Эйфория

Мэттью зевает и потягивается, недовольный, что будильник прервал его чудеснейший (как он полагает) сон. Рука слепо шарит по тумбочке, а затем с силой надавливает на все кнопки разом, только чтоб утреннее чудовище прекратило орать на весь дом. Верхняя губа чуть дергается в раздражении, и с мрачными мыслями он падает обратно на подушку. Он не выспался. Вчера он до поздней ночи просматривал статьи в "Tattle crime". Газетёнка была на редкость паршивой, и Браун сильно бы удивился, если бы в ней было от силы процентов тридцать правды... Но его невероятно умиляли эти бредни, которые журналист ("Журналистка"?) преподносил на голубом глазу публике. Его любимым ежедневным занятием стало листать сайт с описанием какого-нибудь нового, ужасающего в своей жестокости убийства. Листал он везде и всегда: за утренним кофе, за рулем, в душе. Только за последние пару недель Мэттью запойно ознакомился примерно с половиной публикаций на сайте, местами хихикая в кулак - а кое-где и откровенно смеясь, тыльной стороной запястья вытирая выступившие от хохота слезы. Он определенно хочет пожать руку человеку, что ответственен за это чудо. Это лучше любого сборника анекдотов. Впрочем, было там и действительно кое-что полезное, помимо заряда бодрости и настроения на весь день. Именно из материалов этого издания он узнавал о мало-мальски интересных событиях. Вчера вот, например, какой-то агент ФБР застрелил охотника-любителя прямо на глазах у его дочери. Браун еще раз зевает, перекатываясь на другой бок, и думает о том, какие забавные в мире творятся вещи. А затем, неохотно свесив ноги с кровати, идет собираться на работу.

***

Стараясь удержать в руке дымящуюся чашку с кофе, он деликатно стучит в дверь кабинета согнутыми костяшками пальцев. Раз-два-три, не больше. Затем, если не ответят - еще дважды. Раз-два. Одна из его хитростей: чтобы людей не раздражала постоянная барабанная дробь в дверь, следует стучать приглушенно, но настойчиво. Так ты даёшь понять, что не отстанешь ни при каких обстоятельствах, при этом не заявляя об этом напрямую. Полезно. Начальство, оно ведь бывает излишне нервным, с оттенком грусти вспоминает Мэттью. Когда он работал кассиром в какой-то забегаловке, его босс наорал на него за просчеты в кассовой книжке, из-за которой они лишились трети прибыли. Самое обидное, что это была даже не вина Мэттью - в тот день он даже не выходил на работу. Ну, во всяком случае, на той работе он тоже долго не задержался. Его бывшего начальника нашли на следующий день с головой, засунутой по самую шею в кастрюлю с кипящим маслом. Мэттью до сих пор ностальгирует, вспоминая запах жареных крылышек на косточке. Жаль, что он тогда слишком торопился, чтобы покинуть очередное место своего пребывания - иначе непременно выяснил бы, такой же этот мудак был мерзкий на вкус, как и на характер? —Входи! Мэттью с готовностью отворяет дверь и засовывает голову в дверной проем. Чилтон приглашающим кивком указывает на диван и предлагает войти. Выглядит он, как удовлетворенно отмечает про себя Браун, гораздо более дружелюбно по сравнению с его изначальными визитами в кабинет. Потому что когда он впервые принес кофе еще с пару месяцев назад, психиатр даже не вспомнил его имени... Мэттью бы соврал, если бы сказал, что это не ударило по его гордости. Совсем чуть-чуть, но все же... Усаживаясь напротив стола начальства, он быстро прокручивает в памяти тот самый первый раз, и не без удовольствия замечает, насколько все с того раза изменилось. —Доктор Чилтон? Разрешите? —В чем дело? Чилтон поднимает голову от документов и глядит на него равнодушным, незаинтересованным взглядом. Так обычно смотрят на каких-нибудь голубей под ногами, не смотрят даже - мажут взглядом. Мэттью становится слегка обидно, хоть виду он и не подает. Он откашливается деловито и становится по стойке "смирно": —Примите мои искренние соболезнования по поводу вашей секретарши. Подумать только, спускаться по лестнице и сломать обе ноги... Кошмар. Вот, что значит плохое освещение. Я уже заказал новую лампочку, завтра поменяю. "Да, кстати, не забыть бы, — проносится мысль, — недолго и самому ёбнуться. Судя по тому, как она визжала, когда падала, это действительно болезненно..." С другой стороны, кто ее заставлял носить такие высоченные каблуки? Мэттью вот каблуков не носит, поэтому его гораздо тяжелее столкнуть с лестницы. —Да, соболезнования приняты, — в голосе психиатра звучит уже откровенное раздражение, — Это все? Мне надо работать. —Нет. Я вам тут кофе принес... Эспрессо, тройной сахар. Подумал, как же вы теперь без кофе? Мэттью аккуратно ставит на стол небольшую чашку и пододвигает ее ближе к Чилтону. Тот смотрит на нее с таким подозрением, словно в любой момент ожидает вылезающей оттуда змеи или тарантула. Наконец осторожно, двумя пальцами берет предложенный напиток и небрежно бросает: —Кхм. Спасибо, э-э-э... —Браун, — подсказывает Мэттью. —Да, верно. Браун. Чилтон хмурится, видимо, смутно припомнив их собеседование. А потом взмахом руки велит убираться. И Мэттью послушно убирается. Но ненадолго. Если Чилтон думает, что сможет так легко от него отделаться - у Мэттью для него плохие новости. Потому что одной из черт, которую он в себе нежно ценил и уважал (помимо всего прочего), было упорство ездовой собаки в упряжке. Так же, как какой-нибудь Аляскинский маламут, он невозмутимо пробивал себе дорогу к цели: иногда, правда, вместо снега приходилось пробираться сквозь кровь. Но Мэттью к этому давно привык и даже не думал жаловаться. Поэтому уже позже Браун продолжал свои налеты на хозяйский кабинет. Мытье полов, уборка, сортировка бумаг, ремонт мебели. Все, лишь бы Чилтон хотя бы запомнил, как его зовут. Была у этого, правда, и практическая цель - наведываясь каждый день в богато украшенный кабинет с очередным надуманным поручением, он запоминал мельчайшие детали его обладателя. Сейчас вот, например, он смотрит на стопку дисков с испанской музыкой 80-х. Он давно подозревал, что загорелый оттенок кожи Фредерика не был следствием посещения солярия или еще какой-нибудь штуки для мажоров. Но только сейчас Браун понял, что, вероятнее всего, у психиатра были вполне себе настоящие испанские корни. Он это запомнит. Может, когда-нибудь пригодится. Размышления прерывает заинтересованный голос начальства: —Как самочувствие твоей сестры? —А? Мэттью озадаченно моргает. Потом спохватывается, спешно сцепляя руки в замок позади себя: —А, кхм. Сестры. Нормально. Виктории, — он мимоходом выдумавает имя на ходу, — стало немного лучше. Ненадолго, предполагаю... Но мы сохраняем оптимизм. Он немного молчит, блуждая взглядом по кабинету, пока взгляд не падает на толстую папку скрепленной между собой бумаги. Чувствуя необходимость перевести тему, он спрашивает: —Ваша новая научная работа? — он чуть склоняет голову набок, как какой-нибудь деревенский дурачок. Казаться рядом с такими, как Фредерик Чилтон, намного глупее, чем ты есть на самом деле - все равно, что брать на свидание полненькую подружку, чтоб казаться стройнее на ее фоне. Психиатру определенно должно это поднять и без того завышенную самооценку. —Да, — Чилтон самодовольно приосанивается, снисходительно поглядывая на него исподлобья, — психоанализ Абеля Гидеона. Слышал о нем? В притворной задумчивости Браун кусает губы, неопределенно шевеля в воздух пальцами. —Немного. Это ведь он в 113-й? Кажется, я что-то помню из рассказов медсестер. Убийство жены и троих детей? Фредерик кивает: —Именно. Я полагаю, он и есть печально известный Чесапикский Потрошитель. Мэттью недоверчиво хмурится, в замешательстве приподнимая брови. "Чесапикский Потрошитель? Гидеон?.." Он вспоминает журнальные вырезки двухлетней давности из "Tattle crime", которые он пересматривал на так давно. Смертельная интерпретация классических картин, рисунков из учебников по анатомии и каких-то еще неведомых ему произведений искусства действительно поражали воображение... Мэттью даже проникся к убийце странным, профессиональным уважением. Но Гидеон... Он вызывает в памяти лицо этого человека средних лет, который вместо пациента в операционной расчленил на кусочки собственную семью. Мэттью разглядывал тогда фотографии за завтраком, и у него даже не пропал аппетит при виде художеств Абеля. Тот был, безусловно, умен... Но настолько ли, чтоб совершать что-то похожее на убийства Потрошителя? Немой вопрос так и повисает незаданным, однако Мэттью уже и так знает ответ. Чилтон между тем, так и не дождавшись от него ответной реакции, продолжает: —К слову, именно об этом я и хотел с тобой поговорить, Мэттью. В том числе об этом. Браун встряхивается, моментально сбросив оцепенение. Об этом у него еще будет время подумать. Сейчас же он весь обращается в слух. —Видишь ли... В связи с повышенным уровнем опасности от наших пациентов, — Фредерик делает особенный упор на слово "пациентов", будто подчеркивая их обособленность от обычных заключенных, — нам нужны дополнительные меры предосторожности. В камерах есть видеонаблюдение, но мне кажется, этого недостаточно. Он делает паузу, выжидающе посматривая на Мэттью. —От меня требуется установить прослушивающие устройства? — уточняет Браун. —Да, и время от времени проверять их исправность. —Вас понял, доктор. Можете на меня положиться. Мэттью доволен. Да что там - Мэттью счастлив, как сраная дворняжка, которой кость бросили. Виляет метафорическим хвостом и щурится от радости. Если Чилтон поручает ему такое важное задание, значит, он ему доверяет. И именно ему, а не кому-нибудь еще! Он молодец. Он справился. Ноги сами несут его мимо однообразных серых коридоров лечебницы. Мэттью скачет еще через несколько лестничных пролетов, прежде чем наконец замедлить шаг и привести в порядок голову. Вдох-выдох. Спокойно. И почему он так бурно реагирует на такие банальные, казалось бы вещи?.. Однако уже у выхода из здания мысли вновь возвращаются к пресловутому Потрошителю. Браун был абсолютно точно, на все 99,9 процентов уверен, что Гидеон не мог им быть. Для него это было настолько же очевидно, насколько вообще может быть очевидна непричастность к таким утонченным произведениям искусства обычного хирурга. Но известно ли было об этом Чилтону - уже другой вопрос. Был ли он и правда настолько глуп, чтобы верить в свои сказки... Или Мэттью все же поторопился с выводами? Он не уверен точно, какой из этих двух вариантов расстроит его больше. Зато ему почему-то думалось, что ответ, каким бы он ни был, обязательно его заинтересует.