Запаха сигарет

Честно, Антону не хотелось так рано палиться, но поиздеваться хотелось в разы больше. Каким бы Рома не становился миленьким под влиянием вторичного пола, это никогда не изменит простой истины. Он интересен Антону. А он каждый день ест уже заканчивающиеся таблетки, слушая крики родителей и звонкие удары по щекам. Антон давно тесно связал насилие и любовь. Зря Рома ударил его тогда. Поют птички, слышен даже звонок на урок. Громкий же до жути раз гремит и здесь. Деревья скрипят. Все эти звуки особо не трогают Антона, а вот картина, застывшего в смертельном ужасе Ромы, окружённого злой тайгой, ещё как трогает. Дома вокруг мгновенно отодвигаются, словно, напоминая, сбежать не получиться. Антон выдавливает из себя улыбку. Ладно, покайфовал и хватит. Конечно, однозначно было бы лучше, будь на месте Ромы тот ебанный хуй из прошлой школы, но нет. Отыграться он может только так. — Не бойся ты меня, — Антона растопыривает пальцы, будто показывая, что он пришёл с миром. — Я правда зла тебе не хочу. Только помочь, — он наигранно изображает отвращение. — но не думай о помощи в таком смысле, — он дополнительно морщит нос, отводя взгляд. — я тебе подавители куплю. У меня мама омега так что не очень палевно. Рома продолжает молчать. Антон кидает косой взгляд на него. Тяжело вздыхает. Ладно. Постоят. Послушают птичек. Рома достаёт сигарету и закуривает. Делает затяжку. Ещё одну. С каждой он становится всë более и более растерянным, испуганным и злым. — Дай руку, — неожиданно говорит Рома. Антон наивно протягивает ему свою ладонь, словно даёт что-то. Рома прижимает кончик сигареты к его коже. На Антона накатывает волна воспоминаний. Как-то ему разбили очки, ударив ногой прямо в лицо. Тушили сигареты о него лишь пару раз, старые шрамы остались на плечах. — Только попробуй хоть кому-то рассказать, — шипит Рома. Антон давит вылезающую улыбку, сладкая боль расползается по всему телу. Чем больнее, тем лучше. Антон подносит своё запястье к рту и облизывает. Боль повторяется, а от постоянных взаимодействий с языком, она не становится слабее. Это хорошо. Рома снова искажён злобой и ненавистью. Такой он нравится гораздо больше. — Если попробую то что? — смеётся Антон. — Например, скажу я только Бяше, думаешь он отвернется от тебя? — улыбка слово за словом приобретает злобный окрас, точно, он ведь не принял таблетку утром. — отвернется. Ты уверен в этом раз до сих пор не рассказал ему. — Заткнись! — новая сигарета ходит туда-сюда. Рома дрожит. Ему точно плохо. Дым лишь немного может расслабить его. Антон делает шаг к нему. Хватает его запястье. Прижимает горящий огонек к своей ключице. Хотелось посерединке, но получается, как всегда. — Я не расскажу, — он смотрит в абсолютно испуганные глаза Ромы. — перестань так трястись. Отвращение на его лице стоило того. Антон забирает его зажигалку и поджигает недокуренную сигарету заново. Делает первую в жизни затяжку, давясь кашлем, слезами и смехом. — Изврат, — кидает Рома. — Кто бы говорил, — Антон указывает сигаретой на необычно оттопыренные штаны в области паха. Если до этого у Ромы была температура, то теперь точно можно сказать насколько ему стыдно. Вот она самая прекрасная сторона отсталости. Он не способен принять в себе то, что просто заложено в нём. — Я сам дойду, —кричит Рома, прячась в своей куртке, чуть не падая на первом же шаге. Антон молча наблюдает за жалкими попытками. Дорога же запоминает каждую ошибку, следы то растянутые, то слишком короткие в них нет симметрии, а значит и красоты. Он тихонько идёт, преследуя ногами и глазами пьяную походку. — Ты так спалишься на всю деревню, — Антон уже привык ко вкусу сигареты. Он снова и снова подносит её к губам, делая совсем маленькие затяжки. Вообще, если бы не жгло лёгкие, он бы и не понял, что всë это не сон. Слишком уж хорошо. Прохладный ветерок, слегка намекающие солнце. Дым сигареты. Побаливающие ожоги. — Отстань, — шипит он. — просто скажу, что напился и обкурился. — А как ты собираешься справляться без подавителей? — Перетерплю. — Или набросишься на родителей сгораемый желанием быть выебанным хоть кем. Рома разворачивается. Делает шаг к Антону и замахивается. Возможно, ему кажется, что действует быстро, но его движения медленнее текущего времени на контрольной. Антон хватает его запястье и насильно кладёт на своё плечо. — Пошли уже, — Антон практически тащит его. Рома явно еле держится в сознании. Антон примерно предполагает какую боль омега может испытывать при течке без партнёра. И он точно знает, насколько плевать омеге может быть на то, с кем спать. Необходимо лишь снять напряжение. Как-то отец ушёл от них на месяц. С того времени у Антона практически нулевые отношения в семье. Только Оля. Он до сих пор помнит маму корчащуюся от боли на диване, абсолютно красную, умоляющую о помощи. Антону лет одиннадцать. Он, мягко говоря, был испуган. Она хваталась за него. Тянула к себе. Обнимала. Ее пальцы с аккуратным маникюром сжимались на его руках и тянули к себе. До сих пор перед медсёстрами приходится пояснять откуда шрамы. Антон уверен, что в жизни не почувствует более омерзительный объятий. Более омерзительного поцелуя. Он помнит. Помнит разочарование во взгляде матери. Помнит, как она стала принюхиваться. Помнит отчаяние на её лице. Помнит, как она упала на диван и свернулась калачиком. У Антона не было феромонов. Это было единственное спасение. Он два часа вычищал зубы. Сплевывал кровью с дёсен. Вот именно так проходит течка у тех, кто не подготовился препаратами и не обучил близких, что делать в такой ситуации. Ирония судьбы, анатомия в восьмом классе, а Антон был лишь в шестом. Рома жалкий. А главное он не понимает, что на самом деле означает вторичный пол омега. Вот и старый разваливающийся домик. Антона пихает чужую руку на плече, Рома дрожащими пальцами рыщет по карманам. Вот и звенит цепочка. Иронично у него на ключах весят брелоки из старых мультфильмов, аниме. Антон искренне улыбается этому. Забирает их и замирает перед самой дверью. Все-таки есть в Роме что-то, кроме пацанских принципов, хотя и до этого было понятно. Омега же. Цепочка так и звенит между пальцев, Антону плевать на Рому, ему не плевать на нахлынувшие воспоминания. Он не хотел думать об этом. — Блять! — шипит Рома, вырывая ключи. — Думает он, сам открою. Ключи просто падают. Антон поднимает их и открывает дверь. — Заходи, — он делает шаг назад. — я приду через минут десять. До ближайшей аптеки. Рома видимо даже до дивана не дойдёт. Приходится зайти в этот разрушающийся по грудой времени, ответственности и тупости своих хозяев дом. Он затаскивает Рому на чью-то кровать. Ему собственно всё равно, где тот будет лежать. Антона хватают за воротник. Он закрывает свой рот рукой. Рома упирается губами в костяшки. — Мерзость, — выдыхает Антон. — Согласен, — Рома откидывается на кровать. Антон разворачивается и уходит. Перед выходом появляется звонкое желание оставить ключи в корзинке на тумбочке, уйти, бросить Рому. Пусть он ощутит тоже самое, что и Антон. Пусть его хоть кто-то поймёт. Он звенит цепочкой от ключей, направляясь к аптеке. Тренирует свою обычную вежливую улыбку и миллиард оправданий.