Маги-защитники: Связь противоположностей.

Не совсем, но дурак. Влюбился в преступницу, вдохновенно верил, был готов защитить от всего… А она? Нацеловалась со мной да переспала, и, наверняка, не со мной одним — у неё половина банды мужчин есть и два с половиной года времени. Развлекается она так, видите ли, нравится ей, удовольствие получает. А то, что другому человеку может стать невыносимо больно, до дрожи, до разрыва сердца — её это не волнует и не интересует. Тварь. В кого я влюбился? Завалила тут меня своими жалобными рассказами, жилетку для слёз нашла. Я ни в коем случае не умаляю её проблем и боли от смерти родных, но это и игра с чувствами другого человека — совершенно разные вещи. Ненавижу. Я шёл вниз по главной улице посёлка, провожая взглядом редкие автомобили, что двигались в сторону начинающегося рассвета, и дрожал от боли. Больше никогда в жизни, ни за что не буду любить! Никогда, никакую девушку, женщину и так далее! Больше никому и никогда не дам так раздавить своё сердце! Ненавижу чувства и всё, что с ними связано! Дойдя до леса (который, в общем-то, не лес, а маленький лесок с протекающей через него речкой), я стал спускаться к нему с дороги через высокую траву, доходящую мне чуть ли не до колен, и заметил вдалеке, почти на самом горизонте, ту самую базу, закрытую магическим забором. Проклятую базу, где я, впервые в жизни, испытал прилив настоящих любовных чувств и откуда ушёл с глубокой, невыносимо болезненной раной. А я ведь так и не простился с Кристофером, который в эти пленные недели стал для меня настоящим товарищем. У нас столько тем для разговоров, возможно, мы могли бы даже стать лучшими друзьями… Вот глупо — дружить с человеком из преступной банды, доверять ему, но я, наверно, глупый, раз делаю это и так быстро привязываюсь к людям. Как назло, тут же вспомнилась наша с Алисией ночь, где мы были только вдвоём и принадлежали друг другу без остатка. Ненавижу постели, секс и женские комнаты! Ненавижу!.. На глаза снова навернулись слёзы. Как же больно… Заметив спереди небольшую рукотворную скамеечку, поставленную посреди леска добрым человеком, наверно, кем-то из жителей нашей деревни, я решил передохнуть, прежде чем возвращаться домой. Стряхнув со скамейки кожурки от семечек, я сел, и внутри всё напряглось до предела, до такой степени, что несколько секунд я не мог даже вдохнуть. Затем я всё-таки сделал мучительный вдох и не смог больше сдерживать эмоции. Не знаю, сколько мне понадобилось времени, чтобы прийти в себя, но знаю точно, что мне ещё никогда не было так больно. Я никак не мог собрать себя в кучу и успокоиться. «Алисия, Алисия, Алисия» — это имя, одновременно ненавистное и любимое, пульсировало в моём сердце острой болью. Ненавижу свою работу, которая привела меня к знакомству с ней! Её мягкие волосы, губы, поцелуй до мурашек, стройная фигура… А-а-а! Как скучаю, не могу, хочу обнять, взять на руки… Ненавижу эту любовь! В мыслях снова проигрывается наш последний диалог, и столько боли в каждом слове, в каждой паузе… Хочу навсегда забыть её, стереть из памяти, как ненужное воспоминание, но я знаю, что не получится, она так и будет мучить и терзать меня!.. Я устал думать о ней, устал испытывать боль. Хочу просто лечь, забыться, уснуть, и больше никогда не любить. Ночной ветер шелестел кронами деревьев, пока я сидел, закрыв лицо руками, и мучился, дёргаясь от каждого болезненного воспоминания, которые ещё днём считал самыми счастливыми. В шорохе ветвей я не сразу разобрал человеческие шаги, которые, судя по направлению, приближались ко мне. Кто это может быть, кто полезет сюда ночью, в полной темноте, кроме меня, гонимого болью? Может быть, это она? От такой мысли я одновременно испытал замирающее счастье, ноющую боль и колючую ненависть. По совокупности получилось очень сложное чувство, но приятного в нём мало. Я не стал вставать, даже если это правда она, вытер глаза и вгляделся в кусты, откуда раздавался шорох. Ветер стих, и я расслышал негромкое пение «А мы не химики, не физики, но сожалений в этом нет! А, мы геологи, географы — хотим вам передать привет!», затем различил на фоне леса силуэт мужчины. Разумеется, это не может быть она, я ей не нужен, точнее, нужен был, как игрушка. За что столько боли?.. «Что здесь делает этот мужчина?» — вопрос десятой важности, который волновал меня в данный момент. Судя по пению, не то же, что и я — настроение у него было явно приподнятым. Я тяжело вздохнул и поднял голову, пытаясь сквозь просветы в кронах деревьев разглядеть звёзды — маяки надежды и спасители болеющих душ. — О, доброй ночи! Я думал, один здесь, — раздался сзади довольно приятный голос. — Доброй. Не один, как видите, — неохотно ответил я, повернувшись, чтобы рассмотреть мужчину. Ростом чуть выше меня, он был одет в клетчатую рубашку, накинутую поверх неё фиолетовую ветровку, чёрные брюки и полукроссовки фиолетового оттенка, из-под капюшона виднелись чёрные волосы, а главным украшением лица были добрые и весёлые, карие глаза. Разговаривать ни с кем не хотелось, но воспитание не позволяло оставить без ответа приветствие, адресованное мне. Тем более, на вид мужчина раза в два старше меня. — Можно, присяду? — учтиво спросил он, приблизившись к скамейке. — Садитесь, — неохотно подвинувшись, разрешил я. Хотелось сказать «Идите, куда шли», но, опять же, не позволяло воспитание. — Прекрасная ночь. Тихо, свежо, сеном пахнет, — мечтательно произнёс мужчина и повернулся ко мне. — А ты чем занимаешься? Подышать вышел? — Простите, но я сейчас совсем не хочу с кем-либо разговаривать, — я решил сказать правду, поскольку его речи стали меня раздражать. Возможно, звучало немного грубо, но, продолжив слушать его и устав отвечать на вопросы, я мог сорваться гораздо более грубым словом. — А, ну тогда не буду мешать, — кивнул мужчина, встал со скамьи и направился к впереди стоящим деревьям. Похоже, побыть одному здесь уже не получится — он не собирался уходить. Встав между двумя берёзами, мужчина поднял руки вверх, развёл в стороны и губами стал читать неизвестное мне заклинание, на кончиках его пальцев засверкали пламенные искры. Я хотел было уйти и страдать в другом месте, но полицейская подозрительность и любопытство ненадолго взяли верх над разбитыми чувствами: в голове промелькнула мысль, что он может быть как-то причастен к преступной банде. — Что вы делаете? — спросил я, тоже встав со скамейки и направившись к магу. — Пытаюсь постичь возможность открывания магических преград — найти, прочувствовать способ, как можно сделать это. Уже год ищу решение проблемы, хожу в окрестные леса, поскольку именно в них, из-за присутствия многочисленных преград в виде деревьев, магия максимально сосредотачивается, — с увлечением рассказал мужчина. Ясно, очередной учёный-фанатик, который ради своей, порой безумной цели готов лезть куда угодно, делать что угодно, сколько угодно и когда угодно. — И зачем вам это? — пессимистично уточнил я. — Как зачем? Представляешь, какой это будет прорыв в области применения магии! Возможность открывания магических преград позволит защитникам проникать в любые места, замурованные магией, у преступников больше не будет возможности скрыться и заблокироваться! Понимаешь? Я понял, что он ищет, прежде всего, возможность проникнуть на базу преступников и вновь ощутил в самом сердце укол боли, перерастающий в сильную болевую волну. Теперь что, любая ассоциация с моей работой будет вызывать огромную боль? — Вита — жена моя, говорит, мол, что ты всё время по ночам бродишь, отдохни, выспись хотя бы один раз. А как можно прервать работу, когда в плену у хулиганов наши маги-полицейские? Магический потенциал к пробивным заклинаниям ночью сильнее всего, — продолжал болтать учёный, одновременно с этим превращая искры в протяжённые дуги. Это выглядело так, будто от него по воздуху расплываются яркие круги. Обучаясь в Академии, я несколько раз видел такое применение огненной магии, и оно всегда будоражило мне душу, но только не сейчас. — Полицейские уже на свободе, — мрачно сообщил я. — Ого, вот это здорово! — воодушевлённо произнёс маг огня и уточнил, взглянув на меня: — А откуда ты знаешь? Теперь я пожалел, что вообще начал этот разговор. Знаю этих учёных — теперь ведь не отвяжется: будет расспрашивать, что, да как, да почему. Ещё и в книжечку запишет — они вечно с собой такие носят. — Извините, но сегодня я не могу отвечать на такие вопросы и пойду, с вашего позволения, — сказал я, впервые за короткий разговор прямо взглянув в его смеющиеся, заинтересованные глаза, и уже двинулся к выходу из леса, чтобы заодно дать магу больше свободного пространства для работы, как вдруг он остановил меня. — Погоди. С тобой произошло что-то плохое? — уточнил мужчина, внимательно разглядывая меня. Как странно — я думал, учёные в процессе работы не замечают человеческих чувств. — Как вы догадались? — с долей любопытства уточнил я. — У тебя взгляд такой несчастный, потухший. Можешь поделиться со мной — станет легче, — мудро предложил учёный. — Мы ведь даже не знакомы, — произнёс я и слегка улыбнулся — было приятно такое участие. Он даже оторвался от своей работы, а я думал, что учёные на такое не способны. — Ну, это легко исправить. Леонид Феликсович Котиков — географ, член международной ассоциации магов-учёных, — представился новый знакомый, протягивая руку. — Феникс Викторович Вознесенский, — слегка улыбнулся я, отвечая на рукопожатие. — Маг-защитник, полицейский. — Ну вот, теперь мы знакомы, — произнёс Леонид Феликсович. — Рассказывай. Немного подумав, а стоит ли, я всё же начал рассказ, когда мы присели на ту же самую скамейку. Лишний слушатель мне не помешает, тем более, мы мало знакомы, и он не сможет меня сильно осудить. Во все подробности, конечно, я посвящать учёного не стал, рассказал самое основное, но и этого хватило, чтобы меня снова окатило волной дрожи. Возможно, кто-то бы сказал, что я трус и боюсь чего-то, но не всем дано понять полноту таких страданий, пока люди сами не пройдут через то, чего я искренне не желаю никому. Леонид Феликсович, к счастью, не стал говорить ничего такого, а просто обнял меня, и это было лучше любой другой поддержки. — В жизни многое бывает. Если одна отвергла, сказала гадости, значит, найдётся другая, более достойная. — Я вообще не понимаю, как можно играть с чувствами других людей. Она делала это настолько правдоподобно, что даже я, полицейский, поверил на все сто процентов, — произнёс я, кривя лицом. — Кем бы ни был человек по профессии, он склонен к доверию и взгляду сквозь розовые очки, — сказал Леонид Феликсович, поглаживая меня по спине.- И, возможно, она уже не раз так делала, знает все тонкости расположения к себе. — Как я представляю, что она спала с разными мужчинами, потом со мной, а теперь снова спит с другим человеком… сердце разрывается просто, — добавил я. — Ты — верный партнёр. Скажи, разве с такой развратной бабой ты хотел бы иметь отношения, семью? С той, которая вечно бегает налево и не может понять, что хочет от людей? — уточнил Леонид Котиков, посмотрев мне в глаза. — Н-нет… Но я… не могу так просто взять и разлюбить её, — произнёс я и тяжело вздохнул. — Это понятно. Нужно время, чтобы переболеть, собрать себя по кусочкам, но всё получится. Мало кто с первого раза находит любовь всей своей жизни. Бывают ошибки, камни, колючки, но, в конце концов, каждый приходит к ней, — Леонид Феликсович говорил так спокойно, ласково и уверенно, что хотелось слушать бесконечно. Когда он кончил фразу и замолчал, я попросил: — Говорите ещё. — Тебя это лечит? — уточнил новый знакомый. — Да, в какой-то степени, — кивнул я, глядя на него, словно верный ученик на учителя. Хотел бы я иметь такого наставника по жизни, но не думаю, что это возможно. Он — учёный, человек занятой, женатый, семейный… в отличие от меня… После выхода из плена появилось столько свободного времени, которое раньше было так нужно, но теперь… я совсем не знаю, чем его занять. — Хорошо. Рассказать тебе о моём учёном прошлом, о том, как я стал магом? — предложил Леонид Феликсович. — А вы не были им с рождения? — удивился я. Насколько я знаю, человек уже рождается с магией или без неё — это предопределено наличием или отсутствием у него магических генов. Гены эти, как и все другие, наследуются в роду. Раньше (в далёком прошлом относительно нашего времени) все человеческие роды чётко делились на магические и немагические: в магическом роду вероятность наличия магии у каждого представителя составляла сто процентов, в немагическом, соответственно, ноль. В те времена маги и обычные люди жили обособленно друг от друга — в разных городах и поселениях, отстоящих друг от друга на сотни километров. Так было, пока в 1170 году в наш мир не пришли монстры из Преисподней (враждебные существа, происходящие из человеческих кошмаров и наделённые телом магией потустороннего мира), обычные люди не могли защититься от них и воззвали к магам о помощи. Те откликнулись, защитили их (хотя это было нелегко), а также выяснили причину переброски монстров в наш мир, которая заключалась в ослаблении одного из Мировых Тотемов. Те события дали начало Всемирному Единению — маги и обычные люди стали общаться, влюбляться друг в друга и заводить семьи — был аннулирован многовековой запрет на смешение кровей. Маги продолжали защищать обычных людей, и в конце 12 — начале 13 века появились профессия мага-защитника, Кодекс мага-защитника, началось строительство Академий, а в родах стали вычислять вероятность появления мага или обычного человека. С тех пор маги и обычные люди живут по-соседски, помогают друг другу, а чисто магических и чисто немагических родов почти не осталось — теперь в них разнится лишь процент присутствия магии. Леонид Феликсович ответил на мой вопрос: — Нет, родился я обычным человеком, провёл детство, как обычный ребёнок. Род Котиковых — один из немногих немагических родов, сохранившихся до наших дней. Я вырос, получил образование, женился, у нас с Витой появились дети — Виталик и Люба. Жили мы, как обычная семья, я работал учёным-географом, участвовал вместе с группой в различных экспедициях. Всё было нормально, пока десять лет назад не случилась беда — в Солнечной системе появилась колдунья Гиоссе. Слышал, наверняка, о такой? Ты тогда ещё ребёнком был, но все, думаю, слышали — она была очень опасна, особенно, когда спустилась на Землю. Сколько тебе лет, кстати? — Двадцать два, скоро двадцать три будет, — ответил я, вспомнив рассказ Алисии про ту же колдунью, и вновь ощутил ноющую боль в груди. Я старался сосредоточиться на рассказе Леонида Феликсовича, на колдунье Гиоссе, но постепенно понимал, насколько он связан с Алисией. — Вот, а мне сорок шесть. В то лето отряды учёных стали смешивать с отрядами магов-защитников — организовывали сотрудничество, так сказать, и тогда я познакомился с Альфредом Викторовичем Звёздным — твоим тёзкой по отчеству, кстати. Замечательный был человек, маг и тоже учёный — астроном. Мы с ним быстро нашли общий язык, в свободное время обменивались опытом, изучали труды друг друга. Затем я познакомился с его женой — Вероникой Александровной, тоже очень приятная была женщина. Возможно, мы даже дружили бы семьями, но, увы, их время подходило к концу, — Леонид Феликсович вздохнул. — Колдунья беспощадно истребляла род Звёздных, и никакие действия магов-защитников не были ей помехой. Альфред приходил и горевал — то брата убила, то маму колдунья проклятая. Он был убит последним в своём роду и пережил смерти почти всех, не оставляя своей работы… Очень сильный был человек… В тот день, двадцать седьмого августа, на Земле состоялась последняя битва с колдуньей Гиоссе, где Альфред Викторович и Вероника Александровна занимали главенствующее положение, а мы, обычные люди, были тылом. Помню, просили нас — если что случится с ними, прийти к их детям, не бросить одних. Перед битвой Вероника Александровна очень боялась, Альфред Викторович, скрывая все свои переживания, успокаивал её, целовал. У них такая была любовь — дай Бог каждому. Во время битвы Альфред Викторович держался впереди и принял энергетический удар колдуньи, закрывая собой жену и нас заодно. Помимо стихийной магии Огня с развитыми сопутствующими, он обладал также высшей магией Гравитации, и колдунья Гиоссе с ума сойти, как хотела заполучить его силу. Дело в том, что при смерти человека его магия, как и душа, выходит из тела, и в течение двух-трёх минут её можно забрать, пока не слилась с окружающей средой и не вошла в огромную силу стихии, существующую в мире. Также магия может быть передана кому-то, не обладающему ею, последней мысленной волей мага. Этим человеком и оказался я — у нас с Альфредом Викторовичем сложились достаточно доверительные отношения за те два с половиной месяца, что мы провели в одном отряде. Жаль, что я тогда не мог использовать магию сразу — ей нужно было время, чтобы прижиться, иначе она просто уничтожила бы меня и вышла на волю, тем самым попав к колдунье. Когда Альфред Викторович умирал под влиянием энергии, Вероника Александровна так кричала… Бросилась на колдунью, как собака на кость, ничего уже не боялась. Не смогла спасти любимого, тоже была убита и упала рядом с ним — человеком, с которым до конца разделила судьбу, — учёный вновь тяжело вздохнул. — Мы потом, конечно, спасти их пытались, хотя бы маму для детей, на которую пришлось меньше магии колдуньи, но не смогли… Вот, теперь мы живы, а они — нет. Не увидели победы, заточения колдуньи во льдах Беллерофона, детей своих больше не увидели… но зато нашли мир и покой там, в далёком внемировом пространстве. Мне очень тяжело было слушать всё это. Я пытался поставить себя на место Альфреда Викторовича и понять, что бы я делал в его ситуации, ведь в жизни никогда с этим не сталкивался. Я видел многое, решал кучу проблем, но не видел, как мои близкие умирают один за другим, не думал, что мои дети останутся жить сиротами… Очень тяжело… Как война, только с одним противником. Но, как бы не было тяжело, как бы не наворачивались слёзы от мыслей, от этого нельзя отгораживаться, поскольку это не чьи-то фантазии. Что было на самом деле, никогда не забывается и не должно забываться. Конечно, мы уже ни на что не повлияем и не могли повлиять тогда, когда другие люди сделали всё возможное, но знать и помнить об этом нужно обязательно, и нам, следующим поколениям, и теперь постараться сделать всё, чтобы больше такого не повторилось. — Ну вот, хотел утешить тебя, а скатился в мрачное повествование и расстроил ещё больше, — с сожалением произнёс Леонид Феликсович. — Ничего, зато теперь я знаю, как тогда было, — прошептал я. — И немного отвлёкся от своего, личного, — мои проблемы сейчас всё же стоят меньше, чем проблемы магов тогда. — Да, хорошее дело делают маги-защитники, благородное. Я рад, что смог примкнуть к ним, поступив в том же году в Академию и закончив её. А давай, я расскажу тебе, как в Академии учился, — взгляд Леонида Феликсовича вновь стал смеющимся. — Поверь, это стоящая история! Я не мог также быстро, как он, изменить своё настроение, но согласно кивнул. — Так вот, пришёл я, значит, туда в сентябре, тридцати шести летний мужик, понимаешь, вместе с восемнадцатилетними юношами и девушками. Уселся на первую парту, едва поместился, но, увы, ноги вытянуть так и не смог. Ходил там вместе со студентами, они ко мне иначе, как «дядя» и на «вы» не обращались, педагоги говорили со мной на равных. Прыгал с ними на физкультуре, занимался на практиках. Вита говорила, мол, что ты тут с сумкой скачешь, твои студенческие годы прошли, ходи нормально, но я, понимаешь, не мог упустить такой шанс вернуться в детство, — рассказал Леонид Феликсович, то и дело улыбаясь и, несмотря на искромётный юмор, было видно, что вспоминает он те годы с добром и теплом. От его вроде бы краткого рассказа я заулыбался, один раз даже вырвался смешок. — Ну вот, совсем другое дело, — добавил Леонид Феликсович. — У вас хорошая манера юмористической речи, — заметил я. — Долго практиковался, понимаешь, — улыбнулся новый знакомый. — А я вот тоже Академию закончил, только в этом году. — Как закончил? — осведомился учёный. — Хорошо. Прошёл порог на красный диплом, — поделился я своим достижением. — Молодец, я так и знал! — обрадовался Леонид Феликсович. — А я в своё время синий диплом получил, но ничуть не жалею об этом. — В принципе, цвет диплома ни на что не влияет особо. Что красный, что синий несёт те же сведения об образовании и даёт тот же допуск к работе, — заметил я. — Да, это так, потому я и не стремился к нему, — сказал учёный. — Я тоже. У меня неплохо получалось, было интересно, а так я просто учился и прикладывал старания, не сидел до умопомрачения за конспектами. Как-то даже не думал о красном дипломе, но прошёл порог с оценками и обрадовался. Вообще, у меня он на самом конце держится — ещё одна четвёрка, и был бы синий. — Всё равно молодец, — улыбнулся Леонид Феликсович. — Учиться, конечно, надо, но жертвовать ради этого всем свободным временем, общением и здоровьем совсем не нужно… О, да уже рассвело! Феникс, мне домой надо, а то Вита скоро проснётся и увидит, что меня опять нет, выговаривать начнёт. Пойдём вместе? Тебя тоже, наверно, дома заждались. — Пойдёмте, — кивнул я. Правда, время уже около трёх часов — надо идти домой и ложиться, поспать хотя бы немного. Конечно, не думать об Алисии будет сложно, но надо постараться. Ещё сутки назад мы спали в одной постели, я был совершенно счастлив… Шли мы с новым знакомым молча, глядя на небо, расцветающее красками летнего утра. Перистые облака, освещённые снизу восходящим солнцем, казались нежно-фиолетовыми, с ближайшего к деревне водоёма поднималась дымка тумана. Когда настало время прощаться, Леонид Феликсович встал напротив меня и положил руки мне на плечи: — Давай, Феникс, держись и никогда не забывай, кто ты. Оставайся таким же добрым, готовым прийти на выручку человеком, не озлобляйся на мир и других людей. — Весь мир и другие люди не виноваты, что мне не повезло в любви, и я оказался таким доверчивым, — сказал я, стараясь улыбнуться, несмотря на боль. Не хотелось заканчивать разговор с этим весёлым, добрым человеком, будучи мрачным. — Не суди себя за это — и на старуху бывает проруха. Просто постарайся отпустить ситуацию — случилось, и случилось. На это понадобится время, но ты постарайся. Заходи на чай, буду рад видеть тебя снова, — сказал учёный и улыбнулся. — Если, конечно, хочешь продолжить наше общение. — Обязательно. И вы к нам заходите. Договорив и попрощавшись за руку, мы разошлись каждый к своему дому. Я тихо прошёл во двор, затем в комнату, переоделся, обогнул спящего Феликса и залез на свою кровать. Постельное бельё так приятно пахло домом и какими-то травами, было безумно уютно лечь, закутавшись в него и опустив голову на подушку. Я закрыл глаза и постарался уснуть, думая о доме и родных мне людях, о том, что меня здесь любят, ценят и всегда поддержат. Мозг пытался сойти с этих мыслей в мысли об Алисии, чтобы вновь подпевать разбитому сердцу, но я не хотел думать об этом в тот момент, а хотел просто уснуть, как в детстве, крепко и сладко, и чтобы утром мама разбудила меня поцелуем, ласково погладила по голове и сказала идти завтракать. Чтобы Феликс снова прыгал на игрушечной лошадке, размахивая деревянным мечом, а я играл в мяч, только не разбивая при этом маминой вазы, а потом мы с братом полезли на дерево и собирали ягоды черёмухи с самых труднодоступных мест, кладя добрую половину к себе в рот вместо банки. Прекрасное было время — светлое и беззаботное, никакие девушки тогда были не нужны. Жаль, что оно невозвратимо, и нельзя хотя бы на пару часов снова стать ребёнком… *** Проснулся я от солнечных лучей, входящих в комнату с позиции полудня. Приоткрыв глаза, увидел рядом маму. — Феникс, пора вставать, скоро обед, — ласково сказала она, склонившись надо мной. Я улыбнулся, встал с кровати и обнял маму. Она была, как всегда, такая тихая, светлая, маленькая, в вязаном платочке на чёрных с сединой волосах и с голубыми, как небо, глазами. Мамочка… Самая близкая и родная женщина на Земле, которая никогда тебя не обидит, не разобьёт. Она всегда рядом, даже, когда ты взрослый — в своих и иногда твоих мыслях. На свете не хватит никаких красивых слов, чтобы хоть как-то описать, что в жизни значит мама — к ней всегда можно вернуться, что бы ни случилось. Мама и папа — твоя тихая гавань, к которой можно причалить после череды неудач, немного отдохнуть, плывя по течению, а затем снова пойти в жизненный бой. От мгновений, проведённых с мамой, на душе стало светло и немного радостно, но через несколько приятных мгновений вернулась боль. Возможно, не такая сильная, как была ночью, но вернулась. — Феникс, что с тобой? — обеспокоенно уточнила мама. — Ты так резко изменился в лице. Тебе приснился нехороший сон? Внезапно вспомнил, как с вами в плену обращались? — То, как было там, не сравнится с тем, что произошло сразу после, — подумал я, а вслух сказал: — Всё нормально, просто этих преступников вспоминать неприятно. В какой-то степени я сказал правду — этой ночью мне приснилась Алисия. После этого я проснулся с сильно стучащим сердцем и долго не мог уснуть, страдая в одиночестве. — Не бери в голову. Было, и прошло, — ласково сказала мама, дотронувшись до моих волос. — А где Феликс? — уточнил я, поднимаясь с кровати. — Он с отцом в огороде. Виктор хотел и тебя позвать, но Феликс сказал, что ты долго не спал, и мы будить не стали. Я не чувствовал себя сильно выспавшимся — так, более менее, но и не разбитым. Пока я умылся, с огорода пришли Феликс с папой. — О, соня проснулся, — пошутил брат. — И тебе доброе утро, — я улыбнулся в ответ. — Какое утро? Полпервого дня уже, — произнёс Феликс. После короткого диалога мы все вместе прошли в зал, где мама уже накрывала на стол. Домашняя еда после меню в плену казалась ещё вкуснее, хотя мама и так готовит отменно. Сравнивать плов и окрошку с подпалённой крупой из мисок в плену даже нет смысла. После обеда в огороде стало слишком жарко для работы, и я решил накосить сена для наших коров и овец. Взял косу, грабли, тачку и ушёл за дом, где была поляна с великолепной травой. Часть большого сенокоса уже позади, к сожалению, родителям пришлось провести её без нас, но папа сказал, что завтра мы поедем сгребать и увозить остатки сена. Тяжёлая физическая работа и усталость после неё притупляют боль, что мне сейчас необходимо, как воздух, да и родителям всё-таки помочь хочется. Пока я косил, на поляну прибежали дети. — Здравствуйте, дядя, можно мы возьмём цветы из вашей скошенной травы, чтобы сплести венки? — попросил один мальчик. Я сначала не понял, к какому дяде они обращаются. Дети смотрели на меня, когда я, наконец, понял и подумал: «Боже мой, неужели я так вырос? Кажется, только недавно было десять лет — я бегал, сняв футболку, а соседи, когда просили позвать родителей или просто здоровались, спрашивали, как дела, называли Феней. Теперь же я — Феникс Викторович, не иначе». — Конечно, берите, только траву скошенную не топчите, — ответил я. — Спасибо, дядя! — счастливые дети бросились собирать полевые цветы, что вызвало у меня лёгкую ностальгическую улыбку. Работать было жарко, и в перерыве я сходил умыться и попить на родник, где встретил тех же самых детей, обливающихся водой. Девочка, самая младшая из них, подарила мне свой венок, сказав, что для мамы сплетёт ещё. Как же хорошо на свободе! Можно будет сегодня вечером со двора на звёзды посмотреть, созвездия отыскать… И всё же сердце болит, несмотря на волю и свежий, наполненный чудесными ароматами воздух. Болит, крутит и ноет — сильнее, когда начинаю погружаться в себя. Не могу не думать о том, что у нас с Алисией, спустя время, могла бы быть такая же девочка (или мальчик). День прошёл ещё более-менее, а вот вечером смотреть на звёзды было очень больно. Когда я лёг в постель и попытался заснуть, боль стала такой сильной и режущей, что мне было просто невыносимо в принципе. Как жаль, что не существует таблетки для избавления от такой боли, как от головной, например. Я стал ворочаться и беззвучно стонать, воспоминания мелькали, словно перелистывались страницы книги, и каждая с ударом, вспышкой молнии. Не могу я, слишком тяжело. Ворочаться, дёргаться, биться изнутри, но так, чтобы снаружи это было незаметно. Я не могу смириться с этим и отпустить, не могу! Слишком больно… — Феникс, тебе плохо? — услышал я над собой, сквозь куски рваных мыслей, шёпот брата. — Да, очень, — прошептал я, выдыхая в подушку, и повернулся к нему. Феликс сел рядом, погладил меня по руке и предложил: — Может быть, расскажешь всё-таки родителям? Они поддержат тебя, что-то умное посоветуют, в отличие от меня, — брат немного пошутил, я понял это, но улыбнуться, к сожалению, не смог. — Не знаю, — признаться честно, я по-прежнему боюсь реакции родителей. Предполагаю, что папа позовёт меня на очень серьёзный разговор, отругает, и долго будет разъяснять, что этими чувствами я задеваю честь мага-защитника и нашей семьи. Мама же будет говорить, что не ожидала от меня такого — каждый день, при каждой нашей встрече. На поддержку и советы от них в такой ситуации я не рассчитываю — для родителей очень важна честь рода Вознесенских. Возможно, если бы она не была преступницей, у этих чувств было бы будущее, и, что точно, отсутствовали бы проблемы с мнением родителей… Хотя, что тут размышлять, когда она выбросила меня из своей жизни, словно отслужившую вещь в мусоропровод. Полицейский плачет из-за слов и действий преступницы — такое может быть только в фильмах и в жизни Феникса Вознесенского. Любовь сделала моё сердце мишенью на поражение, а как избавиться от неё я не представляю…