die Chance: 1,2

(Вальтер) Вальтер не может спать. Они в богом забытом поезде, в богом забытой саванне, пересекают… Шелленберг всегда удачливости Штирлица поражался. Оказывается, она распространяется и на спутников Штирлица. Потому что иначе Вальтер никак не может объяснить, как они пересекают столько английских колоний в Африке. Наверное, если рассуждать логически, летом 1945-го у Великобритании других проблем навалом. Наверное, мало кто выбирал такой странный маршрут бегства, вот и проверяли не так тщательно, как, они слышали, бежавших через Португалию в Аргентину. Да, они два идиота, которые бегут через Италию, Алжир, Египет, Судан, Эфиопию, и вот теперь через Кению до ЮАР. Право, Штирлиц в чём-то прав: здесь их не найдут, потому что здесь их не ищут. — … Вальтер косится через плечо: Штирлиц даже не сопит толком. Не храпит, не ворочается, рядом с ним вообще идеально спать, если бы не одно «но» — Вальтер думает совершенно о другом. Они спят на одной койке в общем вагоне, едва ли не в толпе, храп вокруг тот ещё — но не храп не даёт Шелленбергу спать. А то, что у них со Штирлицем один билет на двоих, ну, пропустили их да и ладно, одна койка на двоих тут много у кого. Они спят, а точнее Штирлиц мирно спит, положив руку под голову, пока Вальтер всем телом прижимается спиной к его спине. Спина у Штирлица широкая, это сразу понятно было. Но, оказывается, спина у Штирлица ещё и очень тёплая. Как печка. И спина у Штирлица мускулистая, жёсткая, но к ней так удобно и комфортно прижиматься. Парадокс не даёт Вальтеру покоя. Может, дело в защите? Прижимаясь к такой широкой спине, ему кажется, что больше ничего не страшно, Вальтер чувствует себя в безопасности, как будто с ним больше ничего не может случиться. Другие мысли тоже не отпускают. Друг или всё же большее?.. Штирлиц не позволяет себе ровным счётом ничего. — Я слышу, как ты думаешь, — вдруг очень тихо замечает Штирлиц. Вальтер вздрагивает и почти падает с койки: его ловят чужие сильные руки, как только Штирлиц успевает так быстро перевернуться на другой бок и поймать? Теперь он обнимает и прижимает Вальтера к своей груди: спиной к груди и, если обращать внимание на детали, то ногами они путаются. Вальтер настороженно всматривается в темноту вагона, но все поблизости спят. А дальше просто их не увидят. — Я ведь ничего о тебе не знаю, — сразу сдаётся Вальтер. Шум колёс скроет их разговор от посторонних ушей, как и никто не обратит внимания, что говорят они по-немецки. Сейчас к немецкой речи сразу настороженно относились, поэтому оба старались лишний раз не болтать. — Ты знаешь самое важное, — шепчет Штирлиц так близко, что его губы касаются уха Вальтера, — Но не знаешь, как оно называется. Какой догадливый. Шелленберг не поясняет, что его тревожит, о чём он думает, Шелленберг не поясняет ровным счётом ничего — а Штирлиц уже знает. Жаль, его, Штирлица, Шелленберг не понимает. — Я не понимаю, — со вздохом, но совершенно честно признаётся он. — Например, ты знаешь, какой я люблю кофе, — Штирлиц медлит, предлагая продолжить, и как будто поднимает его чуть крепче. — Конечно. С ложкой сахара, хотя, как по мне, так такая гадость, — Вальтер улыбается уголками губ. — А ещё ты знаешь, что я сплю на правом боку и едва ли шевелюсь, поэтому ты ночью укрываешь меня украденным у меня же одеялом. Потому что ты как раз ворочаешься во сне, Вальтер. — Да… В этом поезде узнал. «Одеяло» — громко сказано, у них одна какая-то тряпка на двоих. И, да, Вальтер то крадёт её сам, но возвращает, укрывая Штирлица. — Ты знаешь такие мелочи, и ты всего лишь не знаешь, как меня зовут, — продолжает тот. — Всего лишь? — передразнивает Вальтер. Хотя он всё понял. Поэтому не просит. — Всеволод, — Штирлиц вдруг признаётся сам, едва касаясь губами его скулы. Жест похож на поцелуй и не похож одновременно. — Все… во-лод, — Вальтер пробует такое непривычное имя на язык. Хорошо хоть без странных русских звуков обошлось, из тех, что он бы никогда с первого раз не произнёс. Буквы знакомые, звуки вместе вяжутся, и всё равно… Имя отдаётся на языке непривычным привкусом. Вальтер пока не решил, приятным или нет. — Меня так от рождения назвали, — шепчет Штирлиц. — Потом появился Максим Исаев. После Макс Отто фон Штирлиц. И ещё очень много имён, но, если хочешь, зови Максом. Я давно считаю его своим именем. Вальтер приоткрывает рот, но слова не вырываются. Он вместо головой качает. Штирлиц, должно быть, почувствует, потому что точно не может видеть. — Не хочу. Хочу другим. Штирлиц чуть отстраняется и одну бровь поднимает. — Вы русские, свои имена часто сокращаете. Не только длинные, как все остальные, ну, тот же Фриц из Фридриха. А все имена. — Вальтер сцепляет пальцы перед собой и поворачивается к Штирлицу. Штирлицу, пора перестать его так называть, пускай и у себя в голове. — Я хочу то имя. Тот медлит пару секунд и улыбается. Широко так, безумно счастливо, что Вальтер больше не узнаёт человека перед ним. Штирлиц ему так никогда не улыбался. Впрочем, никому Штирлиц так не улыбался, Вальтер гадает, чего такого особенного он сделал, чтобы вызвать эту реакцию. Он бы каждый день так делал, нет, чаще. А Всеволод заходится смехом, lieber Himmel, помоги ему: оказывается, настоящий смех у Всеволода низкий, глубокий и завораживающее раскатистый. Совершенно не те короткие смешки, Штирлица. Ох, лишь бы никого не разбудили, потому что у Вальтера не хватает сил даже голову повернуть, хотя шею ломит, когда он так смотрит. Попросить потише? Нет, этого он точно физически не может. — Тогда у тебя проблемы, — тот явно забавляется всей ситуацией, — Сева, Володя, Вова, Вава, Водя, Воля, Лодя, Всеволодушка, Всева… — перечисляет тот с ухмылкой. Он бороду почёсывает, Вальтер рефлекторно тянется и свою почесать: непривычно, да, очень чешется, но он старается держаться. Им лишняя маскировка не помешает, всё, что может скрыть черты лица сейчас на руку: усы или борода. Вальтер хочет что-то сказать, но слов не находится. Он только вздыхает и качает головой. Какое первое было?.. — Тебя в детстве как звали? — Смотря кто. Теперь Шелленберг точно посмеивается. Узнаёт от Штирлица: вопросом на вопрос и как будто не при чём. Мда, а он был чертовски прав: Вальтер всего лишь не знает его имени, но знает о нём абсолютно всё. — Хорошо, как тебя звала мама? — Она умерла очень рано. — Прости. — Нет, ничего. Выбирай сам, я, наоборот, не хочу, чтобы ты звал меня как-то, как звали меня очень давно. Вальтер вздыхает и просит, — … повтори, пожалуйста, все варианты ещё раз.