Эйфория

Чтобы вычистить из-под ногтей запекшуюся кровь, надо взять половинку лимона, запустить в нее пальцы и поскрести мякоть. Потом сполоснуть руки теплой водой. Если же кровь въелась в одежду, спасти любимую рубашку поможет кубик льда с перекисью. Надо всего лишь потереть кровавые пятна льдом, а затем замочить с раствором перекиси и оставить на полчаса. Чтобы жертва не оставляла широкие полосы на коже при сопротивлении, следует заблаговременно облачиться в закрытую ткань. Царапины на теле вызывают слишком много вопросов, и думать об этом заранее - лучший из возможных вариантов. ...Мэттью перебирает в уме весь свой ценный жизненный опыт в терпеливом ожидании, пока Фредерик вернётся домой. А ждать приходится очень, очень долго: насколько он знал, после ухода с поста директора клиники Чилтон занялся "писательством", а потому появлялся дома лишь короткими набегами. Мэттью тоскливо цокает языком, теребя корешок какой-то книги, великодушно оставленной доктором. Жаль. Он не снимал с него чёртов ошейник из соображений "безопасности", и Мэттью приходилось полдня сидеть в удушающем кольце, в гордом одиночестве своего подвала. Как грёбаная собака в будке. Впрочем, был во всем этом и плюс: к ошейнику он даже как-то пообвык. Как и к ситуации в целом. Жизнь в качестве ручного психопата доктора Чилтона казалась ему многим лучше, чем участь Абеля, да упокоит Господь его душу (при этой мысли Браун не может сдержать гаденькой ухмылки - в том, что опальный хирург заслужил достойного упокоения, он сильно сомневается.) Изредка, когда становилось совсем уж скучно, Мэттью со всем своим богатым воображением даже представлял подле себя призрак съеденного доктора. Вести задушевные беседы с самим собой - вещь, бесспорно, увлекательная, но он вынужден был признать, что из Гидеона был не самый плохой собеседник... Пока тот был жив. В его реалистичных фантазиях Абель всегда представал с обрубками ног, харкающим кровью и мешаниной из рвотных масс - но все равно иронично ухмыляющимся его, Мэттью, репликам. Ну, еще без одной почки. Это небольшое отступление от реальности Браун мог себе позволить. Из принципа. Он как раз дискутирует с Гидеоном (с собой) о важности замены мяса соевым белком, когда за этим занятием его и застаёт Чилтон. Не говоря ни слова, доктор стремительно приближается к сидящему по-турецки Мэттью и начинает медленно отщёлкивать ошейник. Кажется, он чем-то взволнован. Довольно мурлыча себе под нос, Браун ластится под пальцы Фредерика, стараясь задобрить последнего. Ему даже не приходится особо притворяться, пока доктор снимает с его горла ошейник - руки бывшего психиатра были крайне приятными на ощупь. Мэттью соврал бы, если бы сказал, что ему не нравятся эти нарочито-случайные, нежные прикосновения. А лгать (во всяком случае, себе) он не любил. Чилтон тем временем окончательно отстегивает ошейник и тянет его за локоть вверх, за собой. —Пошли. Послушно вставая со своего матраса, Мэттью задается вопросом, что его ждет на этот раз. Нет, он не особо беспокоится насчет своего здоровья или жизни - за все то время, что он провёл у Чилтона, доктор ни разу не показал себя жестоким человеком. Мэттью это, если честно, вполне устраивало. ...ровно до того момента, пока Фредерик завел его в ванную комнату и встал напротив двери, загораживая ее всем телом. Затем доктор спокойно сказал: —Раздевайся. Брови удивленно взлетают вверх, но Мэттью вовсе не протестует. Его не беспокоит даже напряженный взгляд, которым психиатр одаривает его, стоя на своем посту. Просто он немного удивлён таким нарушением личного пространства, только и всего. И он бы соврал, если бы сказал, что ему это сильно нравится. Чилтон столбом замирает у двери, пока он ловко освобождается от одежды. Впрочем... Возможно, он может этим воспользоваться в своих ужаснейших, корыстных целях. Ему же надо оправдывать свое звание социопата. Поэтому он принимает свой излюбленный вид кроткого щенка и наклоняет на бок голову. —Вы так и будете здесь стоять? — интересуется Мэттью, лукаво сощурив глаза, — Я не против. Только дверь хотя бы закройте. Холодно. Ему доставляет истинное удовольствие наблюдать, как лицо Фредерика покрывается при этих словах неравномерными красными пятнами. Доктор кидает слегка встревоженный взгляд на большое зеркало над раковиной, а потом - снова на Мэттью. И у последнего все моментально встает на свои места. Браун улыбается с приветливым, ласковым снисхождением в голосе: —Что, боитесь, что в ваше отсутствие я разобью зеркало и зарежу вас осколком? Зря он это сказал. Ему в ответ хмурятся и скрещивают руки на груди. —Я остаюсь здесь. Это не обсуждается. —В таком случае, может, поможете помыть мне голову? — с надеждой поднимает глаза Браун. Не сказать, что он сильно нуждается в помощи... Но Мэттью до сих пор помнит потрясающие прикосновения пальцев к коже головы. То, как мягкие, не обременённые тяжелым трудом подушечки невесомо касаются волос - и то, с каким придыханием реагирует на это его собственное тело. Минуту спустя Фредерик размещает Брауна в наполненной до краев ванной и с судорожным (предвкушающим?) вдохом почёсывает мыльную кожу на черепе. От его головы Чилтон переходит все ниже, и его нежная кожа на пальцах обводит ключицы, а после опускается все ниже - на мышцы пресса (которые Браун совсем незаметно, но напрягает). Достигнув незаметно татуировок, украшающих россыпью чужое тело, Фредерик любопытствует: —Что они означают? Мэттью следит за его взглядом. —О, библейский сюжет. Падение Люцифера и становление падшим ангелом. Видите рога, вот тут? Аллюзия на дьявола. Чилтон с сомнением рассматривает его тело с пристальностью паталогоанатома, изучающего труп. —Правда? — он хмурится, — Просто... Не пойми меня неправильно, но... Эти узоры больше напоминают какое-то сломанное колесо. Или кричащую тыкву. Наглотавшись от неожиданности воды, Браун закашливается, слишком шокированный от такого заявления, чтобы дать адекватный ответ. Я вас ненавижу, доктор Чилтон. Имейте в виду. —Неправда. Ничего не похоже, — бурчит Мэттью, впрочем, такой бурной реакцией заведомо выдав свое положение. Чилтон выжидающе смотрит на него. Когда он выключает воду, чтобы смыть остатки пены, Браун со всем своим неудовольствием понимает, что отвертеться от ответа не выйдет. Неохотно он продолжает: —Видите ли, доктор. Закон, по которому у нас в стране разрешены манипуляции с собственным телом только с восемнадцати лет, придуман, очевидно, не зря. Только я в свои пятнадцать об этом как-то не задумывался. —И? — устав ждать, Фредерик раздраженно его подталкивает. Мэттью морщится: —Да ничего особенного. Просто когда я набивал их в этом возрасте у дешевого мастера, мне казалось, что это выглядит круто. Я ткнул пальцем в пару первых попавшихся рисунков и... Вот. Со стороны они выглядели интересно. —То есть, — Фредерик медленно проводит губкой вдоль его хребта, — ты хочешь сказать, что даже не понимал, что здесь изображено? И набил непонятно что на всю спину? Ты... Это имеешь в виду?.. Мэттью морщится. Но все же отвечает: —Я бы не был так категоричен. Но, в целом... Ход ваших мыслей идет в верном направлении. До этого самого момента Мэттью никогда бы не подумал, что Чилтон умеет настолько истерически смеяться. Его образу пафосного, претенциозного павлина это определенно вредило. Но останавливать свой заливистый хохот доктор, судя по всему, не спешил, и Мэттью мерзкой булавкой кольнуло иррациональное возмущение. —Перестаньте... — как бы Браун не старался звучать надменно-холодно, в голосе все равно проступала обида. —Извини... Я просто... Чилтон вновь заходится в приступе смеха. Насупившись, Браун мрачно глядит исподлобья на то, как доктор сгибается от хохота пополам и хватается за край ванны, чтобы не потерять равновесие. Если бы Чилтон не был Чилтоном, хмуро думает Мэттью, он бы уже валялся с рассеченным горлом и бьющим из него фонтанчиком крови. И ему для этого даже не потребовался бы осколок зеркала. К счастью для Фредерика, Мэттью не был любителем вегетарианской пищи. В смысле - Мэттью не был любителем приверженцев к вегетарианской пище. Поэтому только на этот раз он простит Чилтону такое самоуправство.

***

Позже Браун, невероятно довольный тем, что его наконец отчистили ("и даже погладили") сидит на диване и ложка за ложкой сметает принесенное Фредериком овощное ризотто с грибами. Тот, к слову, сидел рядом и неспешно, по-аристократически, вкушал собственную порцию. На достаточно большом расстоянии, правда, но все равно рядом. Мэттью этим тоже очень доволен. —Вы вкусно готовите, — отмечает он - вполне искренне, продолжая опустошать тарелку с овощами. Чилтон усмехается: —Тебя это так удивляет? —Нет, просто не думал, что без мяса можно сделать что-то съедобное, — Браун предельно честен. Он старательно обгрызает броколли и высовывает язык, чтобы вылизать им тарелку. Через пару минут усердного поглощения вегетарианской пищи он вдруг вскидывает голову и одаряет Фредерика внимательным взглядом: —Кстати, доктор. Позвольте поинтересоваться... К чему все эти гигиенические процедуры? Мы с вами живем всего ничего. Рановато для таких проявлений нежности. —Тебя надо было привести в надлежащий вид, — психиатр коротко усмехается, пропуская мимо ушей последнюю реплику,— Завтра мы идём к одному... Человеку. Больше Фредерик не говорит ничего: ни имени человека, ни причины, по которой он, Мэттью, вдруг понадобился доктору в сопровождающие. У него присутствуют некие соображения на этот счет, но их Браун решает оставить при себе до поры до времени. Он еще успеет удовлетворить свое любопытство. А пока он, с позволения хозяина дома, подцепляет ловкими пальцами пульт от телевизора и листает кабальное. По какому-то из центральных каналов унылый дядечка в черной рясе уже битый час вещал что-то о том, что пути Господни неисповедимы, про покаяние и (кажется) пожертвования церкви размером в триста тысяч долларов. Увлекшись представлением, Мэттью даже не сразу замечает пристальный взгляд Фредерика, которым тот буравил его вот уже минуту. А когда замечает, сразу же переключает канал, но остановить неуемное любопытство психиатра не успевает. Чилтон интересуется - небрежно, но что-то в его позе убеждало в том, что от него очень хотят услышать ответ: —Ты религиозен? Мэттью долго блуждает глазами по шикарной (но девственно необжитой) гостиной, прежде чем ответить: —Религиозность и вера - разные вещи. Хожу ли я на мессы? Целу́ю ли я руку епископа, пальцы которого побывали неизвестно в чьей заднице? — зубастая ухмылка, — Нет. Верю ли я, что где-то в теории существуют аморфный мужик, который карает бренных грешников? Без понятия. Но знаете, доктор... Он наклоняется ближе, и Фредерик не отстраняется. —Если бы он всё-таки существовал, и ему было бы не наплевать на своих детей - он бы никогда не позволил ходить по земле таким, как я, — Мэттью ухмыляется криво, с еле заметной скорбью, — Так что если он все же есть, я очень сильно в нем разочаруюсь. Лучше бы ему так и оставаться легендой на страницах Библии. —Ты...— Чилтон внезапно задыхается, завороженный равнодушным взглядом напротив, — Ты... Мэттью не дает ему продолжить. Он перебивает с маниакальной улыбкой: —Вы не представляете, несколько просто лишить кого-то физического и умственного превосходства. Пара ударов - и человек мочится под себя. Надрез - и он уже никогда не сможет двигаться. Еще один надрез - и вместо мыслящего существа на кровати лежит овощ, — довольный блеск в глазах, — На месте доктора Лектера я бы сильно остерегался своей человеческой природы, от которой никак, увы, не избавиться... В мире существует множество людей, которые могут обернуть эту природу против него. Хищные зрачки сужаются. —Тебя, например, — Чилтон не спрашивает. Он утверждает. —Например, меня. На него смотрят: оценивающе. Сосредоточенно. Но не как на зверушку в зоопарке, а как на... Мэттью впервые не может подобрать слов. Мэттью растерян и сжимает непроизвольно краешек дивана, пока Фредерик продолжает его убивать своим испытующим взглядом. Мэттью больше так не может, не может выносить этих блядских блестяще-изумрудных глаз, они поглощают его душу (то, что от нее осталось) и убивают тело. Мэттью неслышно выдыхает через нос. —Скажите, доктор... — он говорит заторможенно, — Что заставило вас пойти в психиатрию? Вы когда-то спрашивали то же самое у меня. Я думаю... Что вправе задать ответный вопрос. Когда Фредерик отвечает, Брауну кажется, что он изо всех сил пытается не смотреть ему в лицо: —Я... Я убил человека. Мэттью поднимает глаза. —Вернее... Не смог его спасти, — следует тихое добавление. Мэттью ждет. —На одной из операций, когда я был хирургом... Что-то пошло не по плану, — Фредерик отпивает из своего бокала с вином, невидяще уставившись вдаль, — Такое случается. Не так уж редко, к сожалению. —И он умер? Тот, кого вы оперировали? Чилтон кивает, не глядя на него. Браун лишь замечает (до ужаса скованный) язык его тела, когда доктор стискивает ожесточенно в пальцах бокал. —Это не убийство, — Мэттью спокойно откидывается на спинку дивана, —Это... Несчастный случай на производстве. Почему вы об этом так беспокоитесь? —Что ты имеешь в виду?.. "То, что мне приходится объяснять вам очевидные вещи", — глубокий вздох. —Вас беспокоит чужая жизнь, за которую вы даже не несете ответственности. Почему? — повторяет Мэттью, уже более настойчиво. Он и сам не до конца понимает, почему ему так важно услышать ответ. Но он очень хочет его услышать. —Не уверен, что смогу тебе это объяснить, —Чилтон с какой-то грустной полуулыбкой смотрит прямо ему в глаза, — Я мог бы помочь, если бы ты не понимал этого с позиций психически больного. Если ты был не в состоянии осознать важность человеческой жизни из-за ментального расстройства... Мэттью молчит. И смотрит. —Но я не болен. —Нет, — с ним соглашаются, — не болен. И никакого расстройства психики у тебя нет. Я не смогу тебе этого объяснить, потому что ты не в состоянии услышать мои объяснения. Прослушать - может быть. Но не услышать, понимаешь? Когда Мэттью ворочает разом распухшим языком, чтобы ответить, ему кажется, что слова исходят вовсе не из его уст: —Я мог бы... Хотя бы попытаться понять. —Ты думаешь, в этом будет смысл? Мэттью не отвечает. Он просто не знает, что ответить. А еще он не хочет ничего отвечать. Вместо этого он наклоняется ближе к Фредерику. В любой момент тот мог отпрянуть, отскочить - ударить его, в конце концов. Но доктор этого не делает. Чилтон замирает и не отрываясь глядит в его темные зрачки, без страха и колебаний, как в глаза хищнику. Если при встрече с диким зверем показать страх - он это почувствует, почувствует на инстинктивном, заложенном природой, уровне. А потом разорвет в клочья. Мэттью не чувствует у человека под ним страха, а потому не чувствует желания сделать из доктора мясную котлету. Он лишь машинально облизывается кончиком языка (быстро, словно змея), и накрывает рот доктора своим. И долго, тщательно прислушивается к своим ощущениям. Губы Фредерика - удивительно мягкие. Они пахнут крепким табаком и бальзамом с увлажняющим эффектом. Зарплата психиатра и автора бестселлеров определенно позволяет покупку очень недешёвых средств для ухода за лицом. Едва касаясь мочки уха человека, которого сейчас прижимал всем весом к дивану, Мэттью шепчет проникновенно: —Представьте, что объясняете незрячему, как выглядят цвета, доктор Чилтон. Расскажите мне... Какова ценность жизни. Хрипло мурлыча, он выгибает позвоночник, опирается на локти по обе стороны чилтоновской шеи. Смотрит на Фредерика: застывшего. Но не испуганного. Он находит это весьма удовлетворительным. Ему это нравится. Им обоим это нравится. Мэттью продолжает нависать над доктором, пока последний шумно втягивает носом воздух. Теплые, даже горячие ладони Чилтона блуждают по его лицу, шее, комкают воротник рубашки. И Мэттью дает ему это делать. Доктор Чилтон вновь вовлекает его в очередной настойчивый поцелуй, и вот тут-то Браун окончательно теряется. Но не от удивления - Мэттью наконец утопает в изумрудных глазах целиком, отдавшись пугающей, пьянящей эйфории. И впервые в жизни осознает, что у него нет никакого плана. Поэтому он просто прикрывает глаза и позволяет Фредерику взять контроль на себя.