Ребёнок для чародейки

Йеннифер обладала богатой мимикой, и сейчас на лице в один миг сменился весь её спектр, от желания иронически рассмеяться до неподдельного замешательства. За годы знакомства с претенциозной чародейкой Лютик не единожды видел, как она испытывала смущение и даже панику и ужас, хотя старалась свою слабость скрыть и быстро брала себя в руки, но сейчас её растерянность носила крайнюю степень. Милая черновласка оперлась о подоконник, будто боялась внезапно лишиться чувств, приоткрыла чудесные карминовые губки.              — Ты серьёзно? — через несколько томительных мгновений вымолвила она.              — К сожалению, серьёзно, — шаркнул ногой Лютик, вздохнул. — Так ты согласна?              Йеннифер не спешила отвечать, и от такой необходимости её избавило появление ведьмака. Геральт стоял в проёме так и не закрытой двери, и его лицо тоже было красноречиво. Скорее от того, что он увидел двоих полуодетых, в озадаченных позах на фоне смятой кровати, вряд ли он слышал хоть слово из разговора.              — Я помешал? — спросил он, готовый ретироваться в тёмный коридор.              — Возможно, ты не вовремя, — рассматривая свои ногти, сказал Лютик. — А может быть, ты меня спас. Всё неоднозначно, друг мой, и зависит от ответа Куколки. Если ты хочешь знать, какой был задан вопрос, — я предложил ей выйти за меня.              — Тогда я точно не вовремя, — сказал ведьмак и, пятясь задом, шагнул во тьму.              — Постой! — закричала Йеннифер, вскочила с подоконника в порыве бежать за ним, если он уйдёт, но остановилась, так как и он остановился. — Постой, Геральт, — сказала она спокойнее. — Не уходи. Ты не помешал. Войди и закрой дверь.              Геральт сделал, как она просила, опустил щеколду и прислонился спиной к косяку. Йеннифер глянула на него, на Лютика и отвернулась к стене, опять обняла себя и принялась тереть щёку, что было у неё, несомненно, признаком неуверенности и глубоких размышлений.              — Куколка, — подал голос Лютик, удобнее устраиваясь на кровати, — тебе не обязательно давать немедленный ответ, я не тороплю. Подумай, посоветуйся, прикинь выгоду. Лучшего жениха тебе не найти, мало дураков найдётся, чтобы взять женщину с чужим приплодом, а я тебя в какой-то мере уважаю и… о, чёрт, во что я влезаю?.. в какой-то мере люблю. Заметила, я тебя даже не назвал стервозной бабой?              Йеннифер молчала, потирая щёку. Волосы цвета воронова крыла крупными кольцами вились по плечам.              — Лютик, ты же вчера отказался от этой идеи, сочтя её чересчур обременительной для тебя, — громким шёпотом, поглядывая в спину чародейки, удивился Геральт. — Какая, холера, муха за ночь тебя укусила? Интоксикация ядрёным краснолюдским самогоном внушила тебе моногамию? Ты в своём уме? Ты пожалеешь о своей несдержанности уже к заходу солнца, прыгнешь на мерина и удерёшь.              — Не удеру, — наотрез ответил Лютик, — и не пожалею. Не в этот раз, Геральт, решение моё твёрдо, начинается новый этап моей жизни. Ты, возможно, ревнуешь, но, прости, так распорядилась судьба, мы с Йеннифер обречены стать семьёй. Не расстраивайся, в ней и тебе найдётся место, я буду закрывать глаза на твоё присутствие в спальне моей законной жены.              — Я ещё не дала согласие! — вскричала, разворачиваясь, Йеннифер.              Лютик рассмеялся.              — Смотри-ка, Геральт, она сказала «ещё». Повторюсь, душечка, я тебя не тороплю. Но в браке у нас может быть и двое, и трое детей. Только представь, мы поселимся в замке неподалёку от столицы, будем с зелёного мыса смотреть, как слева на рейде в заливе Гроз высится лес мачт кораблей королевского флота, трепеща на ветру парусами, а справа в Песчаную бухту заходят барки с экзотическими заморскими товарами и лодчонки, с которых ловцы добывают жемчуг. Кстати, несколько артелей принадлежат моему отцу. А ещё янтарный промысел, рыболовецкие суда и коптильни. Твои подруги из Ложи колдуний от зависти постареют, когда увидят обручальное колечко на твоём пальчике.              Йеннифер взмахнула рукой, призывая перестать нести вздор, заметила заинтересованно задранную бровь ведьмака:              — Трубадур наболтал, что он из цидарийского графского рода. Де Леттенхоф. Юлиан какой-то там Панкрац.              — Да, он и мне говорил, — ответил ведьмак, — и, похоже, это правда. Я знаком с его кузеном Ферраном де Леттенхофом из Керака. Тот серьёзный парень, инстигатор королевского трибунала, просто так языком молоть не будет, а он подтвердил, что Лютик виконт и тот самый Юлиан Альфред Панкрац.              — Хо-хо, а вы мне не верили? — поразился Лютик. — Мните меня выдумщиком в таких важных репутационных вещах? Да, я предпочитаю распространяться о своём высоком происхождении, чтобы не смущать поклонников и прелестных дам, но разве оно не отражается во всём моём облике? — Он повернулся в профиль, смахнул со лба каштановый локон, задрал подбородок, осанисто подбоченился. — Мой род ведёт историю от самого короля Дамавета, правившего прибрежными землями триста сорок лет назад. Хотите спою о нём балладу?              — Нет, — в один голос воскликнули Геральт и Йеннифер.              — И не воображай, что я поведусь на твои титулы, — добавила чародейка, — не равняй меня с пастушками с сеновала, чтобы прельститься ими.       — Он не равняет, Йен, — уверил Геральт, прежде чем трубадур успел что-то сказать. — Лютик знает цену тебе и цену себе. Просто своей неуклюжей откровенностью он пытается поднять тебе настроение, избавив от терзаний, что отец твоего долгожданного ребёнка ничем не примечательный бродячий певун. Хотя нет, певун он тоже одарённый, востребованный, это надо признать.              — Моя жизнь — поэзия, а не костяные счёты в затхлой бухгалтерии, — добавил патетически Лютик.              Йеннифер задумчиво прошлась от сундука к столу, посмотрела в зеркало, бережно тронув плоский живот поверх полупрозрачного пеньюара, развернулась.              — Я не… не терзаюсь, что мой будущий ребёнок от Лютика. Может быть, меня это заботило в первый момент. Может быть, я позволила себе минуту слабости. Несколько дней сомнений и неуверенности на фоне взметнувшихся гормонов. Но сейчас, в это самое мгновение… Сейчас со мной всё в порядке. Я ношу под сердцем сокровище, и мне дела нет, от кого он… По существу, я даже благодарна Лютику, и «благодарна» недостаточное словесное облачение для выражения моего чувства признательности. Прости, Лютик, что значительную часть нашего знакомства на дух тебя не переносила и была к тебе излишне предвзята.              Трубадур довольно хмыкнул, махнул рукой.              — Ну что ты, Куколка, когда это я был на тебя в обиде? Ты любимая заноза моего лучшего друга Геральта, я давно с тобой стерпелся. Надеюсь, я не встал между вами? Очень бы не хотелось разрушить годами вдохновляющий меня союз.              Геральт посмотрел на свою зазнобу, адресуя заданный вопрос ей, в его нечеловеческих глазах были надежда и заранее выстраданное смирение в случае любовного поражения.              Йеннифер подняла на него полный нежности взгляд.              — Нет, — не отводя его, сказала она Лютику, — нет, между мною с Геральтом нечто большее, чем может представить даже богатый на воображение поэт, эту связь не разорвать, она будет вести нас друг к другу сквозь зной и лютую стужу, преодолевая брошенные судьбой испытания.              — Отлично сказано! Надо бы это записать для грядущих стихов. — Лютик встал с постели, одёрнул подол рубахи и манжеты. — А вам, как я вижу, надо поговорить. Пойду в свою комнату, потом прогуляюсь по торговым лавкам, вернусь к сумеркам… Думай над ответом, Куколка.              Внимания на него никто не обращал. Ведьмак и чародейка приросли друг к другу взглядами, ведя какой-то немой диалог, улыбались уголками губ. Лютик, напевая, прошёл мимо них, отпер дверь и окунулся в духоту тёмного, пахнущего смолой и мышами коридора.              Он взял в комнате шапочку и кошель, туго набитый монетами. Спустился вниз, выпил малинового компота, поболтал с любезничающей корчмарихой, пялясь на её дочку, безучастно протирающую столы мокрой тряпкой, при выходе во двор едва не наступил на кота, погладил его за рыжим ушком в утешение.              На улице какой день стояла жара, от зноя чахла трава, деревья опустили пыльные листочки, а вся животина пряталась в тень, гуси, не найдя приличной лужи, возились в подсыхающих помоях как свиньи в грязи. Лошадей не выводили из конюшни, где сохранялась хоть какая-то прохлада. И только люди занимались своими обычными делами, хотя тоже с ленцой, непрестанно вытирая мгновенно запотевавшие лбы рукавами.              Помахивая перед лицом шапочкой, Лютик понаблюдал за дородными прачками, тащащими мешки с бельём на речку, за мужичком с тачкой, так тяжело нагруженной капустой, что он еле двигал её перед собой. Катил, несомненно, на местный базар, где продаст перекупщикам, а те отвезут в сожжённые войной районы и загонят втридорога. Законы свободного рынка, ничего с этим не поделаешь, бедные станут беднее, богатые ещё больше разбогатеют.              Лютику нравилось считать чужие финансы, только когда карманы были пусты, а сейчас, к счастью, недостатка в деньгах не испытывал. Радуясь сему обстоятельству, он вышел через калитку и, водрузив шапочку на голову, бодро зашагал за мужичком с капустной тачкой к рыночной площади. Там увидел, что не ошибся насчёт сделки с перекупщиками — капуста из тачки быстро перекочевала в крытую телегу, а трудяга получил горсть медных шелонгов.              Торговля на рынке шла не шибко, продавцов насчитывалось больше, чем покупателей, виной тому было, конечно же, нещадное солнце, борьба шла за каждого клиента, предлагали изрядные скидки. Лютик важно шествовал от лавки к лавке, расспрашивал о товаре, трогал всё подряд, проверял качество, торговался, но в итоге ничего не приобретал. За весь день совершил только одну покупку, не считая ванильного пончика, который он попросту стянул с лотка, когда румяный булочник отвлёкся. На свою покупку истратил почти все золотые марки, что взял с собой.              Когда тени удлинились и впервые повеяло ветерком, поэт направил ноги за околицу, в луга. Вдыхал ароматы свежего сена, подремал в душистом стогу. О том, что пора возвращаться на постоялый двор, ему напомнили насекомые, зароившиеся с наступлением сумерек, назойливо лезущие в лицо, норовящие укусить или выпить крови. Отмахиваясь от них, Лютик полежал ещё немного, подложив руки под голову, закинув ногу на ногу, посасывал былинку. По высокому розовеющему небу, словно эльфьи лодчонки, плыли продолговатые сиреневые облака.              В деревню он пошёл не спеша, давая Геральту и Йеннифер ещё немного времени насладиться своей пагубной любовью, им было это, они непростительно много дней с момента приезда в Лисьи Ямы потратили на конфликты и упрямое противостояние, игнорируя связывающее их притяжение. Вряд ли ведьмак и чародейка в его отсутствие занимались любовью — будущая мать исключит любой риск навредить ребёнку, но они разговаривали, не замолкали ни на минуту. Обнявшись, высказывали друг другу старые обиды, шептали просьбы о прощении и после целовались как исступлённые, не размыкая сладкие уста. Он накручивал на палец её удивительные локоны цвета воронова крыла, она гладила его грубые шрамы. Лютик слишком хорошо их знал, чтобы спешить.              Оконца хат теплились тусклым светом, во дворе «Трёх котов», как всегда по темноте, прибавилось народу. Купцы загоняли телеги с товаром под навесы, отдавали приказы своим работникам распрягать лошадей и организовать ночлег, пропитые завсегдатаи клянчили денег, предлагали сыграть в кости, а отдельные нарывались на драку, требуя у приезжих признать Лисьи Ямы столицей Нижней Мархии. Эти задиры еле держались на ногах, и если бы не забор, за который держались, они давно бы бултыхались в луже свежевылитых помоев.              Под потолком в комнате Йеннифер летали похожие на светлячков сгустки света, отражались в тёмных стеклах. Лютик, задрав голову, понаблюдал за их плавным скольжением и перешагнул порог корчмы, отодвинув от двери пьяного кмета.              — Милсдарь менестрель! — сразу кинулся к нему корчмарь, раскинув руки и расплываясь в самой любезной улыбке, которую мог позволить его рот. — Маэстро! Мы только вас и ждём! Публика хочет ваших чудесных песенок, балладок, значит. Не откажите, мэтр музыкант, уважьте честной народец, а уж я в долгу перед вашей милостью не останусь, клятвенно обещаюсь.              — Просим! Просим, мастер Лютик! — скандировала честная публика, та, что была в состоянии воспринимать реальность. — Простим! Уважьте! Не откажите!              Корчма была забита под завязку, за каждым столом умещались по шестеро-десятеро и люди ещё прибывали. Среди небритых рож наёмников, необъятных купцов, тощих постных пилигримов и прочей странствующей братии необычно много было девиц. Справа сидели молоденькие жрицы в обществе своей седовласой наставницы, неприлично хихикали, несмотря на скромные балахоны. Слева вперемешку с мужиками устроились пригожие воительницы в откровенных, не стесняющих движений нарядах из козьей кожи. Были и другие очаровательные мазели, и именно они громче всех хлопали и просили спеть, строили глазки, а то и демонстрировали восхитительные прелести.              От разнообразия у Лютика спёрло дух.              — Уважу, если ты немедля принесёшь мне лучшего пива, — заявил он. — Естественно, за твой счёт.              — Бегу, — отозвался корчмарь, — уже бегу. Несите лютню, ваша милость, пиво будет сию секунду. Пейте сколько влезет, весь вечер за мой счёт.              — Вот это славно! — воскликнул Лютик, раскланялся с публикой, особенно тщательно с дамами, и отправился в комнату за инструментом. В коридоре второго этажа было тихо, из-за двери чародейки доносились едва различимые звуки, он не стал мешать.              Его пение срывало шквал аплодисментов. Пел Лютик легко и вдохновенно, пел о разлученных влюблённых, искавших друг друга сквозь бури и столетья, пел скабрезные сюжеты, сдобренные первородной похотью, пел о превратностях судьбы, пел, конечно же, о неких ведьмаке и чародейке. Публика то украдкой всхлипывала, смахивая слёзы, то смеялась как полоумная, то замирала заворожённо, прекращала дышать в ожиданье развязки.              Лютик пел, промачивая горло холодным ривским хересом, подкрепляясь копчёным сыром и мелкими рыбками, жареными на углях, посматривал на лестницу. Пел, совсем не считая времени. Пел, улыбаясь девушкам и думая, как замечательно было бы заманить одну из них в свою постель — хоть ту коротко стриженную наёмницу с татуировкой над упругой попой, хоть сбитенькую негоциантку с большими сиськами, а хоть и пьяненькую жрицу, наверняка распутную.              Пел и думал о любви, истинной любви, во всех её проявлениях. Любви и жертвенности. Любви и искушении. Любви и долге. Любви и… Йеннифер. О несравненной магичке со стройным станом и копной буйных волос. В неизменном чёрном и белом, с сиренью и крыжовником. С обманчивой улыбкой и горячим ранимым сердцем.              Размышления прервал Геральт, спустившийся по лестнице, один, сонный, с расшнурованным воротом мятой рубахи, пристроился у стены подальше от света факелов. По его ленивому знаку Мотылёк, дочка корчмаря, принесла ему вина, и он, не отрываясь от кружки, выпил его до капли. Кивком поблагодарил и, сложив на груди для удобства руки, стал слушать музыку, Лютик ловил на себе его рассеянный взгляд.              Он спел ещё две задорные побасенки — про ведьму и осла и про хитрого десятника, соблазнившего принцессу, — подводя выступление к логическому завершению, и раскланялся под бурные овации и несмолкающие возгласы признательности. Просьбы продолжать наотрез отклонил, выпил ещё кружку пива, с высочайшим подобострастием поданную хорошо нажившимся на его пении корчмарём, и милостиво собрал кидаемые в шапку монеты, рассовал по карманам, а затем, повесив лютню на плечо, направился к Геральту, тот так и кемарил у стены.              — Дружище, ты клюешь носом, неужто наша дорогая чародейка тебя так измотала? А где она сама?              — Йен спит, у неё был тяжёлый день.              — А я хотел с ней поговорить…              — Не сегодня, Лютик, дай ей отдохнуть и прийти в себя, подожди до завтра. Завтра ей будет лучше, может, даже съест что-нибудь, кроме яблок и грушевого сидра.              — Ох, я бы с голодухи умер на такой диете, слава богам я не беременная баба… Конечно, друг мой, конечно, я подожду до завтра: не очень-то уж тянет попадаться под руку разбуженной колдунье. И тебе бы тоже не мешало пойти в свою каморку под крышей и завалиться на тюфяк, выглядишь ты так, будто тебя в котле варили да не доварили. Полночь скоро.              — Не хочу спать, Лютик, — сказал Геральт, — не до сна мне. Прогуляться не желаешь, прохладой подышать? Ночь звёздная, к реке сходим, искупнёмся.              — Йеннифер же не приказала тебе утопить меня? — возникло подозрение у Лютика.              — Дурачина ты, Лютик, — впервые заулыбался Геральт. — Мы с Йен о тебе вообще не говорили, у нас были другие… хм, темы.              — Понимаю, — сказал Лютик. Почесал макушку, глядя в тёмное окно, в котором отражался свет факелов и свечей. — Искупаться бы не помешало, а то от меня несёт как от бочки с селёдкой. Хотя я бы предпочёл бадью и девочек, но ладно, пусть будут речка и ты.              Геральт усмехнулся, подтолкнул к двери.              — Идём.              — И сразу предупреждаю — я буду петь, даже не смей возражать.              Геральт не прокомментировал, продвигаясь среди приличных гостей и осоловелого сброда.              Они вышли в ночь, а потом молча, слушая трели сверчков и цикад, уханье филинов, тропками, по каким бабы носят полоскать бельё, добрались до пологого берега. Здесь в камышах квакали лягушки, то и дело раздавался плеск рыбы, судя по силе, крупной, у деревянного причала была привязана лодка. Деревья загораживали огни от домов, и только частые звёзды, бриллиантовой крошкой рассыпавшиеся по бесконечно высокому небосклону, разгоняли непроглядную тьму, узеньким прозрачно-золотым серпом сиял убывающий месяц.              Лютик остановился на мгновенье, чтобы обозреть всю картину.              — Очарование нетронутой прогрессом природы! Ах! Геральт, ты только глянь, какая красота! Словно тайна, загадка, небыль…!              — Погоди сочинять стихи, Лютик, — прервал ведьмак. — Давай попробуем воду, тёплая?              У самой воды была намыта полоска песка, они направились туда, снимая на ходу вещи, стягивая башмаки. Лютик положил лютню и первым вошёл в реку, чувствуя под ногами мелкие камушки. Вода ласково обняла его уставшие от долгой ходьбы, запылённые ноги. После дневного пекла она казалась холодной, почти ледяной, но на самом деле была приятной.              Лютик продвинулся на несколько шагов, погружаясь по пояс, исподнее намокло, прилипло к телу. Сзади с плеском и кряхтением в воду вошёл ведьмак, сразу окунулся, поплыл, широко загребая руками. Седая голова то погружалась в пучину, но выныривала, белея над чёрной, словно бы маслянистой поверхностью.              Лютик тоже поплыл, но куда более медленнее и осторожнее, остерегаясь середины реки со стремительным течением и держась подальше от камышей.              — Геральт, если буду тонуть, ты меня вытащишь? — крикнул он, переворачиваясь на спину, чтобы смотреть в звёздную бездну.              — Да, — донеслось откуда-то с того берега, — только кричи громче.              — В этом не сомневайся, — ответил Лютик. Его звучный тенор при сильном испуге мог достигать невероятных высот.              Вода качала, баюкала, яркие точки на тёмном куполе мерцали, мелкие облачка лёгкими пёрышками скользили с запада на восток. Реже стала плескаться растревоженная рыба, да и лягушки сменили тональность. Мир отдавал двум людям свою гармонию, собирался в созвучия, растекался складностью…              Подплыл Геральт, вырывая из лирических грёз, дёрнул, утягивая под воду. Лютик завопил, пуская пузыри, оттолкнулся ото дна и выскочил над речной гладью, отплёвываясь, бросился на ведьмака. Они закувыркались, смеясь, и дурачились ещё некоторое время, пока силы не иссякли, а потом выбрались на берег, разлеглись в колючей траве. Немного погодя Геральт собрал хвороста у прибрежных кустов, сухого камыша и развёл костёр, запалив огонь знаком Игни.              Лютик подобрался поближе, давая исподнему высохнуть, пристроил на колени лютню, перебирал струны. Ночь была умиротворённой, потрескивали в огне сучья, лаяли в деревне собаки, снова безбоязненно плескалась рыба. Геральт сидел по другую сторону костра, подобрав под себя ноги, и смотрел в мигающую даль.              — Она, как ночь, полна иллюзий, — пропел на пробу Лютик, — как ночь, безумна и страстна… Нет, не то… Как ночь, безумна и… нежна. Объятия её сладки, пленительны уста… Она пришла ко мне нежданно, когда я был отчаян и… А, дьявол!.. Геральт, какая, по-твоему, баллада понравится Куколке? Планирую преподнести ей нечто особенное, не хотел бы прогадать. Любовная, героическая, комическая? Хотя, пёс с ней, с комической, сразу отвергаю, ибо у магов с сатирой туго, но которая из двух других?              — Йеннифер понравится, если ты вообще не будешь петь, — слегка повернув голову, отозвался Геральт.              — Твоя ирония неуместна, друг мой, Йеннифер благосклонно относится к моему таланту. Нет на свете женщины, поверь моему солидному опыту, которой не льстило бы, что её воспевают. У них розовеют щечки, и сердце в груди трепещет, как пойманная в силки птица. И у нашей грозной колдуньи, любящей метать молнии фиалковыми очами, от комплиментов горит румянец. Сам видел, и мои глаза меня не подводили.              Ведьмак усмехнулся. Спросил неожиданно, впрочем, без особых эмоций, не считая искреннего любопытства и слабо уловимой грусти:              — Ты правда хочешь на ней жениться?              Лютик был застигнут врасплох. Он пожал плечами, вздохнул и отложил лютню, сорвал травинку.              — Не знаю, — признался он не менее искренне. — Иногда хочу, а через мгновенье мечтаю об обратном. У меня уже была пара попыток остепениться, ты помнишь, Анна-Генриетта, Присцилла… Не знаю, Геральт, не могу дать простой ответ на твой сложный вопрос. Но сегодня, гуляя по рынку, я заглянул к ювелиру…              Он подобрал с камня свои дорожные штаны, сунул руку в карман и вынул коробочку, обклеенную белым и чёрным бархатом, показал на ладони, затем снял крышку. На атласной подушечке тех же цветов лежало кольцо с бриллиантом. Камень размером с дождевую каплю поблёскивал в свете костра.              — Не шик, конечно, — продолжил Лютик, — но приличнее, чем я ожидал отыскать в этой дыре. Отдал двенадцать золотых! Надеюсь, не фальшивка. — Он взял двумя пальцами кольцо, поднял к небу. — Похож на звёздочку, а? Йеннифер оценит? Она говорила тебе что-нибудь обо мне?              — Нет, — буркнул Геральт. — Говорю же, нам было не до тебя…              Трубадур замолк, пряча кольцо в коробочку. Переполз на другую сторону костра, к ведьмаку, сел, глядя с ним в одном направление — на водную гладь, потом толкнул плечом.              — Геральт… возьми, — он протянул коробочку. — Возьми, сделай завтра Куколке предложение. Я знаю, тебе нужнее, знаю, ты её любишь, ты хочешь быть её мужем, чтобы всё у вас было…              — Не надо, Лютик, — отклонил его руку Геральт, — не надо, подари сам. Ты исполнил мечту Йен, а я… я не создан для семьи, я мутант, наёмный убийца чудовищ, моё предназначение — Путь.              — Прекрати уже рефлексировать, никто же не мешает тебе повесить мечи на гвоздь и обосноваться в каком-нибудь селе или городе, пусть даже в Венгерберге. Ты бесплоден, однако ты можешь воспитывать ребёнка Йеннифер и моего. Ты можешь купить свой дом, заниматься мирным делом, например, стать учителем фехтования для богатых наследников и даже барышень.              — Опять ты про барышень… Нет, Лютик, нет, это не для меня, а вот у тебя получится стать зажиточным дворянином, распоряжаться жемчуголовными артелями, ну или на крайний случай давать уроки риторики, хотя от барышень в качестве учениц я бы тебе советовал держаться подальше. Кольцо твоё.              — Да ты просто боишься!              — Чего бы мне бояться?              — Ответственности, вот чего. Что придётся отвечать не только за себя. Но ты с этим всегда отлично справлялся, приятель, так что перестань робеть как безусый юноша и надень это скромное колечко на тонкий пальчик Куколки. Вы созданы друг для друга.              Поэт снова сунул ему коробочку. Геральт снова не взял.              — Нет, Лютик, жизнь показала, что для Йен создан ты. Вам будет замечательно вместе, вы во многом подходите друг другу, правда и во многом различаетесь, но я уверен, вы поладите. Я буду рад за вас.              — Но, Геральт…              — Молчи, Лютик.              Лютик замолчал. Сжал в кулаке бархатную коробочку с кольцом, устремляя взгляд в бескрайнюю звёздную высь. Громко вздохнул.              Плескалась рыба, ухал филин, трещали сгоравшие ветки.              — Геральт?              — Что, Лютик?              — Ты мой самый близкий друг. Наверно, единственный. Я, как ни странно звучит, тебя… люблю.              — И я тебя, Лютик.              — Как ты думаешь, Йеннифер согласится на моё предложение?              — Не знаю. Она привыкла к свободе, гордится ею, но она всего лишь женщина, а любая женщина хочет быть чьей-то. Любая женщина ждёт, когда ей подарят кольцо и попросят выйти замуж. Они сразу отрекаются от свободы. Ну, может, не все сразу, потому что женщинам нравится быть непоследовательными, но вскоре.              — Значит, моя участь решена? Твою ж мать… Геральт, давай всё-таки ты?              — Спасибо за твоё великодушие, Лютик. Я бы не прочь, но…              — Тогда предложим выбрать Куколке. Я или ты. На кого падёт её выбор, тот и ведёт к алтарю. Что скажешь?              Ведьмак ничего не сказал, но молчание говорило красноречивее слов. Он боялся и надеялся, его можно было понять.              Лютик спрятал кольцо в карман, взял лютню, на ум приходили печальные строки о любовном треугольнике, превратностях судьбы. Эх, жаль они не взяли с собой на берег бутылочку доброго вина…