Эйфория

"Интересно." Он с долей исконно детского, незамутненного любопытства смотрит на живописную картину перед собой. Тело убитой медсестры насажено на штатив для капельницы, как шашлык. При мысли об этом у Мэттью бурчит живот: он ничего не ел с самого утра, спеша на срочный вызов от Чилтона. Он не знал, оповестил ли директор его первым о нападении, или это было вынужденный плановый обзвон всего медперсонала. Но он очень надеялся, что все-таки первый вариант. В последнее время его почему-то грела мысль о том, что Чилтон выделяет его из остальной массы идиотов не просто из прихоти или полезности... А потому что действительно хочет. Ни имея ни малейшего представления о том, насколько это соответствовало действительности, Мэттью все же был доволен. Если он захочет, чтобы это стало правдой - она таковой станет, хочет доктор Чилтон этого или нет. Место преступления за то время, что он тут торчит, уже оцепило ФБР. Мэттью чуть морщит нос. Представители закона всегда вызывали у него приступы мигрени и неконтролируемого желания убивать, в независимости от того, на кого был направлен пристальный взор правоохранительных органов. Он следит из своего угла за снующими туда-сюда криминалистами и потирает ноющие костяшки пальцев, поврежденные о титаново-крепкую (судя по ощущениям) кожу Абеля Гидеона. "Крепкие нынче врачи пошли", — угрюмо думает Браун, продолжая наблюдать за полицией. Вместе с ними в помещении находились еще элегантно одетая женщина и замученного вида тип в мятой рубашке. Последнего Мэттью помнит по недавней публикации в "Tattle crime" - кажется, это именно он тот "психически нестабильный профайлер, которого допускают до работы с местом преступления". Брауна немного смущает тот факт, что он пока не может прочитать его так же легко, как остальных. Но он особо не беспокоится: ничего невозможного в этом мире не существует. Если потребуется, он его непременно разъяснит, а пока что его занимает другой человек в этой комнате. Напористая женщина вышагивает мимо него по кафельной плитке, и чеканный стук каблуков, как выстрел дробью, выдает в ней сильную личность. Мэттью обычно такое уважал, но конкретно сейчас был напряжён до предела: во многом из-за того, что именно эта женщина, очевидно, является причиной дурного расположения духа Чилтона. Глядя на то, какие неприязненные взгляды они друг на друга бросали, Мэттью вдруг на секунду волнуется: что, если эти двое - бывшие любовники или даже разведенная пара? От ненависти до любви, как говорится, один шаг, а Брауну очень не нравилась мысль о том, что кто-то, чисто в теории, может покушаться на Чилтона. Он и сам не понял до конца, почему. Возможно, чувство собственничества иногда все же дает о себе знать. Ему с детства не нравилось, когда кто-то трогал его игрушки. Но, понаблюдав за ними еще немного, он решает, что опасения напрасны. Это всего лишь взаимная, стандартизированная ненависть, не запятнанная никакой любовью. А уж это чувство Мэттью понимал куда больше, чем последнее. Женщина между тем продолжает начатый, судя по всему, ранее диалог на повышенных тонах: —Гидеон находился под вашей ответственностью, доктор Чилтон. И под вашей ответственностью было предотвращение подобного рода инцидентов! —Внештатные ситуации случаются, доктор Блум, — скрипит зубами Чилтон, — мы не можем предотвратить абсолютно любое развитие событий. Частная психиатрическая практика притупила ваши административные навыки. Доктор Блум с отвращением смотрит на него, прежде чем резко ответить: —У вас этих навыков не было никогда. С этими словами она стремительно покидает кабинет, и каждый шаг отдается в висках Мэттью грёбаной наковальней. Надо бы все-таки поесть, ибо от голода начинает болеть голова. Фредерик остается стоять на месте, щуря глаза от раздражения. Браун чувствует острую необходимость подбодрить пылающее праведным негодованием начальство. —Да ладно вам. Не расстраивайтесь, — шепчет Мэттью Чилтону, убедившись, что доктор Блум отошла на достаточное расстояние, — может, Гидеон и ее потом убьет. Она же тоже его психиатр. Спорю на что угодно, ее смерть будет крайне болезненной... —Что ты такое говоришь, Мэттью? На него ошарашенно уставились пара зеленых глаз. Браун впервые за все время замечает, как завораживающе они мерцают в тусклом свете коридорных ламп. Красиво... Эстетично даже. Его посещает ленивая, отрешенная мысль о том, чтобы эти глаза вырезать и поставить в формальдегиде на полочку - но он тут же ее отбрасывает. Нет, такие глаза смотрятся гораздо симпатичнее в естественном виде. Непосредственно вместе с остальными органами целиком, в смысле. Так что Мэттью не будет этого делать. Он просто будет как можно чаще находиться рядом и в них заглядывать. Но Фредерик по-прежнему продолжает на него молча пялиться, и он вздрагивает, отрезвленный. Он как можно непринужденней выпаливает: —Я пошутил. Простите. Профдеформация, понимаете? Он виновато разводит в стороны руками, улыбаясь милой своей, обезоруживающей улыбкой. Не похоже, что Чилтон ему поверил, но того сейчас беспокоят более насущные проблемы. Проведя рукой по лицу, Чилтон устало вздыхает: —Ладно... Нам нужно отдохнуть. Жду тебя завтра на рабочем месте в восемь, как обычно. Не опаздывай. —Разумеется. До свидания. Последние слова Браун говорит уже в спину уходящему психиатру. Ну, он-то уходить пока не собирается. Для начала ему, раздираемому любопытством, надо кое-что выяснить.

***

—Это что, внеплановый перевод? Сообщите Фредерику, что если он хочет так покарать меня за свою медсестру, пускай лучше переселит поближе к выходу. Камеры там как раз пустуют, и у меня будет время подумать над своим поведением в ужасающей тишине и одиночестве. С первых же секунд Мэттью может сказать, что Абель его узнал. Разумеется, мелькает довольная мысль, как не узнать того, кто зарядил ему двойкой аккурат по челюсти. Он закрывает за собой дверь в камеру и в упор приближается к Гидеону, так, чтобы между ними оставалось как можно меньше свободного пространства. Уставившись на него в упор, он спрашивает: —Вы - Чесапикский Потрошитель? Гидеона, кажется, вовсе не беспокоит такой "таранный" подход и нарушение всяких личных границ. Он только наклоняется к нему и спокойно хмыкает: —Мне казалось, сегодня днем со мной это обсуждало как минимум двое человек. Или у вас нет привычки подслушивать? —Я прекрасно знаю, о чем вы говорили, — блеф чистой воды. У Брауна нет доступа ни к камерам, ни к звукоряду, но это его ничуть не смущает, — Прослушки сейчас нет, я ее отключил... На время. Мне нужно услышать это от вас. То, о чем говорит Мэттью - не просьба. Это приказ, достаточно явный и поражающий своей наглостью даже Абеля. Несмотря на это, он все равно не боится. Не боится того, что Браун может зубчиком от вилки - тем, что Гидеон вскрыл наручники - вскрыть ему горло. Не боится, хотя точно знает, что он на это способен. Так же, как и знает, что делать этого Мэттью пока не станет. Не тогда, когда они находятся в прекрасно охраняемой каменной коробке с видеонаблюдением. Это ужасно, ужасно выводит из себя, но прежде чем Браун успевает перейти к более серьезным действиям, хирург неожиданно говорит ему: —Я полагаю, что да. Я - Потрошитель. Мэттью моргает. Либо Гидеон нагло лжет, либо... Либо что? Он ведь не мог ошибиться. Этот человек просто не может быть Потрошителем. Он облизывает губы и хрипло переспрашивает: —Вы полагаете? Что это значит? —Это значит только то, парень, что кто-то взял кусок больше, чем смог откусить, — ухмыляется Гидеон, — и что ничего из того, о чем со мной говорили мистер Грэм и доктор Блум, ты не слышал. Но у меня, знаешь ли, сегодня хорошее настроение - столько внимания к своей персоне, право. Так что я повторю то же самое, что говорил им. По заверениям Фредерика, Лох-несское чудовище, которое вы зовете "Чесапикском Потрошителем" - я. Я же, в свою очередь, теряюсь в догадках своего больного разума. Тут Абель делает многозначительную театральную паузу, словно актер, проигрывающий в голове реплику следующей сцены. Затем он продолжает неторопливо: —Кто знает, что мне втолковывал доктор Чилтон, пока я пускал слюни под его мешаниной... Как считаете, это достаточное оправдание для того, чей и без того больной мозг привели в полный беспорядок? Гидеон уже откровенно издевается, но Мэттью не слушает. Он внезапно вспоминает препараты, которые регулярно подготавливал для сеансов своего начальства с Абелем. Большинство из этих препаратов он не видел даже в хранилище клиники, а значит... Вот оно что. Губы сами растягиваются в восторженной ухмылке. Фредерик намеренно пичкал Гидеона какой-то дрянью, силясь перепрограммировать его мозг на то, что было нужно ему. А ему была нужна слава лечащего врача печально известного Потрошителя - Мэттью не знает, зачем, но предположить не составляет труда. В конце концов, у доктора была ахиллесова пята в виде чрезмерно хрупкого и огромного эго, которое толкало его даже на подобные вещи. "Вы фантастическая сволочь, доктор Чилтон...", — сердце бешено стучит между ребрами, но не от шока: от предвкушения. Он выходит на свежий воздух и долго смеется, скалясь до десен в ответ на безмолвное покачивание деревьев.