Идеал

Утром Дан сготовил Осаму сырники, сладкие и вкусные. Дадзай пришёл на залитую утренним солнцем кухню и сонно сел за стол. — Слушай, Дан… Обними меня? — Чего это ты? Кадзуо, уйдя от плиты, подошёл к Осаму и обнял его за плечи, как родители обнимают расстроенных детей. — Что случилось? — Сенсея жалко… — А что с ним? — Он в последней своей новелле пишет о себе. И он очень болен, ему так плохо… Осаму уткнулся в грудь Дана. — Хороший мой, Осаму… Вон как… — Бедный сенсей!.. От жалости, Осаму готов был расплакаться, но достаточно умело сдерживал слёзы. — Осаму, тебе отвлечься надо. Давай телевизор включу? Новости уже закончились. — Давай… Кадзуо нажимает кнопку на пульте и комнату оглашает несколько механический голос корреспондента. — А, нет… Не закончились. — Ладно, давай послушаем. «В две тысячи двадцать втором году в Японии родились 799 728 детей, что на пять целых и одну десятую процента меньше, чем год назад, и является самым низким показателем с начала ведения учёта в тысяча восемьсот девяносто девятом году. Сорок пять целых и семь десятых процента японцев не хотят иметь детей. Были опрошены люди с восемнадцати до сорока лет. При этом половина опрошенных утверждает, что это не связано с деньгами. Восемь процентов опрошенных не хотят иметь детей, потому что придётся расстаться с прежним образом жизни.» Осаму почувствовал, как ему поплохело. Успокоился, да уж. — Ой-ой-ой… — Выключим?.. — Да ты смотри если хочешь, а я поем и пойду… Сырники были действительно хороши на вкус, но Осаму не мог есть с действительным удовольствием. Он думал только о том, сколько людей ещё не опрошенных, включая его самого. Он тоже не хочет. И тоже из-за жутко эгоистичной причины. Осаму задумался: что важнее? Чего стоит любовь всей жизни, в сравнении с эволюцией и человечеством? Это всего лишь Рюноскэ, а то — ещё один человек, потомки которого увидят следующее столетие. Как можно прекратить историю семьи, укладывающейся в несколько веков, только из-за несчастной любви к человеку, который даже не знает о твоём существовании, и из-за того, что не хочешь прекращать жить, как живёшь сейчас?

***

Прошло несколько недель. Осаму всё ещё жил у Дана, лишь иногда заявляясь домой. На звонки родных он, конечно, отвечал, и на вопросы говорил, что работает у себя в кабинете и почти не бывает на улице. Всё чаще он думал о будущем. Осаму бросало в ужас от одной только мысли о какой-то неизвестной женщине, из-за которой придётся распрощаться с дорогим его сердцу человеком. Ему казалось, что это из-за высоких моральных принципов, и он не может изменить своему возлюбленному, но в один момент он понял, что началось всё не с этого, не пришло просто так — эту мысль навеял на него разговор с другом, за которого Осаму был на самом деле рад. В один день Дан вернулся из магазина и не увидел Осаму ни за кухонным столом, ни в гостиной. — Осаму, ты где? Я принёс тебе твой любимый мармелад. Кадзуо заглянул в спальню и его охватил ужас. Осаму лежал в футоне, широко раскрыв глаза. Он весь дрожал. Дан быстро подбежал к нему. — Эй, ты чего? Осаму? Совсем не понимая, как действовать дальше, Кадзуо тряс Осаму за плечи. Дадзай был горячий и весь взмокший. Это похоже на нервную горячку. Кадзуо тут же вызвал скорую. В ожидании врача, Кадзуо сидел рядом с Осаму, понимая, что тот его будто не видит. Дадзая бросало то в жар, то в холод. Дан гладил его по голове, тоже мокрой, и читал на губах Осаму что-то. Дадзай говорил, не издавая каких-либо звуков. И это было «Акутагава-сенсей».

***

Через час Осаму лежал с холодным полотенцем на лбу. Кадзуо изучал рецепт, выписанный врачом. — Осаму, я в аптеку схожу? — Нет…! Не надо…! Я не хочу оставаться один… Тяжко вздохнув, Дан выключил свет и лёг рядом. Осаму был в бреду, он лежал с настолько же широко открытыми глазами, смотря то на Дана, то в потолок. Но Дана он не видел, будто смотрел сквозь него. Зажмурившись, Дадзай крепко обнял руку Кадзуо. — Акутагава-сенсей, не оставляйте меня одного… Не уходите, не надо… Не надо… Мне больно, сенсей… Очень больно… На янтарных глазах проступили слёзы. — Акутагава-сенсей… Дан переложил его руку себе на спину, позволяя почувствовать его присутствие. Значит, Осаму видит Акутагаву? Это ли не шанс помочь ему хоть на пару секунд почувствовать крупинку заботы, хоть её каплю, среди огромной бездны страха и боли? Возможно, это даже не даст должного результата, но почему не подыграть? Вдруг, всё-таки поможет? Кадзуо пытается подделать голос Рюноскэ, при чём получается на удивление хорошо. Он обнимает Осаму, мягко поглаживая его спину. — Хорошо, хорошо, я никуда не уйду. Я рядом, мой Осаму. — Не бросайте меня, Акутагава-сенсей… — Я никому тебя не отдам. Этой ночью оба не могли уснуть. Дан то и дело успокаивал Осаму, притворяясь Акутагавой, целовал, так, как ему казалось, целует Рюноскэ. Постоянно приходилось вставать, чтобы сменить компресс на лбу Осаму. Через каждый час — поить лекарством. Кадзуо надеялся, что скоро станет легче. Осаму было больно и страшно, он не переставал бредить, пугаясь чего-то мнимого и прося сенсея уберечь его. Дан обещал всегда быть защитой Дадзая, а в ответ — видел нервную улыбку на болезненном лице и слышал бормотание: «Акутагава-сенсей, Вы настоящий герой!» Под утро Дан сидел совсем сонный, а Осаму всё-таки отключился. Кадзуо держал его за руку, чего Осаму просил, конечно же, у Акутагавы.