Прикрывая горящие глаза, девушка плотно поджимает сухие губы, не давая глухому стону сорваться изнутри. Она сглатывает осевшую на кончике языка горечь, чувствуя, как болезненно саднит горло. Бледные кисти тонких рук медленно обматывают эластичный бинт вокруг худой талии, скрывая под плотной белизной марлевую повязку с выступившими капельками алой крови из разорванной раны, зажившей едва ли на треть после перестройки пятидневной давности. На такое ей должна была полагаться хотя бы неделя или полторы заслуженного отпуска, но начальство, сославшееся на недостачу персонала, вопреки всем законам и правам, выделило лишь три полных нерабочих дня на восстановление, а после назначило на восьмичасовое патрулирование основных районов Токио. При этом беззастенчиво забрав уголовное дело, которое она вела на протяжении двух долгих месяцев работы без выходных, прямо из-под её носа. Конечно же, по добровольной и вполне обоснованной причине.
Но, если говорить честно, она ещё за несколько дней до ранения знала, что это дело ей завершить никто не даст. Начальство, как и руководство, будто так и ждало удобного повода для того, чтобы быстро забрать дело, изменить назначенных адвоката и следователя, а также полностью поменять курс. И, пожалуй, удача на этот раз им очень даже благоволила. Мало того, что она больше не имела прав вести это дело, так ей также не хватало всего нескольких весомых доказательств, дабы доказать вину обвиняемого и увеличить срок заключения. Девушка могла лишь только опустошённо усмехнуться, выбрасывая использованные бинты в мусорку. С самого начала было ясно, что ничего она не найдет и доказать не сможет, но попробовать стоило. Обвиняемый являлся сыном высокопоставленного майора полиции, а посему всего один звонок руководству и приличный счёт на карте заставлял закрыть рты всех. Абсолютно всех, без исключений. Но, видимо, не её. И это было огромной проблемой, потому что ни чужое имя, ни деньги, ни бессмысленная угроза о штрафе и последующем увольнении не могли заставить девушку отказаться от своих решений. Увольнять её, конечно же, никто не собирался. Уж слишком много потерь для небольшой кампании с итак недостающим персоналом. К тому же потерять респектабельного работника, имеющего на руках красный диплом об окончании главенствующей Академии города и личную рекомендацию от уважаемого адвоката, мало кто мог бы и хотел. Поэтому начальство, пусть и бранясь на упрямство девушки, но имея последний подвернувшийся шанс, с заметной легкостью отстранили её, отправив восвояси.
Вспоминая счастливые и облегченные лица руководства и других работников, девушка в тот же миг почувствовала тошноту от отвращения. Пусть коррупция имела достаточно весомое место в каждой профессии, она все равно не могла спокойно смотреть на это, пачкая и без того грязные руки. Девушка стирает застывшую кровь с пальцев, ощущая, как неприятно стягивается кожа. Она отбрасывает салфетку в мусорку, покрывая рваные нити бинтов, после чего застегивает пуговицы синей рубашки на груди, поверх которой накидывает толстый бронежилет. Руки тянутся к ремням, чтобы крепко закрепить его по бокам, однако сделать этого девушка попросту не успевает.
В душную комнатку, служившую ей неким медицинским кабинетом на пару минут по несколько раз на дню, невидимым ураганом влетает парень лет девятнадцати, недавно прошедший стажировку. Лишь по его широко распахнутым глазам и расширенным зрачкам она без промедления может сказать, что снаружи случилось что-то действительно страшное. Её пальцы подрагивают, когда она тянется вниз, к собственной кобуре, закрепленной на бедре, чтобы вытащить пистолет и быстро проверить его одним взглядом. Все патроны были внутри, и она надеялась, что так будет и впредь.
— Там! — взволнованно кричит Кацу Судзуки, непроизвольно делая резкий выпад вперед, хватая девушку за руку так сильно, словно принимая её за спасательный круг. — Авария на дороге! Скорее, Ямадзаки-сан!
Бледная кожа покрывается точечными мурашками под чужим прикосновением и заметно краснеет, когда по венам, словно змея, пробирается горящий пламенем зуд. Ямадзаки сдерживает в себе немедленный порыв вырваться, содрать собственную кожу и окунутся в ледяную воду, чтобы не чувствовать этого. Но сейчас не время. Она легко снимает ладонь со своего запястья, попутно убирая пистолет обратно в кобуру. Девушка уверена: при аварии он ей не понадобится.
Ямадзаки обходит застывшего и, по видимому, всё ещё шокированного юношу, решая не дожидаться, когда он засеменит следом, вылетая на улицу, чувствуя стоящий в воздухе запах гари и горящего масла, исходящий от края дороги, где друг в друга врезались не две и не три, а целый ряд машин, вокруг которых столпились не только разгневанные водители, кричащие оскорбления в лица каждому попавшемуся в такой казус, но и заинтересованные люди, оставшиеся в сторонке, которые загораживали и проход, и обзор. Ямадзаки, будучи не особо высокого роста и выдающегося телосложения, особого восторга от этой толпы, через которую ей придется незамедлительно протиснуться, не испытала. Однако выбора тоже у неё не было.
— Разойдитесь! — кричит хриплый голос неизвестного мужчины, словно замечая неудачное положение юного полицейского, — Чего встали тут? Ну-ка, дайте человеку пройти!
И, к большому удивлению Ямадзаки, заинтересованно глядящая толпа не противится чужому голосу, хоть и недовольно озирается по сторонам, словно ей оборвали какое-то зрелище. Люди, один за другим, расступаются перед друг другом, образовывая кучки на территории, освобождая дорогу для прохода. Она, не медля ни секунды больше, обхватив руками в защитном жесте перевязанный живот и висящий бронежилет, протискивается в самый эпицентр аварии, готовясь выслушать целый поток непрерываемой и важной ругани возмущенных. Ямадзаки уже издалека успела приметить фигуру громкого и тучного мужчины средних лет, заметившего её маленький силуэт в форме на фоне всех остальных. Он стремительно зашагал к ней, поэтому девушке оставалось только спокойно выдохнуть, заламывая пальцы рук в поиске ручки. Однако, как оказалось мгновением позже, этого уже не требовалось. Из огромнейшей толпы, ставшей в несколько раз теснее и громче, раздался тоненький детский голосок, наполненный восторгом:
— Смотрите! Там фейерверки!
Люди непроизвольно, не замечая ничего вокруг, поднимают головы к ясному небу, восторженно восклицая на яркие огоньки света, летающие наверху словно искорки; а некоторые остаются невозмутимы так же, как и всегда. Ямадзаки, сама того не понимая, поднимает подбородок к солнцу, одолевая секундный порыв от пестрящих вокруг неё эмоций других людей. Однако тех же самых чувств она не разделяет, внутри, как и ранее, нет абсолютно ничего. Ни счастья, ни безразличия. Пустошь. И все же, кое-что привлекает её внимание. Первый громкий взрыв раздается так ярко, что небо, пусть и не ночное, окрашивается настолько яркими красками лиловых и красных оттенков, что это невольно восхищает. Салюты пестрят различными видами и цветами, но это не то, что замечает девушка.
Пылающие огни, несущиеся к земле со скоростью света, заставляют застыть и внимательно прищурится. Это почему-то не похоже на другие фейерверки. Они напоминают стрелы. Острые концы смотрят прямо вниз, а пламя, словно юркий язычок, обхватывает длинную тетиву, поглощая скрипящими искрами светлое небо. Ямадзаки выдыхает. Ей кажется, что она спит. Это что-то иное, а не салюты. И, чем ближе огненные стрелы к земле, тем больше она в этом убеждается. Радостные крики все ещё срываются с уст ребячливой толпы, но они уже не такие громкие, когда взрыв ярких красок слышится в последний раз, ослепляя своим светом до тьмы в глазах.
***
Раздирающая изнутри боль, словно тысячи острых игл, пронзает резкими приступами ноющих спазмов прямо в той части, где теперь разорванная вдоль и поперек рана саднила на боку. Тихий, измученный стон так и слетает с её уст, пока она, сплевывая густую кровь на твердый асфальт под собой, плавно перекатывается на спину, ощущая под тканью мокрые капли, пропитывающие края грязной рубашки. Ямадзаки мягко касается земли под своими пальцами, не имея сил открыть глаза, чувствуя лишь вставшую поперек горла тошноту и головокружение. Облизывая тонкие губы, она ощущает под языком мелкие ранки, отдающие привкусом металла. Ямадзаки не знает, сколько лежит там, на очерствелой земле, сбивчиво считая минуты. Может, пару мгновений, а может, и несколько часов.
Она медленно, будто малый ребенок в самый первый раз, разлепляет веки и упирается расплывчатым взглядом в черное, покрытое пеленой густой тьмы без единого проблеска света небо. И удивляется больше, чем могла себе представить. Неужели она пролежала здесь столь долго? И как вообще тут оказалась?
Ямадзаки откашливается, болезненно поморщившись. Стянутая глотка как и прежде отзывается только колющими отголосками. Приподнимаясь, втолкнув локти в землю, она, упрямо игнорируя боль, оглядывается по сторонам, но не видит никого перед особой. Ямадзаки хмурится: как такое могло произойти? И тут она действительно вспоминает и понимает, отвечая на собственный же вопрос: могло. Те самые огни, летящие к земле словно пущенные из лука стрелы, полыхающие искрами, не были салютами, как думали многие. А чем-то иным: взрывчаткой или осколками. Но даже если так, это просто невозможно. Ямадзаки не должна была выжить. Её, вопреки всей логике, просто отбросило на несколько километров от основного района с небольшими увечьями. И это было странно.
— Какого черта? — шепчет она под нос, ощущая, как неприятно слышится собственный голос. Саднящий и тугой, словно не говорила больше суток.
Боль, стреляющая из открытой раны, и поток нескончаемой крови отходят на второй план совсем не вовремя, когда она пытается встать на ноги, опираясь ладонью на кирпичную стену слева от себя. Если так продолжится и дальше, Ямадзаки погибнет. Пусть не от взрыва, но точно от потери крови. Рубашка, пропитанная грязью, потом и багровой жидкостью, противно, словно тряпка, прилипает к коже, травмируя зажившие шрамы. И если не снять её сейчас, позже придется сдирать вместе с мясом. Ямадзаки выдыхает, закрывая глаза. Стиснув зубы, она прижимается ещё ближе к холодной стене, начиная медленно подниматься вверх. Но в этот же момент собственное тело, не оценив такой попытки, взрывается непрерывной болью, вызывая перед глазами пестрящие искорки. Дыхание спирает в горле, перекрывая доступ к манящему кислороду, когда Ямадзаки в отчаянной попытке схватить ртом воздух может только глотать пыль и грязь, поднявшиеся от порыва сухого ветра. Глотка, словно под натиском крепко сжатой руки, терзала саму себя до выступившей соленой жидкости в уголках глаз. Ямадзаки чувствует, как несколько тонких капель скатываются вниз по горящим щекам, стягивая кожу неприятными спазмами, но ничего не может с этим сделать. Её обессиленная ладонь соскальзывает со стены, падая вниз, словно безвольная кукла.
Болезненный крик застывает на языке, но Ямадзаки, вопреки всему, не дает ему вырваться наружу. Она пытается дышать заново, понимая, что начинает терять сознание. Времени не осталось практически совсем, но даже так она не собиралась и не хотела умирать в этом грязном переулке, не выяснив, почему вообще попала сюда. Но сил осталось так ничтожно мало. Ямадзаки урывала короткие капли кислорода, облизывая пересохшие губы. Сердце стучало о грудную клетку так быстро, будто вот-вот разломает ребра. Легкие полыхают под пламенем, а конечности холодеют, как от мороза. Ей хочется избавиться от этого, выплюнуть кишки и забыться.
Казалось, агония длилась часами, но на самом деле вряд ли прошло более пары минут. Обессиленная, словно из неё вырывали кусочек жизни, что и прежде не горела особо ярко, девушка валится на бок, прижимаясь щекой к грязной земле. Ей, честно говоря, уже плевать на всё. Она закрывает глаза, не зная, чего ожидать. Может быть, какое-нибудь бытие после смерти или нечто иное, но сама же усмехается от этой мысли. Ну и чушь, пришедшая в затуманенный разум. Сглатывая горечь слюны, Ямадзаки думает, что это всё один сплошной бред. Ей нельзя спать, как бы того не хотелось. Тяжелые веки так и манят провалиться в бездну, но она, набравшись непонятно откуда взявшихся сил, может спросить только одно – почему? И этих «почему» так нескончаемо много, что Ямадзаки даже не пытается выкрикнуть их вслух. Не думает, что получит ответ.
Она открывает глаза, встречаясь всё с тем же сырым небом глазами. И совсем маленькая доля надежды заставляет её задуматься о том, что это сон. Не было никаких салютов и взрывов, ей просто приснилось. Однако Ямадзаки никогда не была той, кто отчаянно пытался избежать реальности. Посему и сейчас, мотнув головой, отгоняя эти мысли, она может только устало вздохнуть и заставать себя попросить снова. И снова, если не получится сразу. Был ли это намеренный теракт целого района или случайный взрыв, она не знает, но должна узнать. Ямадзаки выберется из этого переулка.
Поднимая руки к груди, она, опираясь спиной на стену, поднимает подбородок ввысь, потянув давящий бронежилет наверх. Это долго и кропотливо, но Ямадзаки справляется вполне отлично, отбрасывая его от себя в мокрую лужу из канализационной воды и своей же крови, вновь вдыхая и выдыхая. Бейджик с её бронежилета, закрепленный на груди, валится рядом, словно напоминая. Она тянется к нему машинально, не совсем понимая зачем, поднимая заляпанную грязью пластмассовую вещицу.
«— Акира Ямадзаки, — мягкая улыбка окрашивает болезненно бледные губы, озаряя младенца на ослабших руках безмятежным взглядом ярко-зеленых глаз. — Горный рассвет»
— Горный рассвет, — шепчет Ямадзаки, проводя пальцем по имени, стирая собственную кровь.
Казалось, искра, горевшая внутри тусклым, едва заметным пламенем, разгорелась сильнее. Уголки губ приподнялись, когда она сжала бейджик в руках.
Она должна выжить. Как того хотела мама. Может быть, когда-нибудь захочет и она.
