Клаус и Агата

Горечь полыни Клаус Ноэлев, только что удобно расположившийся в своей гостиной, пил Абсент. Он не любил вечера, потому что оставался наедине сам с собой. Изумрудная жидкость, пахнущая полынью, неизменно напоминала о тех временах, когда в его груди еще не была сосущая пустота вместо привычной силы. Считается, что магия — это энергия, поток которой непрерывно течет через каждого человека, и те, кто наделен даром, способны эту энергию преобразовывать в то, что нужно. Энергий много разных, каждому подвластно что-то свое. Род Клауса был многочисленным и запутанным. Его мать — Весения Краснова — вышла замуж за Позвизда Ноэлева, троюродного кузена из Шотландии. Это был скандал. Но линия укрепилась. Мороз Иванович — отец Весении и его дед соответственно — был напротив очень рад, потому что уже был стар и хотел сдать полномочия Деда Мороза. Но все испортила Агнесса. Бокал внезапно разлетелся в разные стороны, так крепко Клаус его сжал. Он лишь слегка повел рукой, стакан собрался вновь. — Аш-Шик, — негромко позвал он джина. — Слушаюсь, мой господин, — легкая дымка наполовину сформировалась в джина, которые после взбучки за архив вели себя как шелковые. — Принеси еще бутылку. Джин растворился, но Ноэлев успел заметить понимающую ухмылку. Джинны как никто понимали, что такое одиночество. Когда ты пару тысяч лет можешь просидеть в какой-нибудь амфоре, то начинаешь понимать, что такое истинное одиночество. Ноэлев хоть в амфоре и не был, но после всего перестал был общительным и дружелюбным. Тяжело доверять людям, да и нелюдям, когда твой лучший друг высосал из тебя твою суть. Ни друга, ни жены, а в последнее время даже любовницы его не прельщали. Хотелось чего-то большого и настоящего. Он много раз думал, могла ли их история с Агнессой сложится иначе? Если бы он принял ее чувства? Тот же Горислав вполне мог бы быть его сыном, хотя имечко ребенку дать такое… В духе Агнессы, конечно. Джин принес бутылку, налил полный стакан и с легким полупоклоном растворился. Стук в дверь вырвал Ноэлева из размышлений. — Кого принесло? Два часа ночи! Кто там?! — Это Горислав Пронькин. Ноэлев выругался сквозь зубы, ему дадут хотя бы один спокойный вечер? Ну не выпить, не закусить! — Входи! — Клаус не потрудился встать, у него было нерабочее время. — Эм, извините, что так поздно, но это крайне срочно! — Горислав слегка запыхался, кабинет директора был на четвертом этаже. Без лифта! Горе-маги, что сказать. — Раз ты приперся в два часа ночи, то, надо думать, срочно. Что случилось? Проходи, садись. Из воздуха возникло такое же кресло, как и то, на котором сидел сам директор. Горислав присел на край. — Я только что разговаривал со своей бабушкой. — Ты же сирота вроде. — С мертвой бабушкой, у вас в склепе, на кладбище. — Так! — ноздри директора раздулись, Ты опять влип куда-то, держу пари, что это Гек, Борис и Вадим тебя втянули. — Это не имеет значения! Послушайте. — Нет, это ты послушай! Ты без году неделя в этих стенах, твоя магия не стабильнее, чем пьяный эквилибрист на канате! А эта троица скоро отправится по домам, потому что влипает в неприятности и нарушает школьные правила чаще, чем чистит зубы! — Чего вы так орете? У вас эту бабку каждый курс пытается разбудить, а между прочим она тоже заслужила покой! — Ты мне тут еще перечишь будешь?! — глаза Ноэлева стали абсолютно черными. Люстра под потолком зашаталась. — А вот и буду! Вы меня не слушаете! Ничего плохого с ребятами не случилось, ну кроме легких голосовых глюков, — прошипел Горислав, имевший привычку понижать голос, если он был зол. Ему совершенно не нравилось, что его отчитывают как сопляка. Он тут не маленький мальчик! — Глюки? — Ноэлев нахмурился, а потом рассвирепел еще больше, — вы что курили горечавку?! — Ну не курили, а в лампу засунули, чтобы духа вызвать. — Ох, твою мать! Вас развели как детей малых, горечавку курят возле духов, чтобы вставляло лучше! Ясно! Но, видимо, вам попалась какая-то слабенькая, раз только речевые глюки были. Я вас всех отчислю! — Вы меня только зачислили, и если бы я сюда не пришел! Сам! То вы бы ничего не узнали, потому что упились бы абсентом! — Да как ты!.. — Послушайте же! Бабуля сказала, что мы должны провести ритуал крови, потому что она думает, что моя мать жива, и все это, — он обвел себя руками, — часть ее плана. Ноэлев, за время перепалки подскочивший на ноги, тяжело рухнул в кресло и запустил свои длинные пальцы в белоснежные волосы. Люстра перестала беспокойно раскачиваться. — Выпьешь? — внезапно предложил он Гориславу. Пронькин вскинул брови, но молча кивнул. — До твоего появления я был абсолютно уверен, что Агнесса умерла. Наша последняя стычка закончилась достаточно плачевно для нее. Но после того, как я увидел тебя на родословной доске… — Я никогда не знал мать, да и бабуля со мной пробыла недолго. Потом были только интернаты и кочевание по приемным семьям. Я бы хотел найти ее. — Это опасный ритуал, и я не могу принимать такое решение в одиночестве. Завтра я поговорю с дедом. — Дедом? — Мороз Иванович, ну ты его видел после церемонии Шепчущей ели, это мой дед. — Вау, вы — Дед Мороз без сил, а он, получается, реальный? — Горислав выпил. — Да, я должен был его заменить, но все случилось как случилось, — Ноэлев тоже изрядно отхлебнул. — Мне жаль, что так вышло, я думаю, что моя мать просто хотела доставить вам такую же боль, какую ощущала сама, судя по тому что я видел в ваших воспоминаниях, — тихо сказал Горислав после минутного молчания. — Забавно, я думал примерно о том же, пока тут сидел. — Почему вы пьете один? Не подумайте, — Горислав меньше всего хотел, чтобы Ноэлев подумал, что он обвиняет его в алкоголизме, — я ничего такого не имею в виду, просто странно, здесь сколько учителей, почему не вместе с друзьями. — Ты знаешь, трудно иметь друзей после того, как один из них тебя предал. Одному спокойней. — Я раньше тоже так думал, от меня вечно все отказывались. Родители, как я думал, умерли, потом умерла бабушка. Ни одна приемная семья надолго меня не принимала, потому что я был слишком независимым ребенком. Из-за этого я менял школы, нигде особо не приживался. Поэтому со временем тоже посчитал, что я просто одиночка. Горислав и сам не ожидал, что вывалит все это своему директору, но абсент сделал свое дело. — И вот ты здесь, вновь не вписываешься, — проницательно сказал Ноэлев. — Да, вы правы, но я не хочу вписаться, я хочу узнать чуть больше о себе, понять, почему мать поступила именно так, мне хочется верить, что за этим стоит что-то большее, нежели просто месть за разбитое сердце. И они погрузились в молчание. Два одиноких мужчины, жизни которых связала одна женщина и бутылка абсента. Этой ночью они не были одиноки, они говорили до утра, делясь тем, чем на трезвую никогда бы не поделились, разрешая себе ту самую дружескую теплоту, которая топит даже самые замерзшие сердца.