Ребёнок для чародейки

      Лютик изумлённо открыл рот. Посмотрел на Геральта. Тот посмотрел на него. Не сговариваясь, они заколотили в дверь.              — Йеннифер! Йен! Куколка! Йен!              Барабанить долго не пришлось, чародейка распахнула дверь, и они, повинуясь инерции, ввалились в комнату, чуть не растянулись на половике.              — Ты беременна, Йеннифер? — вернув вертикальное положение, вскричал Лютик. — Разрази меня гром! Но как же?.. Как же твоё бесплодие? Ты уже излечилась? Где ты исхитрилась достать эндокринные железы сирены, да ещё за столь малый срок? Или это знахарки и травницы помогли, у них отыскался некий чудодейственный секрет по возвращению магикам репродуктивной функции?              Йеннифер сложила руки на груди, закрывая свои упругие прелести, на которые, впрочем, сейчас никто не пялился.              — Нет, ты не угадал — ни сирены, ни знахарки тут ни причём. Лекарства, эликсиры и снадобья не понадобились. Зачатие, если ты стремишься знать, произошло само по себе. Наиобычнейшим путём, как у любой бабы, у которой магией считается умение подоить корову да не вляпаться при этом в её лепёшку.              — Как — наиобычнейшим путём? — не понял Лютик. — Зачем же ты тогда, дьявол возьми, отправляла нас с Геральтом на другой край света, заставляла ссориться с сиренами, подвергаться опасностям, переступать через себя и наш кодекс? Сирены разумные существа, у них своя подводная цивилизация, их убийство безнравственно. Знала бы ты, сколько труда мне составило уговорить Геральта на это, не побоюсь сказать, преступление! Ты говорила, иного способа нет, ты солгала нам.              — Замолчи, Лютик, — подал голос стоявший рядом ведьмак. Его никто не услышал.              — Я не лгала, виршеплёт, — ответила Йеннифер, окатила презрением. — Тогда я не была беременна и не знала, что другой способ есть.              — Что же это получается, — не угомонился трубадур, — ты забеременела совсем недавно и уже об этом знаешь? Разве так бывает? Разве не должен пройти как минимум месяц?              — Наверно, должен, но уж извини… Организм чародейки всё же отличается от организма лишённой магии девки, мы ощущаем своё тело отчётливо, каждую его клетку. Когда меня едва не вырвало после телепортации, я и заподозрила неладное. Знахарки и травницы, которых ты упомянул, подтвердили мои предположения.              — Что же это получатся, — повторил раздосадованный Лютик, всплеснув руками, — что же получается, мать твою ети? Геральт, мы с тобой ломаем головы, как уговорить княгиню Шъееназ помочь нам с ловлей сирены и как привезти сию бестию через три страны, а Куколка в это время, извините за прямоту, трахается наиобычнейшим путём, с посторонними нам мужиками.              — Замолчи, Лютик, — попросил стоявший рядом Геральт. На этот раз он был услышан, но Лютик не видел причин замолкать, наоборот, он разошёлся.              — Как мне молчать? Я хотел совершить доброе дело! Хотел отправиться в самое опасное и самое захватывающее приключение моей жизни! Я жертвовал собой! Да, сначала в деле не было ясности, но можно же было подождать — меня не было каких-то несчастных пять дней. Всего пять дней! А Куколка уже нашла мужика и забеременела! А ещё ревновала меня к Малютке! Какой удар в спину! И мне непонятно, почему молчишь ты, Геральт, ребёнок ведь предполагался как бы от тебя, а теперь он от не имеющего к нам отношения селянина, быть может, от пахаря или кузнеца.              — Замолчи, Лютик, — настойчивее предупредил Геральт. — Прости его, Йеннифер, он идиот.              — Почему это я идиот? — взъерепенился Лютик, но его прервала шагнувшая вперёд чародейка, убравшая руки от груди и упёршая их в бока.              — Не было у меня ни пахарей, ни кузнецов. В этой проклятой дыре я спала только с одним человеком.              — С кем?              — Лютик, — одёрнул его Геральт, в буквальном смысле потянув за рукав, и подал знак глазами, чуть расширив их. Лютик от неожиданности замолчал и в этот момент сообразил, вспомнил.              — О, боги, — простонал он и, схватившись за голову, попятился, плюхнулся на попавший под ноги сундук, — я действительно идиот. Представить не могу… Вот те на… Ядрёна вошь…              — Убирайтесь, — сказала Йеннифер и показала на дверь.              — Но?.. — запротестовал Лютик, выглядывая из-под закрывающих лицо рук одним глазом. — Но я бы хотел…              — Не надо, Лютик, — посоветовал ведьмак и, подняв его с сундука, выволок, упирающегося, в коридор, там заставил твёрдо встать на ноги.              — Знала бы, отдалась бы пахарю и кузнецу двоим сразу, — сказала Йеннифер и захлопнула за ними дверь. Они остались в темноте, слабо разгоняемой одним догорающим факелом.              — За что она меня так? — расправляя воротник, спросил Лютик.              Геральт выразительно скривил губы.              — Есть за что, да? — смирился Лютик. — Я же не виноват, что она изъясняется намёками. Женщина, мать её так.              — А не ты ли лучший в мире знаток женщин и разгадыватель намёков? — съехидничал Геральт. — Кто-то постоянно хвастается своими безграничными талантами.              Теперь губы поджал Лютик. Уязвлённо вздохнул.              — Ладно, — сказал он, — пойдём в корчму, потребуем у достопочтеннейшего хозяина махакамского самогона, потому что чёрта с два я осмыслю новое положение вещей без доброй бутыли краснолюдского первача. Как же так получилось-то? Во дела…              Они спустились в обеденный зал. Стол в углу, за которым они сидели до возвращения Йеннифер, был занят разбойничьего вида компанией. Заняты были, что не удивительно в вечернее время, и почти все другие столы, им досталось самое неудобное место на дороге из кухни, по которой то и дело с тарелками или кувшинами сновали корчмарь, его жена и малахольная дочка, но Лютик не устроил сцены, требуя предоставить ему более выгодное пристанище, долженствующее его высокому положению известного на все королевства менестреля. Лютик просто сел и потребовал самогона. Когда корчмарь принёс и стал нахваливать закуски, велел тащить и их, хотя желудок был полон, но от всего случившегося била нервная дрожь.              — Задери меня кабан, — произнёс Лютик судорожно и поднял кружку. — Давай, что ли, выпьем за моё отцовство?              Они выпили. Самогон был ядрёным, обжог горло, из глаз брызнули слёзы. Лютик быстро кинул в рот маринованный с укропом груздь, проглотил его целиком. Тотчас налил и выпил вторую.              — Никак уложить в голове не могу, — жуя другой груздь, сказал он. — Я заделал бесплодной чародейке ребёнка?.. Ты сразу догадался?              Геральт кивнул. Он пил медленно и грузди жевал медленно.              — Я находился здесь, я видел, что у Йеннифер связей с мужчинами не было, будь то кузнецы, пахари или богатые дворяне, кои тут дважды останавливались на постой. Вариант един — ты.              Трубадур перестал жевать и сделал движение, будто собирается сползти с лавки и залезть под стол. Но он, конечно, не собирался прятаться. Наполнил третий раз кружку, поднёс ко рту.              — В насколько огромную задницу я попал? Ты знаешь, у меня нет детей, по крайней мере, таковых, о которых я знаю, и я, честно признаюсь, не стремился их заводить. Все эти горшки, кишечные колики, режущиеся зубки — не для меня. К тому же детский рёв не мелодичен, мой утончённый слух не вынесет ора сутками напролёт.              — Не думаю, что Йеннифер будет принуждать тебя выносить горшки и слушать детский плач, — пожал плечами Геральт. — Скорее всего, она вообще не станет привлекать тебя к воспитанию ребёнка, не назовёт ему твоего имени, когда он спросит, кто его отец, а со временем вычеркнет эту деталь из своей памяти.              Лютик отставил так и не выпитый самогон, напыжился.              — Это почему ещё? Почему она скроет моё имя и вычеркнет его из памяти? Я знаменитый поэт и трубадур, моё имя не такое уж захудалое, чтобы его вычёркивать и скрывать. Ребёнок должен знать, кто его отец.              — Боюсь, решать не тебе, Лютик. Особенно после того, как ты сейчас обидел Йеннифер. Беременность для неё важна, а ты отнёсся к новости не так, как ей бы хотелось. Тебе ли не знать, как женщины любят носиться со своим «интересным положением», а уж после стольких неудачных попыток, когда надежды почти не было…              Лютик сконфузился, поёрзал, поглядывая в кружку, где плескалась кристально прозрачная жидкость.              — Да, глупо вышло. Но я не со зла. Совсем не со зла. Я в каком-то роде защищал тебя, твои права на потенциального ребёнка, да ещё эта история с сиреной, я настроился на долгое приключение… Да, глупость сморозил. Лучше скажи, если беременность для Йеннифер важна, тогда какого лешего она на меня набросилась? Чего не радуется? Она благодарна мне должна быть.              — Не знаю. Вероятно, гормональный всплеск. Или попросту растеряна, не знает, как себя вести, как дальше быть.              — Как-как, — фыркнул Лютик, — рожать, какие ещё вариации в данном случае есть? Не изводить же плод? Будет у неё дитя, будет его нянчить, пестовать. Мы с тобой будем учить его: я — искусствам, ты — фехтованию… — Лютик замолк, захлопал глазами. — Ох, прости, Геральт, мы же хотели, чтобы отцом ребёнка, пусть и неявным, был ты…              — Ничего, Лютик, не переживай из-за такого пустяка, я всё равно остался бы на втором плане. И наверняка сходил бы с ума и психовал, что на первую роль мне не пробиться, при всём желании. Стерильность от мутаций не вылечить эликсирами ни из драконьих потрохов, ни эндокринных желез сирены. Я мучился бы, глядя на этого ребёнка, зная, что он получился из семени чванливого герцога или самонадеянного ярла. А, возможно, я бы вообще никогда не узнал, кто предоставил Йен свой биологический материал, и неизвестность изводила бы меня ещё больше. Но ты, Лютик, ты мой друг, в какой-то мере ты оказал мне услугу.              — Ты точно на меня не сердишься?              — Совершенно точно, — заверил Геральт, — будь спокоен, Лютик.              Лютик недоверчиво смотрел на него, потом, дотянувшись через стол, торжественно хлопнул по плечу.              — Всегда можешь рассчитывать на меня, дружище! Это будет наш общий ребёнок, мне не жалко поделиться с тобой. А сейчас, ради всего святого, давай выпьем.              Ведьмак не возражал. Они осушили ещё по кружке крепкого краснолюдского самогона, закусили хрустящими груздями, щедро приправленными рубленным укропом. Мимо в пятый раз протиснулась корчмариха, задела стол объёмным задом. Геральт удержал бутыль от падения.              — У тебя правда нет детей? — спросил он, подвигая Лютику грузди. — Странно при твоей любвеобильности. Ты лезешь под каждую юбку, при таком раскладе целый выводок должен бегать, от мала до велика.              Лютик развёл руками.              — Претензий мне ни одна баба не предъявляла, в подоле не приносила, денежной компенсации не требовала, отсюда я делаю вывод, что никого за свою жизнь не обрюхатил. Конечно, я не в каждой деревне повторно бывал, но, начни расти у девки живот, меня бы, как пить дать, принялись искать, натравили бы шпиков. Папаши всех этих дворянских да купеческих дочек не понимают, что любовь — величайшее таинство, не надо в него вмешиваться с тривиальными вещами. Нет, эти остолопы взялись бы запугивать, настаивать на женитьбе — ещё бы, я прославленная личность, их семейства мечтают со мной породниться. Но им, приземлённым, невдомёк, что в неволе-то возвышенные чувства погибают.              — Патетика, Лютик, — Геральт наполнил кружки, ладонью прикрывая их от пыли из-под метлы Мотылька, — излагай проще.              — Ну, проще так проще. Про отпрысков мне ничегошеньки неизвестно. Считаю, что мне повезло. Да-да, ты не ослышался, повезло. Прости, дружище, только мы, мужчины, не подвергавшиеся мутациям и не утратившиеся способность к размножению, не всегда хотим размножаться в самом прямом смысле.              — Оно и к лучшему, с твоей-то склонностью к бродяжничеству и блуду. — Ведьмак усмехнулся.              — Но теперь-то я зачал ребёнка. — Лютик махом выпил, зажмурился, наугад потянулся за груздём. — Крепкая, зараза, аж слёзы прошибает. — Он сунул в рот гриб и вытер глаза. — Ох, батюшки… Надо что-то делать, Геральт. Куколка не какая-то там избалованная девица из южных областей Повисса, она женщина достойная. Может, мне жениться на ней, как думаешь? А что, семья — ячейка общества, и всё такое…              Ведьмак поперхнулся самогоном, захохотал так, что идущая кухни корчмариха едва не выронила поднос с мисками тушёной фасоли, а все выпивохи затихли и повернулись на смех.              — Ох, мать твою, Лютик… Возможно, хватит тебе на сегодня первача? Он ударил тебе в голову. Иди спать.              Лютик фыркнул, жестом призывая народ заниматься своими делами, поднял кружку.              — Вечно ты не воспринимаешь меня всерьёз, приятель. Да, вероятно, я погорячился, рано мне ещё связывать себя узами, к тому же в роли подкаблучника Йеннифер… прости, жениха… я всегда представлял тебя, не по-дружески это — переходить дорогу. Пользуйся своей черновлаской и дальше, а я останусь свободным человеком с правом на полигамность. Однако я хочу в любое время видеть ребёнка и принимать участие в его воспитании.              — Для начала тебе надо извиниться перед Йеннифер, — сказал ведьмак. — Хорошо извиниться, искренне, без этих твоих увёрток, чтобы она поверила в твоё раскаяние. И тогда, при благополучном стечении обстоятельств, она, может статься, подумает над твоей просьбой. Сразу не особенно-то рассчитывай на успех.              — А я говорю, что Куколка меня любит — глянь-ка, я позволил её мечте исполниться! Она мне обязана самым сокровенным, чего, чёрт побери, на меня злиться? А извиниться я могу. Прямо сейчас пойду и извинюсь. Выясню, почему она недовольна.              — Идти прямо сейчас плохая идея, Лютик, ты пьян.              — Не пьян я нисколечко. — В доказательство трубадур решил дотронуться пальцем до кончика носа, промазал, ойкнул, икнул и повторил попытку. Попал, хотя и не совсем в кончик. — Вот, убедился? Идём к Йеннифер. Ты ведь мне поможешь?              Геральт вытаращился.              — Хочешь свалить грязную работёнку на меня? Вообще-то в момент вашего разговора я собирался держаться от постоялого двора подальше, чтобы меня случайно не зашибло молниями или огненным градом, но так и быть, пойду с тобой. По крайней мере, если Йен превратит тебя в осла, пристрою в конюшню к Плотве и твоему пегому, а утром отведу пастись на луг.              — Твои шуточки меня не запугают, Геральт, — фанфаронски заявил Лютик, — я не отступлюсь. На моей стороне правда. Однако сначала давай выпьем ещё по кружечке: бородачи, сукины дети, умеют обращаться с дистилляторами. Крепчайший напиток, чистейший, как слеза девственницы, жалко оставлять.              Он разлил последнее из бутыли, столкнул с ведьмаком кружки и, пробормотав про свалившееся как снег на голову отцовство, выпил. Самогон нагрелся в духоте, но горло обжёг как положено, горячей волной разлился в животе. Лютик крякнул, дёрнул головой и взял из миски последний груздь, оставляя ведьмаку укроп. Геральт выскреб его хлебом, прожевал.              Вытерев руки о поданную корчмарём, не сильно, впрочем, чистую тряпицу, поднялись. Лютик вскочил на лавку, похлопал в ладоши, привлекая внимание.              — Всех угощаю, господа! В честь радостнейшего события в моей полной триумфов жизни! Пейте-гуляйте! Хозяин, любезнейший, не жалей вина!              Он кинул хозяину золотую монету, которую тот поймал со сноровкой жонглёра. И так изрядно пьяная публика одобрительно зашумела. Геральт, закинув на плечо, стащил Лютика с лавки, потянул к лестнице.              — Пойдём.              — А повод-то какой, мастер музыкант? — осведомился вдогонку корчмарь.              — Радостнейший! — сообщил ему, как непонятливому, Лютик, колыхаясь и икая на каждой ступеньке. — Отцом я буду! Отцом!              — Угомонись, егоза, — Геральт донёс его доверху и поставил перед дверью в коридор. — Ты надрался, как скотина. Точно хочешь говорить с Йеннифер? По мне, так отправляйся-ка ты лучше спать.              — Я трезв и бодр, — возвестил Лютик и рухнул к его ногам.              Проснулся он солнечным утром от пения петухов, устроивших вокальный конкурс под его окном и бравших на зависть высокие ноты. Он лежал в своей постели, раздетый до исподнего, штаны и другие вещи обнаружились аккуратно сложенными на окованном железом сундуке, рядом с лютней. Башмаки стояли поблизости на полу.              Лютик не помнил, как сюда попал, как раздевался, однако сразу вспомнил главное — он отец ребёнка одной из самых могущественных, красивых и спесивых чародеек современности. Попал, так попал. Дьявол.              Сон начисто выветрился. Похмелья, несмотря на неумеренное возлияние, не наблюдалось, голова была ясной, жажда отсутствовала. Восхваляя мысленно краснолюдов и их искусство самогоноварение, сравнимое с поэтическим мастерством, Лютик встал. Прошёлся по нагретым солнцем дерюжкам, разминая мышцы, потрогал струны и сел на сундук одеваться. Прислушивался, не раздаются ли во дворе знакомые голоса ведьмака и фиалкоглазой красотки. Нет, где-то вдалеке разговаривали батраки, собиравшиеся в дорогу купцы, да ныла какая-то девочка.              Лютик решил, что хочет мальчика.              Занавески после их с Йеннифер страсти так и висели криво, а свечные огарки валялись отдельно от подсвечника. Замечательная была ночь, пылкая.              Лютик открыл окно, высунулся, постоял, разглядывая двор с его неповторимыми запахами, запылённую деревню, зелёную стену лесочка за крайними домами, стадо плетущихся на луг коров, подгоняемое малолетним рыжим пастушком. Его сын будет музыкантом как он. Или чародеем — в мать. Чародеем с лютней.              Черноволосым или с каштановыми кудрями?              Лютик считал, что сын должен быть похожим на него, высоким и красивым, как эльф, с его тягой к стихосложению, композиторству и непременно с его выдающимися вокальными данными. Если при этом парень сможет насылать на конкурентов заклятье немоты, тоже неплохо.       Лютик усмехнулся и, приплясывая, покинул комнату. Пошатался по двору, многословием выводя из себя молчаливых батраков, съел найденное на лавке яблоко, посетил отхожее место и конюшню. В малиннике, как и в прошлый раз, наткнулся на босоногого мальчишку, хозяйского сына, осведомился про ведьмака и чародейку. В ответ узнал, что беловласый монстробой допоздна сидел с купцами, пил самогон и играл в кости, надув жадюг на приличную сумму, теперь, должно быть, отсыпается. А госпожа магичка спускалась на заре за грушевым сидром, разбудила маманю, которой пришлось спускаться за оным в погреб, взяла кувшин и заперлась у себя, в лучших апартаментах «Трёх котов».              Малец болтал ещё, но Лютик услышал всё, что хотел, и наелся малины. Дав малолетнему информатору невесть откуда взявшуюся в кармане конфету, вернулся под крышу, затребовав у корчмаря тёплой воды и чистое полотенце, умылся, побрился, причесался и направился прямиком к чародейке, не тревожа Геральта. Сегодня он в помощи не нуждался.              Йеннифер открыла достаточно быстро, не пришлось повторять стук. На ней был чёрный просвечивающийся пеньюар с кружевами на рукавах, почти не скрывавший трусиков и обнажённых грудей, на которые Лютик сразу и уставился.              — Чего тебе, трубадур? — спросила Йеннифер.              Лютик с трудом оторвал глаза от розовых манящих сосков, под испепеляющим взглядом протиснулся мимо неё в комнату, пропитанную запахами сирени, крыжовника и грушевого сидра, дождался, пока она, не закрывая двери, повернётся к нему.              — Извини, что без букета, потому как в таких случаях полагается дарить цветы, но на клумбе растут ромашки и клевер, а ты, несомненно, достойна роз, причём не обычных, а уникальных, голубых, о коих мне однажды рассказывал Геральт. Он встречал их, путешествуя по большакам, в имении человекоподобного чудища, полумедведя-полукабана, проклятого за изнасилование…              — Трубадур! — взмахнув руками, оборвала Йеннифер. — Не насилуй моё терпение. Говори, чего тебе надо, и проваливай.              Лютик замолчал.              — Мне нужно знать, почему ты злишься на меня, — сказал он, отвечая на вопрос. — Почему ты шипишь, будто я грязный приблуда, и выставляешь меня за дверь. Меня интересует перемена твоего настроения, Куколка. Неделю назад ты сокрушалась о соматических изменениях и функциональных нарушениях гипофиза, искала средства, а когда выяснилось, что нарушения фикция, страшилки для выпускниц Аретузы, а тебе просто надобен был крепкий и страстный мужик, ты мужика этого, меня, то есть, в клочья готова изодрать и, боюсь, чёрт возьми, что не только образно. В чём дело, дорогая?              Чародейка быстрым шагом прошла к окну, остановилась там, отвернувшись от Лютика, привычным жестом обняла себя, опустила голову, поглаживая щёку. Буйные локоны цвета воронова крыла рассыпались по поникшим плечам и напряжённой спине. Но оставалась Йеннифер в таком положении недолго, не больше нескольких мгновений, резко развернулась на мягких тапочках.              — Я всего лишь хотела отомстить ему за Трисс! А теперь мой единственный ребёнок от виршеплёта, бабника, циника и лжеца!              — О, теперь узнаю тебя, а то уж думал, ты заболела и подобрела! — Лютик картинно рассмеялся, шагая к ней. — Знай же, что я тоже не в восторге, что мой единственный ребёнок — от столетней ведьмы, которая из мести не брезгует раздвигать ноги перед кем попало, даже виршеплётами, а по уровню цинизма даст фору сотне таких, как я. Будь честна с собой, Куколка. И, дьявол побери, тебе я никогда не лгал. Может быть, недоговаривал или приукрашивал, такова уж моя творческая натура, но остальное тобою слышанное — чистейшая, кристальная правда.              Йеннифер смотрела на него с пренебрежением, как на попавшую на обувь грязь, всем своим видом подчёркивая, что не верит ни единому слову, загораживалась сложенными на груди руками, но потом в её глазах мелькнуло нечто иное. Она опустила руки.              — Постой, ты сказал, что у тебя будет первый ребёнок.              — Совершенно так. Первый. Геральт подтвердит.              — Но ты перещупал всех шлюх от Яруги до Бруины, ты порезвился в каждом борделе каждого из Северных королевств.              — Я и при королевских дворах резвился и при многих других. Сама досточтимая княгиня одной тёплой страны, не буду конкретизировать имён и названий, принимала меня в своём уютном алькове… Амурные приключения и нежные лобзания дарят мне вдохновение, в этом секрета нет, Куколка, однако с потомством пока судьба миловала. Пока в мою постель коварным образом не пробралась ты, Йеннифер, утверждавшая, что бесплодна.              Йеннифер задумчиво прикусила губу и, вновь обняв себя, ероша буйные волосы, заходила по комнате, от окна с фиалками до кровати с гобеленовым балдахином и обратно.              — Получается, так сошлось… — бормотала она. — Стечение обстоятельств… удачное сочетание, хорошая фертильность… Сколько лет, сколько пустых поисков и… Получается… — Чародейка остановилась и повернулась к откровенно заскучавшему Лютику. — Получается, всё это время мне всего лишь нужно было переспать с тобой, трубадур?              Лютик перестал изучать пейзажи на картинах, самодовольно задрал подбородок.              — Ты долго ждала, чтобы это проверить, Куколка. А могла бы забеременеть ещё тогда, в походе за драконом, ежели бы пригласила меня лунной ночью на свою телегу. Но ты даже на свои сиськи, торчащие из разорванного платья, смотреть не позволяла. Твоё упущение, душечка.              Глаза Йеннифер потемнели, лицо перекосила смешанная с яростью досада.              — О святые небеса! И угораздило же меня залететь от болвана!              — А кому ты планировала на драгоценную роль отца своего ребёнка? Молодого короля Хьялмара ан Крайта? Или Танкреда Тиссена, нынешнего властителя Ковира и Повисса, тоже молодого? Самого Эмгыра вар Эмрейса?              — Заткнись, трубадур, — низким голосом произнесла Йеннифер. — Будь добр, не открывай рот. Молчи, или я за себя не отвечаю.              Лютик следовать её рекомендациям не собирался, он не Геральт, собирался сказать что-то едкое, но вдруг понял, что чародейка на грани истерики, увидел опустившиеся плечи и покрасневшие глаза с готовыми брызнуть слезами, которые гордая колдунья изо всех сил сдерживала. Он приблизился к ней и с теплотой, пресекая сопротивление, обнял, уложил голову себе на грудь, погладил по пышным, завивающимся кольцами волосам, пахнущим сиренью и крыжовником.              — Поплачь. Поплачь, если тебе горько, если ты растеряна.              — Не дождёшься, — замотала головой Йеннифер, не пытаясь, однако, больше вырываться. — Нет более жалкого зрелища, чем плачущая чародейка.              — Знаю. И то, что тебе это втолковала Тиссая де Врие, твоя наставница, но где она теперь? Давно мертва. А ты здесь, ты живая, в том самом ярком, поэтическом смысле слова, и в тебе бьётся новая жизнь. Поплачь, успокой своё сердце: я чувствую, как оно трепещет — словно раненая птаха, запутавшаяся в силках. Поплачь, не беспокойся, твоя тайна умрёт со мной.              — Нет. — Йеннифер всё-таки вывернулась, отошла к окну, запахнула отделанный кружевом пеньюар, вытерла ладонью щёку. — Нет. Нет. Я разучилась плакать. Сто лет назад. Ты младше меня на целую вечность.              — Разве это препятствие к рождению нашего дитя?              Лютик подошёл к Йеннифер, аккуратно за плечи повернул к себе и, наклонившись, поцеловал в припухшие карминовые губы. Без страсти, хотя уже через мгновенье в паху возникло томленье, но оно ни к чему не привело — Йеннифер оттолкнула. Эффект, однако, был достигнут, на её бледных щеках вспыхнул румянец, глаза лихорадочно заблестели.              — Мерзавец, — сказала она, вытирая губы. Покосилась, улыбаясь.              Лютик сел на незаправленную со сна кровать, потрогал подпорку балдахина — резной столбик с отслоившейся местами краской.              — Прости меня, ведьма, за все дрянные и нелестные слова, что тебе наговорил, — сказал он. — В чём причина твоего дурного настроения? Ты действительно не рада беременности? От того, что она от меня?              Лютик ждал, что магичка ответит, но она ответила.              — Радуюсь. Днями и ночами благодарю святую мать Мелитэле и других богов, в которых я, впрочем, не верю.              — Тогда благодари меня, в конце концов, это именно я сделал основную часть работы, а вовсе не мать Мелитэле.              — Заткнись, трубадур, или я ничего не скажу, мне нет нужды откровенничать с тобой.              Лютик поднял руки ладонями вперёд, указывая, что призыв услышан. Йеннифер, опустившись на край подоконника между горшков с фиалками, убрав со лба локоны, продолжила:              — Столько лет изнурительных поисков, ползания по руинам эльфийских дворцов и старых чародейских башен, изучения пропитанных пылью и кошачьей мочой манускриптов, сбор по крохам рецептов и магических формул, погони за диковинными существами, чьи потроха нужны для лекарства, лекари вперемешку с шарлатанами… А по всему выходит, я не была бесплодна. Такое случается с магами, хоть и редко, не все теряют способность к зачатию. В молодости у меня было подозрение, я не стерильна, но я тогда не хотела детей, а к тому моменту, когда захотела, использовала столько мужиков и не забеременела, что мне пришлось признать свою ошибку. К сегодняшнему дню я перепробовала ещё больше мужчин, у которых по десятку детей от одной или разных женщин, но… сам видишь.              — Ты отчаялась, ты стала одержима этой мечтой…              — А теперь она сбылась, и я вдруг… испугалась, — Йеннифер произнесла это слово так, будто земля разверзалась у неё под ногами, уставилась на свои сцепленные на соблазнительных коленях руки. — Я чувствую под сердцем новую жизнь, пусть совсем микроскопическую, в несколько клеток, но мне страшно, что я не доношу её до срока, скину.              — Ты выносишь, — участливо поддержал Лютик. — Все бабы вынашивают, если хотят, в сложных случаях прибегают к услугам таких, как ты, чародеек. Тебе не о чем беспокоиться, Куколка, через положенный срок тобой займётся повитуха, в муках родишь здорового бутуза.              — А если потом кто-то захочет навредить ему, чтобы шантажировать меня? Устроят охоту, похитят, разлучат? У меня много недоброжелателей.              — Ты сама-то себе веришь, красоточка? — спросил, развалившись на кровати, Лютик. — Ха-ха, только пустоголовые кретины сдуру ума отважатся сунуться поперёк дороги могущественной ведьме, члену Ложи… Перестань изводиться, Куколка, тот спектр эмоций, который ты сейчас испытываешь, простые бабы, рожающие по десятку детей от одного или разных мужчин, называют материнским инстинктом. Ему присущи страх, чуткость, нежность. Переживать нормально, я уйму таких мамаш повидал. Каждая печётся о своей кровиночке, ночами не спит, сидит у окошка, даже если кровиночке двадцать годков, и она глушит медовуху в корчме с такими же лбами. Ты привыкнешь к этим несомненно новым для тебя ощущениям. У меня вот тоже начал вырабатываться отцовский инстинкт, я это чувствую, — Лютик дотронулся до груди. — И поэтому думать не смей, чтобы лишить меня общения с моим сыном. Он будет знать моё имя. Мало того, он будет носить его.              Йеннифер подняла голову, глаза были прищурены.              — О чём ты, трубадур? Ты действительно хочешь этого ребёнка? Все твои разговоры о нём — не очередное бахвальство с целью написать балладку про соблазнённую и обрюхаченную чародейку?              — Ну, во-первых, моя дорогая, — покачав ногой, сказал Лютик, — в балладе о тебе я бы никогда не использовал слово «обрюхаченная» — оно имеет уничижительный оттенок, а во всех моих балладах твой образ исключительно окутан тайной и романтикой. А во-вторых, Куколка, я не прочь заиметь ребёнка. Конечно, немного необычно, что от магички, признаю, — я ведь от любых колдовских штучек предпочитаю держаться подальше: никогда не знаешь, чего от них ожидать, — но ты женщина мне не посторонняя, в какой-то степени родная и, дьявол, не такая спесивая, какой хочешь казаться.              — Да и ты, выходит, не такой тупица, каким пытаешься казаться, — вернула Йеннифер.              — В-третьих, ребёнок уже имеется, — закончил Лютик, сел ровно. — Куколка, оглянись вокруг, жизнь проста, непредсказуема и прекрасна. Надо познать все её грани, испробовать неизведанное, переступить через прошлое к будущему… Что-то кончается, что-то начинается.              — Я удивлена, — проговорила Йеннифер, намного тише и ошеломлённее. Смотрела на него так, будто видела впервые.              — Я и сам удивлён, но что поделать, ничто не вечно под небом, даже мои холостяцкие представления, — ответил поэт. — А ты не спеши воротить от меня нос, дорогая ведьмочка, я хоть не король, но тоже не крестьянского происхождения. Мой графский род владеет обширными землями с неплохим годовым доходом.              — Твой графский род?.. — не поверила чародейка.              — Де Леттенхоф. Перед тобой его наследный представитель, виконт Юлиан Альфред Панкрац. — Лютик встал и поклонился по всем правилам этикета, выставив вперёд левую ногу, правую руку отведя назад. — К вашим услугам, благородная госпожа.              Йеннифер невольно рассмеялась:              — Ты, верно, шутишь? Выдумываешь и сочиняешь?              — Никак нет, Куколка, — Лютик сел обратно на кровать, опёрся спиной о стойку балдахина. — Моей семье принадлежат замки, дворцы, поля и рощи, ряд производств в центральной части Цидариса. Однажды граф, мой обожаемый папенька, отправится на встречу с чертями, и все эти богатства отойдут мне. Однако я могу пользоваться ими и сейчас. Ты с ребёнком при желании можешь жить в одном из этих великолепных дворцов с позолоченной мебелью и многоярусными люстрами, графиня примет тебя как родную.              — Ты меня будто под венец зовёшь, трубадур…              Лютик не вздрогнул. Он был готов к этому насмешливому вопросу, нутром чуял, что он последует и решил не сплоховать.              — Ох, чую, что буду жалеть об этом, обещал же себе… — пробормотал он под нос и сказал громче, выпятив грудь: — А пусть и зову. Пойдёшь?              Йеннифер перестала улыбаться.