Прерывисто вздохнув, он впился ногтями в ладони, чтобы отвлечься, унять дрожь от боли и злости. Ему было запредельно тяжело от всего произошедшего, но он неосознанно брал на себя и то, что происходило с Чаном. Чонин будто не мог иначе. Сначала он разделил боль Хёнджина, а теперь и Чана, прекрасно понимая, что ни один из них об этом не просил. Он намеренно терзал себя, и от этого вновь начинал сходить с ума, не зная, как перестать это делать. Чонин так хотел, чтобы этот кошмарный день наконец-то закончился, и если его окончание было смертью в ледяных волнах реки, то пусть так и будет. Он был готов вернуться на мост и повторить то, что проделал с такой лёгкостью, но теперь довести до конца. Чан сел рядом с ним, и на его лице моментально появилась привычная дурацкая улыбка, как будто всё было в порядке, как будто это не они решили умереть всего час с чем-то назад. Чонин сделал несколько глубоких вдохов, но они ни капли не помогли, а, казалось, только распалили все чувства ещё сильнее. — Что, блять, с тобой происходит? — не выдержал он, и его злость была различима в каждом слове. Ему было физически дискомфортно видеть Чана таким — с фальшивой улыбкой, которая выглядела как наспех приклеенная маска; готового лгать, лишь бы усыпить бдительность и заставить поверить, что о нём не стоило беспокоиться. Чонину стало всё равно на собственные чувства, они казались такими незначительными в сравнении с тем, что прятал Чан за каждым лживым словом о том, что всё было в порядке. Что между жизнью и смертью всегда нужно было выбирать оставаться в живых, даже если это только продлевало страдания. Он не знал, чем мог помочь, чувствуя, что сам был слишком потерян, сломлен и слаб. Но он хотел сделать хоть что-то, попытаться вытащить Чана из его ада. Вот только в этот раз он не станет действовать импульсивно и глупо, как это было с Хёнджином. Мысль о друге отдалась пронзительным уколом в сердце, но Чонин выучил свой урок, пусть и таким ужасным образом. — Всё, я думаю, — Чан пожал плечами, и его выражение лица наконец-то стало настоящим, обнажая то, что он так тщательно прятал всё это время. Он не сказал больше ни слова, но Чонин мог прочитать всё и без них. Каждый раз он так отчаянно цеплялся за Чана, так нуждался в нём, но теперь он увидел, что ему было нужно то же самое. Они оба хотели остановить то, что терзало их изнутри, любым способом, но в то же время, им было необходимо почувствовать, что кто-то мог разделить эту боль, понять её, сделать чуть меньше. Напомнить о том, что они были не одиноки. Чонин знал, что у Чана могли быть тысячи причин, о которых он мог молчать всю оставшуюся жизнь. Но точно такие же причины, которые ни за что не хотелось произносить вслух, были и у него самого. Самым важным было то, чтобы это больше никогда не повторилось ни с кем из них. — Можно я тебя обниму? — Чонин прерывисто выдохнул, чувствуя подступающие слёзы. О, как же он устал от собственной чувствительности и слабости. Осторожно придвинувшись ближе, он надеялся, что не окажется отвергнут. — Не то чтобы я думал, что объятия всё исправят, но хуже от этого не станет. Губы Чана дрогнули, когда он услышал то, что говорил сам так часто. Верил ли он хоть раз в собственные слова? — Да, пожалуйста. И Чонин сделал это — впервые именно он сделал первый шаг, но это не было смелостью. Это была отчаянная потребность успокоить и себя, и Чана; дать ему то, что он давал ему все эти разы — хотя бы на несколько минут заглушить свои мысли и потеряться в чужом тепле и близости. Чонин никогда не обнимал никого с таким отчаянием, будто бы они снова оказались на мосту, и держались друг за друга, чтобы не упасть с высоты. — Не делай этого снова, — прошептал Чан, и его объятие словно стало ещё крепче. — Всё в порядке. Я по-прежнему чувствую себя куском дерьма, и мне чертовски хреново, но я не стану, правда, — к собственному удивлению, Чонин осознал, что не лгал. — Обещай мне, что ты тоже… Слова застряли у него в горле. Их было так страшно сказать вслух, но Чан всё понял. Они словно читали мысли друг друга, но на самом деле, они просто были слишком похожи. — Я постараюсь. Я действительно постараюсь. Этого было недостаточно. Чонин поклялся сам себе, что сделает всё возможное, чтобы в следующий раз, когда он задаст этот вопрос, Чан ответил увереннее. — Хорошо. Я тебе верю, — он опустил голову на плечо Чана, утыкаясь носом в его шею. От его кожи исходил теплый древесный запах, словно от костра, и каждый вдох разливался теплом в лёгких Чонина. И почему он не почувствовал аромат раньше? — Будет странно поблагодарить тебя? Чан утвердительно хмыкнул, зарываясь пальцами в волосы Чонина. — Если бы тебя там не было, я был бы мёртв, так что спасибо, — он мог поклясться, что на секунду Чан грустно усмехнулся, но даже если это и было так, то это было лишь тенью того, что он обычно показывал. — Чонин? — Да? — Если бы не ты, если бы тебя там не было, я был бы мёртв. Спасибо. Чонин почувствовал, что все его внутренности застыли и тут же превратились в липкое кровавое месиво. Это признание было болезненным, и от чего-то ощущалось куда хуже, чем любая физическая травма, которую он пережил в своей жизни. Но теперь они перестали скрывать друг от друга правду, и все эти раны зарубцуются, он был уверен в этом. Чан пообещал ему. Чонин боялся, куда может зайти этот разговор, поэтому, осторожно отстранившись, он попытался сделать то, что всё время делал Чан — надел маску, сделал вид, что ничего не произошло. Хотя бы на время он должен был взять на себя эту роль — так было легче. — Хочу спать, — сказал он, чувствуя, что его веки действительно становились всё тяжелее и тяжелее. Чонин даже не знал, сколько было времени, казалось, день длился бесконечно. — В этот раз мы будем спать в одной кровати. Чан удивленно приподнял брови, очевидно, ожидая, что сказанное обернётся в шутку. — Я никуда не уйду, не волнуйся, — заверил он. Но Чонин пропустил это обещание мимо ушей, деловито кивая своим словам. Он верил Чану, но не собирался давать ему ни единой возможности вернуться на мост, если у него снова возникнет это желание. — Положим между нами подушку. И ты будешь спать возле стены. «Чтобы я почувствовал, если ты и правда захочешь уйти», — повисло в воздухе. Чонин поджал губы и выжидающе уставился на Чана, всем своим видом давая понять, что не станет отступать. Иногда он поражался собственному упрямству, но ещё больше тому, как люди не могли отказать ему, даже если это было что-то глупое. — Ты знаешь, что это я должен тебя защищать? — рассмеявшись, сказал Чан, разрушая напряжение между ними, и Чонин не сдержался и улыбнулся в ответ. — Ну а теперь мы защищаем друг друга. Чан не нашелся с ответом и кротко кивнул, очевидно, смирившись с таким напором. Только оказавшись в кровати, Чонин понял всю нелепость ситуации. Да, они с Чаном были друзьями, но даже с Хёнджином он ни разу не спал в одной кровати. Но он не намеревался отступать, упрямо игнорируя то, как горела его кожа от стыда. — Тебе будет очень неловко, когда ты проснёшься, — прошептал Чан, и уткнулся лицом в подушку, пытаясь заглушить смех. Они оба были смущены тем, каким образом заканчивался их сумасшедший день, но, по крайней мере, они были живы, а значит секунды утренней неловкости не будут значить ровным счётом ничего. — Посмотрим, — Чонин хмыкнул, обиженно скрестив руки на груди. Несколько минут он ворочался, а затем раздражённо выругался и скинул подушку, что всё это время лежала между ними, на пол. — Ты можешь придвинуться чуть ближе? Здесь холодно. Без лишних вопросов Чан выполнил просьбу, оказавшись так близко, что Чонин мог действительно почувствовать тепло его тела. Замерев, он прикусил язык, боясь сказать хоть слово и даже пошевелиться. — Ты сам попросил, в этом нет ничего такого, — сонно сказал Чан. — Я знаю, что ты покраснел. Нервно рассмеявшись, Чонин ничего не ответил, и развернулся к Чану спиной. Да, так определенно было лучше. Он чувствовал тепло от Чана те несколько минут, пока наконец-то не погрузился в сон, а когда проснулся, то понял, что оно, как и Чан, никуда не делось. За всю ночь расстояние, которое было между ними, едва ли увеличилось. Возможно, убрать подушку было не таким плохим решением. Чонину хотелось продлить эту непривычную близость чуточку дольше. Стараясь дышать как можно тише, он взглянул на спящего Чана и не смог сдержать улыбку. Его волосы были в полном беспорядке, но спал он очень спокойно, как будто вчерашнего дня и не было. Чонин осторожно вынул руку из-под одеяла и дотронулся кончиками пальцев до щеки Чана, медленно лаская теплую кожу. Это было импульсивно и безрассудно, но он не стал останавливать себя. Чонин никогда не был защитником, никогда не был бойцом. Даже на футбольном поле, переполненный адреналином и азартом, он никогда не был в первых рядах, никогда не был кем-то выдающимся, но это не задевало его эго. Для кого-то его приоритеты были глупыми, но целью Чонина всегда было помочь другим добиться своего: любым способом забить гол и выиграть игру. Но теперь он хотел действовать, взять ситуацию в свои руки, выиграть жизнь и Чану, и самому себе. — Эй, — сказал Чан, медленно открывая глаза, словно всё это время он не спал, а терпеливо ждал, на что ещё осмелится Чонин. Вздрогнув, Чонин одёрнул руку, чувствуя, как жар прилил к его щекам. Это было так неловко, что ему захотелось провалиться под землю. Это было так приятно — касаться Чана — что он хотел повторить это ещё раз, и увидеть его реакцию снова. — Эй, — ответил он, окончательно сбитый с толку тем, как быстро билось его сердце. Он убеждал себя, что пульс ускорился из-за испуга, стараясь игнорировать едва различимое чувство, которое никак не мог назвать. Оно заставляло его смущаться ещё сильнее, невольно подкидывая воспоминания о том, как издевалось над ним подсознание, превращая сны в постыдные фантазии. — Ты опять покраснел, — Чан рассмеялся, заставляя щёки Чонина вспыхнуть ещё сильнее. — Да, потому что ты слишком близко. Чан фыркнул, резко отодвигаясь назад, и с глухим звуком ударился спиной о стену. Тишина вновь повисла между ними, и ехидный взгляд Чана буквально кричал «Я же говорил, что тебе будет неловко утром». — Я не хочу быть придурком, но думаю, что твои родители тебя ищут. — О, чёрт, — Чонин молниеносно вскочил с кровати в поисках рюкзака, в кармане которого лежал его телефон. — Шесть пропущенных звонков от мамы. И несмотря на то, что у него на самом деле были серьезные проблемы, он засмеялся, потому что, наконец, они были нормальными для обычного старшеклассника. Возможно, его посадят под домашний арест, но его это абсолютно устраивало. Это давало ощущение того, что всё и правда могло стать как раньше. Громко зевнув, Чан уселся на кровати и наблюдал за судорожными попытками Чонина собрать свои вещи. О, со стороны это могло выглядеть довольно двусмысленно. Чонин старался гнать прочь неуместные мысли, но это совсем не помогало справиться с нервозностью. Наконец собравшись, он обернулся, чтобы посмотреть на Чана, и его колени едва не подкосились. Когда он успел снять футболку? — Напиши мне, когда дойдешь до дома, — усмехнулся Чан и потер глаза, прогоняя остатки сна. Чонин кивнул, и, внезапно, иллюзорная безмятежность утра оказалась разрушена воспоминаниями обо всём, что произошло с ними за последние сутки. Он мог поклясться, что об этом подумал не он один. — Всё будет хорошо. Я обещаю. И Чонин поверил, но не потому что у него не было выбора, но потому что каким-то образом он знал, что Чан не врал. Придя домой, он смиренно выслушал гневную тираду родителей и, опустив голову, сбежал к себе в комнату. Конечно, он был наказан, но никогда в жизни Чонин так не радовался этому. Сев на пол, он прислонился спиной к двери, и написал Чану, как и обещал. Одно сообщение превратилось в десять, а затем в переписку, которая затянулась до самого вечера. У них никогда не было таких долгих разговоров, и самое удивительное, что это отвлекло Чонина от мыслей, не дававших покоя столько времени. Заставивших сделать то, что чуть не стоило ему жизни. Лёжа на кровати, он тревожно задавался вопросом, что будет с ним завтра, на следующей неделе. Какой будет следующая встреча с Хёнджином, Минхо и Феликсом. Следующая встреча с Чаном. Казалось, беспокойство обо всём на свете никогда не покинет его, но почему-то Чонин знал, что справится с этим. Чан обещал, что с ним всё будет в порядке. Они все будут в полном порядке.