Ребёнок для чародейки

      Йеннифер вела себя точно пантера, играющая с добычей. Её поцелуи были неистовы, движения резки и напористы. Однако она не забирала всю инициативу, давала себя ублажать. Хотела, требовала, чтобы её ублажали. Лютик это умел.              Они переступали по мягкой дерюжке, топтали разлитое вино, с каждым шагом, с каждым прикосновением движения становились нетерпеливее, яростнее. С треском оторвалась с крючков занавеска, которую натянула спина Йеннифер, когда Лютик прижал её к подоконнику. Горшок с геранью свалился за окно и с глухим стуком разбился о землю, вызвав возмущённый мяв потревоженных кошек. Поясок змейкой скользнул на пол.              — Я всегда знал, что ты желаешь меня, красотуля…              — Ты никогда не отличался умом, поэт…              Рубаха отлетела в сторону. Йеннифер толкнула Лютика, набросилась, давая только вдохнуть. Зазвенели попавшие под ноги кубки, хлюпнула лужа. Лютик плюхнулся задом на окованный железом сундук, притянул чародейку себе на колени. Кувшин упал, и последнее «Фьорано» с журчанием потекло по крепко спаянным доскам и металлическим элементам. Рассыпались грушевые булочки из отпихнутой локтем вазы на высокой ножке. Муслиновый халат с шелестом сполз с плеч.              — О, твои грудки… Именно такими я их и запомнил, округлыми и нежными, как у юной девы, с бледными сосочками. Ты ничуть не изменилась, Йеннифер.              — Как и ты и твой язык. Найди ему уже другое, более полезное и приятное применение.              — Мой язык хорош в любом применении…              Лютик, вставая, поднял Йеннифер под бёдра. Она позволила себя пронести и соскочила, повисла на шее, увлекая в порывистые ласки. Грушевые булочки легко сминались под ступнями. Лопнула ткань второй занавески, горшок с фиалкой ухнул на скомканный половик, обдавая керамическим крошевом и комками земли. Музыкально скрипели половицы, складывая минорный лад, на них швырнули исподнее — последнее, что оставалось на двоих из одежды.              — Ого, стихоплёт! — замерла на миг Йеннифер и, снова прижавшись, ладонью сползла ниже его живота. — Да ты внушительнее, чем я ожидала.              — В твоей голове слишком много предубеждений, куколка, — зашипел от удовольствия Лютик. — Думала, я напрасно горд собой? Только нежнее пальцами, не оторви.              — Не обещаю.              Половицы перешли на мажор. Земля смешалась с вином, задетые ногами кубки покатились. Под ягодицы угодил стол, зашатался от навалившегося двойного веса, распалённой нетерпеливой возни. Как недостававший аккорд завалился на скатерть резной подсвечник. Огарки шлёпнулись, роняя воск, и с шипением погасли. Комната погрузилась в тьму, разбавляемую серебристым конусом лунного света, на пути наконец-то попалась кровать.              Мягкий перьевой матрас пружинил под натиском двух алчущих тел, дубовые ножки качнулись. Лютик понял, что не может дольше ждать. Чародейка лежала под ним пылкая и горячая, самая недоступная, самая запретная женщина на свете, а теперь жаждущая его. Непокорные точно буря локоны разметались по подушке, матово белела гладкая кожа, от которой вился тонкий-тонкий аромат сладкой сирени и терпкого крыжовника.              Лютик знал, что будет жалеть, что эта ночь не обойдётся без последствий, что ведьмак не…              — Чего ты медлишь, трубадур?              Лютик прервал её поцелуем, объятьями, страстными ласками, накрыл всем собой, дал ей то, чего хотела она, взял, что хотел сам. Тишина разорвалась вздохами и стонами, скрипом дощатого основания кровати, шелестом сползаемого на пол одеяла. Йеннифер с чувственностью поддавалась его пылу, широко раздвигала бёдра, тёрлась и изгибалась. Она несомненно была опытна в земных утехах, умела их ценить, не сдерживалась и не стеснялась, брала всё, что могла получить, и требовала ещё.              Комнату наполнил жар, время перестало существовать, уступив место наслаждению, а когда вновь потекло, они отдохнули и повторили. Повторяли снова и снова, проявляя изобретательность. Повторяли, пока не рассвело, любили друг друга на подоконнике, на котором уже не осталось цветочных горшков, а окно не закрывалось, на сундуке, где ещё было мокро от растёкшегося вина, на столе среди огарков свечей и прямо на полу, на мятой дерюжке. Крик петуха застал их снова в кровати, удовлетворённых и довольных. Стоило первым розовым лучам заглянуть в окно, они, обессиленные, уснули.              Лютика разбудили возмущённые крики снаружи. Вопили два мужских хрипловатых голоса, вычурно ругаясь и грозя карой какому-то негодяю, посмевшему испачкать их дорожные кафтаны. Они принадлежали купцам, которые вечером харчевали в корчме, а ночью требовали заткнуться. Трубадур перевернулся на другой бок, отворачиваясь от шума и слепящего солнца, подмял под щёку подушку и тут услышал скрип половиц, всё вспомнил. Лениво открыл глаза — так и есть.              Черноволосая чародейка стояла по другую сторону кровати, запахивала муслиновый халат. В продолговатом вырезе мелькнула упругая грудка с молочной кожей и скрылась. Лютик разочарованно вздохнул.              — Уходишь? Сбегаешь от меня, Куколка? После упоённой страстью ночи и жарких ласк оставляешь одного? Возвращайся в постель, она ещё не остыла от наших ласк, продолжим возносить хвалы прекраснейшему из человеческих удовольствий.              Йеннифер повязала поясок вокруг тонкой талии и не ответила.              — Ночью ты была более многословна, — не сдался Лютик. — Шептала в упоении всякое, приказывала, шалила. Судя по тому, как громко колотили в стену соседи, я тебя ни капли не разочаровал. Подарил тебе блаженство и сладостное опьянение, которое дамочки испытывают только со мной, в моих нежных объятиях. Ну же, очаровательная колдунья, не строй из себя недотрогу, вернись в альков.              Йеннифер и ухом не повела, эротичным движением поправила волосы, тут же рассыпавшиеся по хрупким плечам бушующим водопадом, отошла к двери, где нашла скинутые вчера впопыхах тапочки с меховой опушкой, всунула изящные ступни.              Лютик приподнялся на локте, чтобы удобнее за ней наблюдать. Только заметил, что в комнате относительный порядок. Его одежда всё так же раскидана и подсвечник завален, а вот растоптанных булочек и черепков разбившегося цветочного горшка, комьев земли и самой фиалки, даже из следов нет. Он догадался о природе разбудивших его криков, уже смолкших.              — Хотя бы прими благодарность за чистоту в комнате. Лишь позволь узнать, когда заклинанием подбирала грязь с пола и вышвыривала за окно, ты знала, что по ту сторону находятся купцы?              — Они мешали мне наслаждаться, — отрезала Йеннифер и гордой покинула комнату. Дверь за ней хлопнула.              Лютик опустился на спину, с мечтательной улыбкой уставился в потолок, вспоминая подробности прошедшей ночи. Он знал многих женщин, раскованных и охочих, но ни одна из них не была такой неистовой как Йеннифер. В ней, словно в дикой кошке, в тугой клубок переплелись бесстыдная непристойность, бунтарство и ярость, сладкое распутство и умение повелевать, плотские инстинкты и эгоцентрические амбиции, щепотка кротости и эротизм. Она и звала к себе, и отталкивала. Она будто пользовалась тобой.              Ощущения остались ошеломляющие, в хорошем смысле. Лютик не любил, чтобы им пользовались, особенно в постели, но тут он понимал Геральта, сбегающего от сметающего урагана цвета декабрьского утра, от сирени и крыжовника, клянущегося никогда более не совать голову в эту петлю, но вновь и вновь возвращающегося, раз за разом. Дьявольская бестия того стоила. Даже Анна-Генриетта, княгиня Туссента, Ласочка, властная и нетерпимая в амурных утехах, не была столь заманчивой и влекущей.              Дело в том, что Ласочка не уходила по утрам без пары-тройки жарких поцелуев. Йеннифер ушла, обдала дуновением морозного безразличия. Ну и пусть. Лютик всерьёз не надеялся на продолжение. Он до мельчайших черт знал одну из могущественных и независимых магичек Севера — по рассказам ведьмака, а еще больше — по его молчанию. Любовные игры с ней уже можно считать небывалой удачей, как если бы король Фольтест внезапно скончался и оставил темерский престол тебе. Ко всему прочему чародейка сбежала не сразу, а после нескольких часов сна. И как она лихо проучила купцов, колотивших в стену, мешавших ей наслаждаться. Наслаждаться.              Лютик подложил руку под голову, довольный собой. Не было ещё женщины, жаловавшейся на его умения, как раз-таки наоборот, его заваливали любовными письмами и предложениями воздыхательницы всех рас и сословий, но удовлетворить аппетиты Йеннифер ранее казалось затруднительным.              Впрочем, она женщина и от других женщин отличается разве что любовью к монохромной цветовой гамме и чересчур твёрдым и мстительным характером. А в остальном обычная баба, падкая до мужчин во всём их разнообразии. Ведьмак тому подтверждение. А он-то не ведьмак, хмурый мутант с упадническими настроениями и выдуманным кодексом, он — прославленный менестрель, желанный гость в любом доме и в любой постели.              Вспомнив о Геральте, трубадур стёр с губ улыбку. Геральту несомненно не понравится его внезапный страстный союз с чародейкой, он придёт ещё в большее бешенство, чем купцы, коих томные стоны заставили колотить в стену. Геральт, не исключено, тоже решит поколотить в стену, только не каблуком стоптанного сапога, а его хрупкой спиной, приправляя экзекуцию крепкими ругательствами.              Лютику было жаль своей спины, но о проведённой с Йеннифер ночи он не жалел. Всё равно изменить что-либо было нельзя. На свете существовали гораздо более интересные вещи, чем сожаление о свершившемся.              Лютик повернулся на бок и под доносившийся из окна утренний гомон уснул.              Когда проснулся, солнце светило под другим углом, стояло высоко. Мучили жажда и прочие естественные позывы. Одевшись, он спустился в корчму, пустую по причине неурочного часа, попросил у малахольной девушки, которую накануне нарёк Мотыльком, кружку светлого лагера и тут же опрокинул в себя, построив глазки и не добившись ответа, отправился во двор.              Справив нужду под куст смородины в маленьком садочке за домом, наткнулся на давешнего мальчонку. Босоногий малец лазил по малиннику и собирал сочные ягоды в берестяной кузовок, но и про рот не забывал, оттого весь был перемазан соком.              — Доброго денёчка, господин, — приветствовал его пацан. Расплылся в щербатой ухмылке. — Будьте покойны, мерин ваш сыт и напоен. И вам гоже подкрепиться: мать с утреца грибочков намариновала и большой котёл каши с курятиной наварила. Лучше той каши во всей долине Понтара не сыскать.              Выражение было знакомо. Стало быть, малец приходился сыном корчмарю и братом Мотыльку. Правда, Лютика сие родство мало интересовало. Он оторвал крупную ягоду малины с куста и положил в рот. Сказал важно:              — Подкреплюсь, однако прежде проясни мне, милейший: ведьмак Геральт вернулся? Тот беловолосый, который вчера на гнедушке со звёздочкой уехал, с мечом за спиной.              Малец замотал головой, подкидывая малину в кузовок.              — Не ворочался. Нету его гнедушки у коновязи. Коли была бы, я бы знал и вам сообщил, господин, но чего нету, того нету.              Лютик задумался, срывая очередную ягоду, повертел головой.              — А далеко ли отсюда бор? Не тот ли? — Он указал липким от малинового сока пальцем на лесок, зеленеющий за деревней и полем. — Бор, в коем, как толкуют мужики, туманники водятся.              — Что вы, господин! — малец засмеялся, будто услышал несусветную глупость. — То осинник, за ним яворник, после всём более будут вперемешку липники да дубравы, а уж после бор. Четверть дня пути-то, поди, до бора. Там сосны ух огроменные! И чудищ всяких полно. Тятька меня туда не пущает.              — И правильно сделает, — подытожил Лютик, поедая малину. Прикинул в уме, из-под ладони глянул на солнце, перешагнувшее апогей своей дуги. По всему выходило, что минули почти сутки, у Геральта было достаточно времени, чтобы доехать до бора, осмотреться и вернуться на постоялый двор.              — Дяденька ведьмак убьёт чудищ, и тятька меня отпустит, — не согласился малец. — А вы, господин, покуда его ожидаете, отведайте каши, потому как силы вам надо восполнять, которые госпожа ведьма из вашей милости всю ночку высасывала.              — А ты откуда знаешь? — округлил глаза Лютик.              — Так тятька сказал! Ещё сказал, что и вы, господин, демону в проворности не уступите, ежели дъяволицу так выдрали, что та воплями голубей из-под крыши разогнала и купцов невыспавшимися в путь отправила. А уж вопли те я сам слышал, ей-ей. Это и правду была дьяволица, господин?              Лютик хохотнул. Развернулся на каблуках и зашагал прочь от малинника, подкидывая по одной набранные в пригоршню ягоды и ловя их ртом. Немного отойдя, перестал улыбаться. Зашёл в конюшню, удостовериться, что малец не проглядел и Плотвы действительно нет на месте. Обнаружив в деннике своего мерина, лениво жующего овёс, да неказистую вороную кобылку, направился дальше. Попытался заговорить с батраком, выскребающим навоз из гусятника, однако тот по обыкновению мычал и заинтересованности к беседе не проявлял. Больше никого во дворе «Трёх котов» не было, исчез даже пьянчуга из-под кособокой телеги, что, вероятно, было связано с прошедшим накануне дождиком, налившим аккурат в том месте приличную лужу. За воротами бегали исключительно дети, играли в салки, а ещё паслись крупные и не в меру серые гуси, шипевшие на расшалившихся ребятят.              Не найдя собеседника, Лютик потопал в пустую корчму, уселся за стол подальше от солнечных лучей. Обслуживала его в этот раз сама корчмариха, такая же необъятная, как её муж. Нахваливая свою стряпню, принесла и пшённой каши с курятиной и маринованных свинухов, посыпанным луком и укропом. Запах от еды исходил возбуждающий, вид был аппетитный, однако Лютика хватало лишь на ковыряние ложкой в миске с кашей. Еда в редкий день не лезла в горло.              За раздумьями он не заметил, как с верхнего этажа спустилась чародейка. Йеннифер выглядела ни в пример ему бодрой и одухотворённой. Гордо держала голову, в позе не осталось и следа вчерашней печали. Качая бёдрами и неся за собой шлейф сирени и крыжовника, она подошла к столу и села напротив, закинула ногу на ногу.              — Вина! Да хорошего! — крикнула она в сторону кухни, повернулась. — А тебя жажда не мучает, трубадур?              Лютик посмотрел на стоящие перед ним приборы и понял, что забыл заказать спиртное.              — Я уже утолил её, — выкрутился он, — пока ты спала. А ещё успел выяснить, что Геральт до сих пор не приехал с поиска надуманных туманников. Он обидчив, но у любых обид есть временные рамки. Ночёвка на подстилке из сосновых лап должна была поубавить уязвлённость его самолюбия, и ещё до полудня он должен был замаячить на пороге, упрекая нас своей кислой миной.              — А если туманники не надуманные? — спросила Йеннифер, принимая от кормчарихи кубок. — Фу, кислятина! «Фьорано» точно кончилось?              Корчмариха, лопоча извинения, попятилась и споро ретировалась за раздаточную стойку. Йеннифер пригубила вино, облизала оставшуюся на нижней губе капельку.              — Ладно, и это сойдёт… Ты не допускаешь, стихоплёт, что в обозначенном бору могут обитать иные реликты Сопряжения, если даже туманники — мужицкие сказки? Геральт мог заметить опасную тварь, или её следы, и решил выследить и прикончить. А охота затянулась. Чем не версия, согласующаяся с убавлением уязвлённости ведьмачьего самолюбия?              Лютик, не задумываясь ни на секунду, покачал головой, хмура скребя ложкой кашу.              — Версия была бы годна, пойди в бор обычный охотник, а не ведьмак. Ведьмаки, как ты знаешь, дражайшая ведьма, не работают без договора и предоплаты, на энтузиазме, так сказать. За гипотетическую бестию, случайно обнаруженную в бору, никто не заплатит. Войты не объявляют наград за каждую фантазию мужичья, скидываться постфактум всей деревней тем более не принудишь: скажут, мол, зверюга эта никому не докучала, и весь спрос с них. Так что не в обычаях ведьмаков рисковать шкурой задарма. Профессиональная константа.              — Геральт часто выбивается из общей парадигмы, — не прониклась Йеннифер, по глотку смакуя местное кислое вино и иногда морщась. — Собственному кодексу не всегда следует.              — К сожалению, ты права, но не в этом случае. В этом случае он уехал, чтобы скрыть досаду. Прячась за работой, развеять раздражение и бессильную ярость, упиться своей ничтожностью. В этом весь он. Наверняка в ином случае он убежал бы от тебя дальше, пришпорил коня и гнал бы, покуда бедная животина, да и он сам, не свалились без сил. В этом же случае, его привязываю к месту я. Уезжая вчера со двора, Геральт обещал мне вернуться. Он сдержит слово, как бы ему ни хотелось убраться подальше от тебя, в особенности, что он сам меня призвал в этот разорённый войной край. В эту дыру, попроще сказать. Меня беспокоит, что его до сих пор нет.              Йеннифер убрала ногу с ноги, подвинулась ближе, ставя кубок на стол. Сказала тише и доверительнее:              — Признаюсь, я тоже ожидала его раннего возвращения… Но пока не вижу причин для волнения. Досада и упоение ничтожностью могут длиться у Геральта дольше обычного периода. Ты знаком с ним дольше моего, однако мой опыт ссор и непреодолимых разногласий с Геральтом гораздо обширнее твоего.              — Не буду оспаривать твоего превосходства в данном аспекте, — ворочая кашу ложкой, вздохнул Лютик. — Согласен, возможно я склонен преувеличивать масштаб инцидента и, как натура пацифистская, в любом отклонении от нормы вижу потенциальную опасность. Возможно, Геральт не доехал до бора, расположился в светлом липовом лесочке, на чудесной полянке с мягким мхом и ковром сладчайших ягод. Возможно, поймался в его силки молодой кролик, и теперь Геральт вкушает прокопчёное на углях мясо, запивая водой из прохладного ручья, смотрит в голубое небо и наслаждается тишиной, нарушаемой дивным пением птах. Возможно, ты права и надо дать ему время побыть наедине с умиротворяющей красотой.              — Вот видишь, всё просто, Лютик, — расслабилась Йеннифер. Подозвала толстую корчмариху, показывая ей кубок. — Вина, живо! На двоих!              Трубадур воодушевился, провожая хозяйку взглядом, но едва она скрылась за поставленными пирамидой бочками, потух, отдавшись грызущей сердце тревоге. Посмотрел на поглаживающую волосы чародейку.              — Дадим Геральту время до заката — столько я, пожалуй, смогу продержаться. Если на закате он не объявится в деревне, то… То ты применишь поисковое заклинание. Затем я сяду на своего мерина и поскачу туда.              — Поскачешь? — Йеннифер недоумённо сдвинула тонкие бровки, потом отвлеклась на корчмариху, принесшую два кубка на выскобленном подносе, взяла свой. — Поедешь к местонахождению Геральта, я правильно поняла? Ты хочешь отправиться за ним?              — Тут всё предельно ясно, — развёл руками Лютик, в замешательстве подхватил поставленное перед вино и махом выпил. Оно было тёплым и терпко-кислым, из недозревшего винограда с северных холодных склонов, не чета знаменитому боклерскому. — Я отправлюсь за Геральтом. — Лютик вытер рот ладонью. — Выясню, почему он не возвращается. Вызволю из беды. Или смогу убедиться, что он в таковую не попал, а просто проявляет характер, как дворовый кот, которого выгнали из хаты, а потом зовут обратно. Я должен его найти.              В голос Йеннифер вернулась насмешка.              — Ты собираешься спасать ведьмака от монстров, с которыми даже он не справился? Не попутал ли ты выдумку с реальностью, музыкант? Это только в твоих хвастливых песенках ты выручаешь ведьмака из переплётов да поражаешь бестий с ним на равных, на деле ты даже мечом владеть не умеешь. Чем ты надеешься распугать туманников, эндриаг и бруколаков, своим пением и звуками лютни?              Лютик фыркнул, отметая претензии.              — Скорее уж они сползутся послушать мои баллады… Да, я не заправский фехтовальщик и мои таланты лежат в сфере миролюбивого искусства, но я не могу оставить Геральта один на один с его проблемами. У меня есть ум, смекалка, а они порой острее меча. Использую их в полной мере, соображу по ситуации, не впервой…              — Отправишься по темноте? Через незнакомые леса, кишащие живностью, которая только и ждёт, кого бы сожрать?              Лютик поёжился от пробежавшего по спине мороза. Глянул на чародейку, которая уже говорила серьёзно, задавала веские вопросы, попивая кислятину. Браво выгнул спину, однако плечи поникли. Он лишь сжал губы и, мешая кашу, кивнул.              — Возможно, дождусь рассвета… А, дьявол! — Ложка полетела на стол, звякнула о кубок. — Я должен хотя бы попытаться! Геральт ждёт моей помощи. А ты можешь присоединиться ко мне в поисках. В твоём арсенале наверняка полно заклинаний, способных превратить в фарш любую мерзость, умыслившую меня сожрать.              Чародейка смотрела на него, держа кубок у губ. Глаза горели холодным фиолетовым огнём. В них не было жалости, не было сострадания. Они пронизывали, и Лютик решил, что скорее сам превратится в ледяную глыбу, чем найдёт у этой мегеры поддержку. Но Йеннифер вдруг показала человеческой лицо. Отодвинулась, поставила кубок.              — Я отправлюсь с тобой, — сказала она. — В седло не сяду, не пристало мне задницу натирать — открою портал. Пойдём вместе через портал — так быстрее и надёжнее, но только, если Геральт не явится до заката.              — Благодарю, — с облегчением ответил Лютик, рассмеялся, понимая, какой опасности избежал. — Великодушный жест с твоей стороны, куколка. Я уж думал, тебе совсем не интересна судьба ведьмака, бросишь его, отомстишь за отказ в деле с сиреной, как отомстила утром купцам за непрерывный стук.              — А я думала, — Йеннифер по глотку допивала вино, — что после ночи ты не посмеешь ведьмаку на глаза показаться. Ожидала, что, спустившись, не найду ни тебя, ни твоего пегого мерина, будешь ты в это время далеко-далеко и вовсе не в сторону бора, а в противоположную, и будешь гнать во весь опор, чтобы твой приятель ведьмак не нагнал тебя. Уберёшься из Аэдирна и схоронишься за толстенными стенами какого-нибудь замка.              Лютик надул щёки, изображая самое крайнее возмущение, на которое был способен, прямо-таки оскорбление своего достоинства. Впрочем, изображая праведно, хотя логика чародейки была ему ясна. Вслух он ничего не произнёс, да Йеннифер и не требовался его ответ, она читала по лицу, к тому же своей речью не обвиняла, а как бы удивлялась. Причём удивлялась в хорошем смысле.              — Но ты остался, — продолжила Йеннифер, помахивая кубком, — и беспокоишься о ведьмаке. Рвёшься ему на помощь, хотя смелость не свойственна тебе.              Лютик надул щёки сильнее, однако снова промолчал.              — Твоё поведение достойно уважения, Лютик, — заключила Йеннифер, — именно поэтому я помогу тебе в поисках. А ещё потому, что ты не стал клянчить вторую ночь со мной. Странно, что и про прошедшую даже не заикнулся. Ни одной скабрезной шутки или грязного намёка. Обычно ты более распущен на язык. Заикнись ты, мы бы сейчас не разговаривали.              Лютик всё-таки притронулся к каше, умял за раз две ложки, эксцентрично взмахнул рукой.              — О, дорогая ведьма, обижаешься, что удостоилась меньшим моим вниманием, чем случайная куртизанка из борделя?              Йеннифер предупреждающе сжала красивые губы, раскрасневшиеся от прикладывания к кубку.              Трубадур бросил ложку и замахал обеими руками.              — Вижу, вижу, ты не настроена, успокойся, пока не прожарила мне шкуру. Я вообще вижу женщин насквозь, с одного взгляда понимаю, чего они хотят, и никогда, между прочим, не ошибаюсь, вот и на тебя взглянул и счёл нужным придержать свой язык. Среди моих черт есть рациональная осторожность, куколка, умение почуять опасность и избежать её… Но, чего уж скрывать, мои мысли целиком были заняты отсутствием Геральта, долгой дорогой до бора и монстрами, которые вдоль оной обитают.              — Ты настоящий друг Геральту, — смилостивилась Йеннифер, — при всём вашем различии, ты единственный, кто смог ужиться с ним и по-своему заботится о нём. Ты единственный, кого он не оттолкнул, думая, что во благо. С тобой он по-прежнему не чувствует себя одиноким. Но простит ли он тебе то, что произошло минувшей ночью?              Вопрос был не праздным, судя по доверительному тону, Йеннифер это со всей очевидностью понимала. У неё без сомненья имелось своё мнение, но пока она его скрывала, хотела услышать его соображения. Сама она, конечно, виноватой себя не считала и в содеянном не раскаивалась, отчитываться перед ведьмаком не собиралась.              Лютик поёрзал задом по лавке, положил в рот ложку каши, пожевал. Пожал плечами:              — Простит. Может, не сразу, сначала позлится, пригрозит разукрасить мне морду и оторвать то, чем… кхм. Может, в ледяном молчании хлопнет дверью и поскачет проверять очередные мужицкие слухи. Однако, ты сама говорила, я единственный, кому он нужен, так что смею предположить, что простит. Как бы там ни было, выяснить это можно лишь опытным путём.              — Планируешь ему рассказать?              — Вопреки твоим представлениям, я не трус, — заявил Лютик и крикнул корчмарихе, что скучала за стойкой, нести ещё вина. Толстуха выполнила быстро, и Лютик принялся за еду, аппетит наконец к нему вернулся. Безнадёжно остывшая каша не растеряла вкуса, и куски курятины были достаточно большие, свинухи же, наоборот, холодненькие были предпочтительнее, сами запрыгивали в рот, укроп и зелёный лучок пахли восхитительно, выбивая слюну. Йеннифер сидела, качая ногой и поглаживая чёрные, как вороново крыло, волосы. Если ей что-то не нравилось, то она ничем этого не выдавала, глаза были опущены, фиолетовый огонь прятали густые ресницы. Оловянный кубок она держала на весу, но почти к нему не прикладывалась.              В корчму вошли два седобородых пилигрима в запылённых балахонах, с дубовыми посохами, заказали киселя и стали расспрашивать корчмариху, правильно ли они идут на Гулету, безопасна ли дорога, есть ли короткие тропки. Получив ответы и оставшись наедине, стали вполголоса рассуждать об урагане, пронесшемся над какими-то неведомыми Лютику Журавичами и сорвавшем крылья с мельницы, так что они катились, будто колесо, пока не свалились в болото. Окромя того, ураган разметал соломенные крыши и повалил посевы овса. Виной сему бедствию, по умозаключениям пилигримов, стало пагубное поклонение сельчан устаревшим богам и каменный идол посередь деревни. Лютик же думал, что погоде начихать любые людские культы, ежели возникает резкий перепад атмосферного давления, возникает и ураган.              Выскребя из миски последние крохи и ополоснув рот вином, он удовлетворённо похлопал себя по увеличившемуся животу и с чувством исполненного долга выдохнул.              — И вправду хорошая стряпня. Подумать только, в глуши, а сервис будто на большом тракте.              — Тут и был некогда большой тракт, — отвлеклась от раздумий Йеннифер, — но после новых столкновений с Каэдвеном за Нижнюю Мархию всё захирело, без сервиса клиентов не привлечёшь.              — Стало быть, нам повезло, — сказал Лютик. Развернулся к окну, которое было у него за спиной. — Солнце ещё высоко, надо чем-то занять время до вечера. Есть предложения, Куколка?              — Тебе следовало бы подготовиться к походу, трубадур, — сказала Йеннифер, — и поспать: ночью навряд ли удастся сомкнуть глаза.              — А чем займёшься ты? — спросил Лютик, видя, что чародейка не собирается посвящать его в свои планы.              — Тебя это не касается. Впрочем, я всего лишь прогуляюсь по Лисьим Ямам, поспрашиваю, есть ли тут знахарки и травницы, у которых можно купить некоторые снадобья для моих бальзамов и мазей. Уход за волосами и кожей, знаешь ли, требует не только магических средств.              Поставив кубок, Йеннифер встала, поправила юбку на поясе, тряхнула пышной копной и с гордой осанкой двинулась к лестнице.              Лютик её перехватил. Молниеносно поднялся, обвил талию руками, но не так, чтобы прижать к телу крепко. Вдохнул одуряюще тонкий запах сирени и крыжовника, увидел в вырезе блузки обсидиановую звезду, лежащую аккурат промеж округлых девичьих грудей.              — Твои волосы мягче шёлка, а кожа подобна бархату, — шепнул он. — Ты прекраснее всех на свете, Куколка.       — Проклятье, ты всё-таки сделал это, распустил свой неугомонный язык, виршеплёт, — глумливо произнесла Йеннифер, оставаясь всё же в объятиях. — И распустил не только язык, но и руки. Не перепутал ли ты меня с блудницей?              — Искренний комплимент, подаренный от всего сердца, обыкновенная констатация неоспоримых фактов, — не смутился Лютик. Видел, как в глубине фиалковых глаз родился кокетливый блеск, а бледные щёки тронул румянец. — Ты ведь хотела комплимента, очаровательная ведьма, ждала с того момента, как села за мой стол, — я с одного взгляда определяю, что женщине нужно.              — Но я не хотела банальностей, не ждала шаблонов и избитых формул…              Чародейка улыбалась, хоть это и была улыбка бруксы. Лютик рассмеялся. Только он не успел исправиться и сказать оригинальный комплимент, долженствующий исключительно его опасной и страстнейшей любовнице — входная дверь в корчму распахнулась и в дверном проёме, заслоняя солнечный свет, возник Геральт. Помимо этого Лютик не успел разомкнуть объятия.