The Winds of Winter: Sweetrobin's Fanfiction Project

      «Ночь собирается, и начинается мой дозор», думала Дейнерис, глядя на падающий снег, «Он не закончится до самой моей смерти».       Вдовы уже рассказали ей, как пройдёт остаток её жизни на священной траве между Матерью Гор и Конными вратами. Жизнь в почёте, утверждали они, хоть ей и нельзя было теперь иметь коня, выходить замуж и рожать детей. Ей было запрещено резать скот; в этом предстояло полагаться на евнухов. На время своей лунной крови она вместе с другими молодыми женщинами должна была удалиться в отдельный шатёр и там совершать омовение. Мясо птицы для неё теперь считалось нечистым, и его нельзя было не только есть, но даже и касаться, а алтари для её ежечасных молитв должны были быть сработаны из глины, ни в коем случае не из камня. А самое главное, подчёркивали они, — страшнейшим богохульством было совокупление. Никто не проклят сильней, чем мужчина, посмевший совокупиться с женщиной из Дош Кхалин.       «Это удел насильников и воров», говорил её брат о тех, кто нёс службу на Стене, «Но в их обете есть своеобразная поэтичность». Иногда по ночам он декламировал ей этот обет на всеобщем или высоком валирийском, — на последнем его слова звучали несколько зловеще. Брат знал, что её это пугало. «Дядя нашего деда как-то отрёкся от трона ради жизни на морозе, вот дурак, а один драконий бастард даже стал лордом-командующим».       У Дейнерис, впрочем, недоставало терпения, чтоб возглавить Дош Кхалин. Молодые здесь слушались старух, а старухи — сморщенную каргу, ходячий труп, который почти не разговаривал. Когда-то эта карга назвала нерождённого сына Дейнерис жеребцом, что покроет весь мир. Теперь же она лишь презрительно наблюдала за Дени, когда та ковыляла по храмовому чертогу.       Старухи дали ей самодельный костыль, чтоб опираться на него при ходьбе. Узловатую деревяшку, которую всё никак не удавалось приладить под мышкой так, чтоб ковылять на ней было удобно. Теперь Дени было интересно, как вообще сиру Виллему удавалось ходить с такой штукой. Она могла свободно перемещаться по городу — во всяком случае, никто ей этого не запретил — но уходить от храма далеко значило постоянно морщиться от боли.       Каждый шаг напоминал Дени о том, как с громким треском сломалась её лодыжка, когда её волок за собой конь Чхако. Кхал Чхако и пятьдесят его всадников обнаружили Дейнерис в Дотракийском море, всю в грязи, крови и лошадином жире, стоящей рядом с Дрогоном, уминающим самую медленную из лошадей кхала. Дейнерис взобралась на шею Дрогона, взглянула бывшему ко своего мужа прямо в глаза и произнесла: «Дракарис». Но вместо того, чтоб выдохнуть чёрное пламя, Дрогон тряхнул багровой спиной. Пальцами, скользкими от жира, Дени принялась цепляться за его чёрную чешую. Но, когда её скакун поднялся в воздух, она свалилась на землю.       Полсотни дотракийцев радостно заржали, завыли при виде такого зрелища. Дракон не погасил их жизни, а взмыл ввысь и полетел на юго-запад, в сторону Драконьего Камня.       — Твой демон отрёкся от тебя! — закричал ко Маго, и его голос был подобен кинжалу.       В сгущающихся сумерках они завязали верёвку вокруг её горла и прикрепили её к поводу жеребца Чхако. Пройдя половину лиги, она обессилела и упала.       Перекинутой через круп коня Маго, подобно туше храккара, — вот какой она впервые предстала перед двадцатитысячным кхаласаром Чхако. Позже для неё нашли какую-то видавшую виды повозку. Кто-то вправил ей лодыжку и наложил лубок, — кто именно, она так и не поняла из-за боли. Первые дни пути в Ваес Дотрак были полны издевательств и насмешек: дотракийцы кликали её «Кхалиси Рхаггат». Тележная Королева. Лодыжка Дени кричала от боли с каждым подскоком её нового трона, но её собственные крики терялись в шуме движущегося кхаласара. Раз в день безымянный мальчик поил её почти свернувшимся кобыльим молоком и кормил кониной, которую у неё, впрочем, не было сил жевать. Молчаливая жещина с суровым лицом периодически меняла ей солому, постоянно запачканную её бурой водой.       — Две сотни лиг до Ваэс Дотрака, — расслышала она однажды всадника из кхаса Маго, — Один месяц.       На четвёртый день небо затянуло тучами, а на шестой день пошёл дождь. Сперва лишь моросило; для кхаласара это было облегчением, для Дейнерис же — даром, ниспосланным богами. Но на следующий день дождь был ещё сильней, а в день после него — сильней, чем в предыдущий, а в последующий день так и вовсе в два раза сильней. Кхаласар Чхако превратился в караван покрытых грязью людей, ползущих по большому травянистому болоту.       Дождь помог Дейнерис не умереть от жажды, но с каждым днём становилось всё холодней, а дотракийцы одели её в лохмотья. Вот уже и тридцать дней прошло, а Матери Гор всё было не видать. На сороковой день их месячного пути пошёл мокрый снег. На теле Дейнерис к тому времени не осталось ни капли жира, который бы хоть как-то согревал её. В одну промёрзлую ночь скелет, что когда-то был Дейнерис Бурерождённой, наконец перестал дрожать от холода и провалился в сон без сновидений. Пробудиться она уже и не ожидала, но как-то всё-таки пробудилась, и тут же увидела каменное человеческое лицо на теле дракона. «Добыча табунщиков», поняла она. Она сочла статую знамением, но знамением плохим. Валирийский сфинкс был покрыт коркой льда. «Он замурован», подумала она, «Будто часовой».       Со временем к Дейнерис вернулись разум и силы. Теперь, под присмотром Дош Кхалин, её раны быстро затягивались, хоть этому и мешали частые тычки от старух. Её лодыжка уже достаточно срослась, чтоб она могла ковылять, опираясь на костыль, пока училась женской работе Ваэс Дотрака. Церемонии были неизменны, а работа, казалось, была бесконечной, как и лекции о волшебных свойствах травы, коней и зерна. Вдовам, впрочем нельзя было отказать в юморе, хоть и довольно мрачном: свою новую тощую сестрицу они нарекли Кхалиси Толорро — «Королевой Костей».       В город стекалось всё больше небольших отрядов налётчиков и мелких кхаласаров, и Дени наблюдала за тем, как старухи получают от них подношения солью, серебром и зерном. Дары были довольно жалкими, и иногда до слуха Дени доносились оправдания ко и кхалов: скудность подношений все как один валили на кхала Поно. Несмотря на снега, город заполнялся дотракийцами, а рынок — торговцами. Запах жареной конины и горелого навоза с каждым днём становился всё сильнее. Тех, кто ездил с кхаласаром Чхако, в городе было больше всего, но это должно было скоро измениться.       Возвращался кхал Поно.       — Поно убил Мото, — шептал раб кхала Джоммо, поднеся мешок зерна, — А скоро и жёны Джоммо к вам присоединятся.       Второй слух передал Рогоро, угрюмый сын кхала Моро. Поно взял в жёны дочь кхала Зекко, и Зекко отдал вой кхаласар в качестве приданого. Согласно обычаю, невеста должна была передать приданое своему суженому. Теперь Дейнерис поняла, зачем кхаласары возвращались в город: невесту нужно было представить Дош Кхалин.       Луна скрылась за облаками, и время шло мимо Дейнерис. Она потеряла счёт дням и неделям, не знала, какой сейчас месяц. Серые дни становились всё короче, а ночи всё холоднее. Она скучала по солнцу, по звёздам, по своим драконам. Всё это были вещи из мира за пределами Конных врат. Она уже начинала верить, что умрёт здесь, в том же самом городе, что и её брат.       — Кхалиси Толорро, — сказала её Джалани однажды ночью, — Время пришло.       «Для чего?», удивилась Дейнерис, но последовала за вдовой без единого слова, тяжело опираясь на свой костыль.       Дени оказалась в потаённом закутке храма, где сморщенная старуха сидела на деревянной скамье, награбленной в далёких землях. Скамья была сделана из чёрного дерева, тёсанного и покрытого лаком. Спинку покрывала узором паутина чужеземной письменности, которой Дейнерис никогда раньше не видела — может быть, это были письмена Джогос Нхая. В свете светильника чёрное дерево словно бы отливало металлическим блеском. Сидя на нём, одноглазая старуха была похожа на королеву.       — Поешь со мной, дитя, — сказала старуха по-дотракийски, — А то выглядишь ты ещё мертвей, чем я.       Она указала на каменный стол, на котором стояло блюдо конины, приправленной йогуртом и кусочками сушёного граната. Сочащаяся из мяса кровь превращала блюдо в мешанину розового и красного. Дейнерис села, погрузила руки в соус и принялась есть. Вкус был чудесный.       Кое-как она умудрилась спросить с набитым ртом:       — Чего ты хочешь от меня? — «Они всегда хотят чего-то взамен».       — Твоих слов.       Дейнерис наклонила голову.       — Что ты имеешь в виду?       — Почему, по-твоему, Чхако не убил тебя?       Дейнерис пришло на память, как её тащили вслед за жеребцом. «Почти убил». Но вслух она сказала:       — Он суеверен. А Дош Кхалин священны.       На это одноглазая старуха улыбнулась.       — Это так. Но причина не в этом. Чхако силён, но и мозги у него есть. Иначе бы он не вёл за собой тысячи дотракийцев. Он знает, что ветра Поно задувают всё сильней. Поно зарубил моего Мото. Он победил кхаласар кхала Зекко и сделал его дочь своей кхалиси. Джоммо и Мото — мошкара, которую быстро прихлопнут. Кхал Чхако знает, что у него мало времени. Дотракийцы пожирают друг друга. Как говорят в Лхазаре, «Когда у людей нет овец, они едят людей».       Дейнерис снова вгрызлась в кусок конины, прожевала, проглотила.       — Вы с Чхако замышляете против Поно. А я тут причём?       — Дош Кхалин ни перед кем не склоняются. Дош Кхалин никому не кланяются. Средоточие власти над дотракийцами — здесь. А ты — женщина из Дош Кхалин.       — Ага, — сказала Дейнерис, — Калечная вдова без косы и без всадников. Мягко говоря, бесполезная.       — Чхако говорил мне, что Дрого считал тебя волшебной, от крови древней Валирии. Ты — Матерь Драконов, с этим все согласны. Люди прислушиваются к тебе, хоть и не признаются в этом. Кхал Поно прислушается к тебе как к голосу Дош Кхалин, в этом я уверена, а мы в своём дыме можем видеть будущее.       «Пророчества». Дейнерис разозлилась.       — Скоморошье представление это всё! — прорычала она, — Ты говорила, что мой сын станет жеребцом, который покроет весь мир!       — «Колокольчики в его волосах будут петь о его приближении», — продекламировала старуха, — «И молочные люди в своих каменных шатрах будут страшиться одного только его имени». Да, я помню. Мы это хорошо отрепетировали.       «Отрепетировали?». Дейнерис даже моргнула от удивления.       — Что?       Старуха долго и пристально смотрела на Дени своим единственным глазом. Наконец, она сказала:       — Другие зовут тебя Кхалиси Толорро не из-за твоей худобы, дитя. Нет. А потому, что ты была в Красной пустоши.       «В Красной пустоши?». Она не понимала. «Что ещё эта старуха знает о моей жизни?». Дени принялась объяснять:       — Мы направлялись…       Старуха не дала ей закончить.       — В Кварт. Город молочных людей.       Дейнерис знала, что молочными людьми звали квартийцев, но она всегда думала. что Дош Кхалин имели в виду вестеросцев.       — Что такого в Кварте важного для Дош Кхалин?       — Ничего, — старуха захихикала, — Твой железный трус — это он тебя продал.       — Меня продал мой брат. Кхал Раггат.       — Андал, — настояла старуха, — Джорах, — «Она помнила его им всё это время?» — Это он убил твоего брата при помощи крепкого вина и ловушки.       Её слова были ударом под дых, но Дени сразу поняла. что это была правда. Визерис заявляется пьяный, но без денег, обнажает меч, а голос на всеобщем подстрекает его… Джорах.       — Вы должны были умереть: в песках, или на стенах города молочных людей, — это не имело значения. Ты, твой кхал… ваш принц.       — Рейго… — прошептала Дени. Она схватила костыль и поднялась на ноги, — Объяснись!       Старуха стиснула зубы и раздула ноздри.       — Ты скорбишь по своему сыну, но моим сыном был кхал Мото. Когда кхал падает с лошади, его кхалиси становится женщиной Дош Кхалин. Но разве мать перестаёт любить своего сына? Матерь Гор будет любить, пока не обратится в прах, и я тоже, — она отёрла слезу под глазом и снова хихикнула, — Дош Кхалин знают, что хотят слышать кхалы. У твоего Дрого были волосы длинней, чем у всех прочих, но это ты стала лезвием, что их обрезало. Перед тем, как сказать своё слово, я получила подношение пентошийского серебра, но я и без него сделала бы то же самое, лишь бы защитить моего Мото от аракха твоего Дрого. И андал, и я хотели, чтоб вы со своим кхалом ушли на восток навсегда, и мы этого добились.       «Пентошийское серебро!».       — Иллирио… — Дейнерис запнулась, — но он хотел, чтоб мы оправились на запад, а не на восток… чтоб мой брат сел на Железный Трон…       Её слова звучали жалко. Давным-давно она спросила Визериса. почему Иллирио был столь щедр с ними. Брат ничего путнего не ответил. В глубине души Дейнерис всегда знала, что магистр обманывал их. Именно поэтому она приказала Гролео повернуть корабли в залив Работорговцев. Пентос был волчьим логовом. «Неужели каждый подарок Иллирио был отравлен? Дорея?». Визерис был в ярости после того, как эта лиснийская девочка приказала ему отобедать с Дени. «Бельвас?». Его советы всегда подначивали её к конфликту под видом детского простодушия. «Барристан?». Джорах всегда доверял ему меньше прочих.       — Я не знаю, чего толстяк желает на самом деле, — сказала старуха, — Мои птички говорят, что на западном рынке слышны разговоры о перемирии, мире на пять лет. Лис, Мир и Тирош прекратят свою грызню, а кхалы прекратят ходить за Ройну за дарами. Кто знает? Как говорят закатные люди, «слова это ветер», — она протянула руку себе между ног и достала небольшой мешок, который Дени раньше не приметила, — Но что я знаю, так это то, что никто не любил твоего братца.       — Я его любила, — неуверенно сказала Дени.       — Правда? — спросила старая вдова, — Когда умер мой Мото, те, кто любили его, сложили ему погребальный костёр. На западе, как я слышала, умерших хоронят их любящие родичи. Жители Иба бросают умерших в море, выкрикивая любовные песни. Но, странное дело: никто, ни твой пентошиец, ни твой андал, ни ты, не пришли забрать вот это.       Старуха достала из мешка бесформенный комок. Закуток озарился блеском.       Дейнерис Таргариен рухнула на колени.       Одна из самых первых историй, что рассказывал ей Визерис, повествовала о Жгучем Клинке. Эйгор Риверс был бастардом четвёртого Эйгона, яростным и злым. Он был изгнан вместе с самозванцами-Блэкфайрами. Риверс был злодеем, шавкой узурпатора Деймона, но некоторыми его чертами Визерис восхищался. «У него было меньше десяти тысяч человек, и он почти усадил Хейгона на Железный Трон. Большего для этого и не надо. Если бы не предательство его брата…». После смерти Жгучего Клинка его череп стал источником вдохновения для других изгнанников.       — Забери его себе, или продай, — сказала старая вдова, — Делай с ним, что пожелаешь. Если у тебя будут деньги, я думаю, ты сможешь найти на западном рынке торговца, направляющегося в Квохор. Дош Кхалин едва ли заметят твоё исчезновение.       «Свобода». Дейнерис взглянула на то, что осталось от её брата. «Он улыбается». Дейнерис подняла взгляд от сверкающего черепа к единственному чёрному глазу старухи. В нём виднелось её собственное отражение. Она думала о Рейго и о Ероих, чувствуя, как в ней вскипает раздражение. После долгого молчания, она наконец сказала:       — Я всегда была мелочью на доске для кайвассы, но я не твоя пешка. У меня нет причин ненавидеть кхала Поно.       Не говоря больше ни слова, старуха спрятала череп обратно в мешок, а Дейнерис вернулась в свою комнату.       Кхаласару кхала Поно потребовалась добрая половина дня, чтоб пройти Конные ворота. Нужды в этом особой не было. так как у Ваэс Дотрака нет стен, но так повелели Дош Кхалин. Каждый мужчина и каждая женщина, каждый конь и ребёнок, каждый евнух и каждый раб должны были получить благословение обледенелых скакунов. Тень Конных ворот была священна.       — Этих бронзовых коней хорошо бы раздвинуть, — жаловался торговец с восточного рынка. Он взглянул в небо, откуда по-прежнему падал снег, — Мне придётся обслуживать покупателей всю ночь на этом морозе!       Дош Кхалин не обращали внимания на неверного.       В кхаласаре кхала Поно было больше тридцати тысяч воинов — больше, чем во всех прочих кхаласарах, вместе взятых. Пока что он был не так велик, как кхаласар Дрого когда-то, но грозил скоро перерасти его. Кхал Чхако приказал своему кхаласару оставаться в своём квартале и не соваться на рынки, чтоб не провоцировать Поно, но также он опасался и перебежчиков. «Дотракийцы идут за сильными», отметила Дейнерис, «А Чхако полон страха. Хорошо». Поно нравился Дейнерис, когда он был ко у Дрого. Он был добрым, послушным, и оказывал ей уважение и почести, соответствующие кхалиси. Чхако же… Дейнерис всё вспоминалась Ероих. Едва Чхако стал кхалом, как отдал лхазарянку своим кровным всадникам, а те изнасиловали её и жестоко убили.       Был уже поздний вечер, когда кхал Поно, его кровные всадники и выводок рабов наконец-то предстали перед храмом Дош Кхалин со своими подношениями. Дары были обильны. Первый кровный всадник, подносивший их, был одет в громоздкие квохорские меха. Он вежливо кивнул старухам.       — Мы подносим вам соль, — он сделал знак рабам, и те опустили перед храмом три тяжёлых сундука с лоратийской солью.       Второй кровный всадник носил толстый плащ из лхазарянской шерсти. Он не удостоил себя труда что-либо говорить, но дары его были более чем щедры. Рабы вынесли дюжину мешков блюд, ножей и подсвечников из волантийского серебра.       Третий кровный всадник был одет в дотракийскую безрукавку поверх кожаной куртки. Он также носил кожаные перчатки, но в остальном его руки не были прикрыты. Через его плечо был перекинут лук из драконьей кости, пяти футов в длину, с двумя изгибами. Дейнерис знала этот лук. Это был свадебный подарок, но она отдала его в ту ночь, когда рожала ребёнка.       «Агго. Кровь моей крови».       Дейнерис бросила взгляд на седло Поно. С него свисала коллекция кос воинов, которых он убил. Аракх Ракхаро, скорей всего, был оставлен у Конных ворот, но она уже не сомневалась в том, что его убили, как и других из числа тех, что выезжали из Миэрина на север. «Чхого? Даарио?».       После подношения даров Дейнерис пришла к одноглазой старухе в её закутке. Та пила кумыс из глиняной кружки.       — Поно умрёт, — сказала Дейнерис.       Мать Мото кивнула.       — Какие слова я должна буду сказать во время церемонии?       Старуха прикрыла свой единственный глаз, смакуя горячий кумыс.       — Ты вспомнишь.       Ночью после этого Дейнерис снилось, что она была завёрнута в цепи и тонула.       Сердце было в полтора раза больше того, что когда-то подали Дени. Юная кхалиси широко раскрыла рот, поднесла дымящийся сгусток плоти к губам и глубоко вгрызлась в жилистое мясо, откусывая кусок подобно змею, глотающему яйцо целиком. Позади хора из старух самые молодые женщины Дош Кхалин пели, качаясь из стороны в сторону. Дейнерис сбилась, церемония всё не кончалась, и её не до конца излечившаяся лодыжка стала побаливать. Тогда она принялась елозить между молодыми вдовами на своём костыле, пытаясь устроиться поудобнее. Старуха справа от неё расцепила руки, размахнулась кулаком, будто моргенштерном, и врезала Дени под рёбра. Удар выбил из неё воздух, но посыл был понятен. «Подчиняйся. Ты — женщина Дош Кхалин».       Невеста кхала Поно жадно пожирала сердце. Кровь из разгрызенных вен брызгала во все стороны. Снежинки, падавшие с чёрных небес, оседали на её волосах и широких плечах. Дочь Зекко, здоровую и сильную, освещал не только свет факелов, но и обожание, блестевшее в глазах её кхала. Под его неистовыми усищами виднелась дикая ухмылка.       Сделав над собой усилие, Дейнерис вновь присоединилась к песнопениям, направляя свою силу в сторону окровавленной кхалиси в меловой яме под ними. Невеста откусила снова, и от сердца уже почти ничего не осталось. Дейнерис вспомнила себя на месте этой девчонки, то, как горели огнём мышцы её челюсти, когда она заталкивала в себя очередной кусок, как живот её был уже готов лопнуть, и от одних этим мыслей чуть не подавилась. А эта кхалиси под ней как будто бы не прилагала ни малейших усилий. «Как оно так быстро закончилось?».       Кхалиси кхала Поно доела последний кусок, развернулась к Дош Кхалин с самоуверенной ухмылкой и закричала:       — Кхалакка дотраэ мр’анха!       Когда-то Дени это же самое восклицание репетировала днями напролёт: «Принц скачет во мне!».       Песнопения старухи стихли, и самая старая, та, что была с одним глазом, подошла к красной женщине, чтобы ответить:       — Кхалакка дотраэ! — «Принц скачет!».       — Он скачет! — продекламировали старые лицедейки, — Ракх! Ракх! Ракх хадж! — «Мальчик, мальчик, сильный мальчик!».       Тут же, как и было задумано, зазвенели колокольчики, загудели рога, а старухи снова начали петь. Евнухи бросили травы на жаровни, и всю сцену заволокло дымом. Затем чертог затих. Слышны были лишь шум ветра, шорох листьев да плеск Утробы.       Дейнерис мысленно посчитала с пяти задом наперёд, затем выступила вперёд со словами:       — Я видела его лицо и слышала грохот его копыт.       По рядам слушавших прошёл шелест. Кхал Поно устремил на неё пристальный взгляд.       — Грохот его копыт! — подхватил хор.       — Скачет он, быстрый как ветер, а за конем его кхаласар покрывает землю; мужам сим нет числа, и арахи блестят в их ладонях, подобно лезвиям меч-травы, — она взглянула в глаза Поно, — Свирепый как буря будет этот кхал.       Лицо Поно было спокойно, но взгляд его будто прошивал Дейнерис насквозь. Прочие же дотракийцы растерянно поглядывали друг на друга, сбитые с толку её заявлением.       Дейнерис опустилась на колени, закатывая глаза.       — Я вижу, как него враги, — нет, его жертвы! — первые дочери Валирии, прячутся за своим чёрным кольцом. Его кровные всадники задуют в рог, и стены треснут, рухнут перед его кхаласаром. А затем…       Дейнерис остановилась. Все зрители ждали её слов.       Её лицо наполнилось страхом:       — Зима на подходе. Каждый муж будет убит. Каждая жена будет изнасилована. На улицах будут развешены детские потроха. Кхаласар будет смеяться над криками умирающих и пировать сердцами мертвецов. Ройна покраснеет от крови. Волантис сгорит, его пепел подхватит ветер. Не останется ничего, Дейнерис вздрогнула и взвыла, указывая на кхала Поно, — Вот — жеребец, что покроет весь мир! — она разрыдалась, царапая лицо ногтями. Резанула глубоко, оставляя по четыре кровавых пореза на каждой щеке. Её глаза на мокром от слёз и крови лице снова нашли кхала Поно, — Я стану последней валирийкой. Я умру в одиночестве, — Она рухнула наземь.       Толпа дотракийцев разразилась радостными криками.       После церемонии Джоммо и Моро присягнули кхалу Поно и отдали ему свои кхаласары. Кхал Чхако молча смотрел на всё это, а одноглазая старуха удивлённо таращилась на Дейнерис. «Она пытается понять, почему я сымпровизировала».       С появлением мехов со свернувшимся кобыльим молоком празднование разгорелось пуще прежнего. Пока дотракийцы напивались, Дейнерис вспоминала пьяных Меро и его Младших Сыновей. Нападение Джораха застало браавосийца и его людей врасплох, и они были слишком пьяны, чтоб отбиваться как следует. Титанов Бастард вынужден был бежать в страхе, и место вожака Младших Сыновей занял Бурый Бен. «Что это вообще за кличка была у него — Титанов Бастард?», думала Дейнерис, «Какого титана он бастард?». Она так и не спросила об этом рыжего гиганта. «Видимо, я никогда не узнаю». Ведь сир Барристан убил этого буйного наёмника.       Вдоль дороги к Утробе Мира также стояли статуи. В безлунной ночи они были не более чем тенями, и лица их были покрыты коркой льда и снега, но Дейнерис всё равно чувствовала, что они наблюдают за ней. Она снова вспомнила историю Визериса о семидесяти девяти часовых. Они пытались сбежать, но сбежать было невозможно. До Квохора была тысяча лиг. Даже если ей удастся тайком добраться до него, какая судьба будет её ждать? «Жизнь королевы-попрошайки? Смерть от руки наёмного убийцы?». Она вспомнила свой сон.       К озеру они продвигались медленно, но крупный сильный конь уверенно тащил её повозку через снежные сугробы. Женщины из Дош Кхалин ехали впереди, каждая — с наездником-евнухом. За ними возглавляла процессию шумная компания, состоящая из кхала Поно с его кхалиси и многочисленными союзниками. Сзади в тишине ехали кхал Чхако, ко Маго, их кровные всадники и кхасы.       Гладь Утробы Мира меж тростников покрывал слой льда и снега. Он с треском ломался под голыми ступнями дочери Зекко, вступающей в тихие воды озера. Кхалиси искупалась в священных водах, смыла кровь из волос, с лица, со своего мускулистого тела. Не обращая никакого внимания на холод, она вышла на берег медленной, соблазнительной походкой. Вода капала с её обнажённой фигуры. Кхал Поно едва мог скрыть своё вожделение, его разбухшее мужское достоинство уже выглядывало из штанов. Они прыгнули друг на друга, принялись неистово совокупляться прямо на берегу, крича от страсти. Пьяные зрители громко подбадривали их, заглушая пение Дош Кхалин.       Дени ковыляла прочь от дотракийских факелов вдоль берега Утробы. Она оглянулась. Все глаза были устремлены на парочку, один только Маго следил за тем, как она уползала в ночной сумрак. К её большому облегчению, он не стал её преследовать. «Я просто старая собака, которая ползёт умирать».       Она шла, пока радостные крики не стихли окончательно, и теперь Дени слышала лишь шум ветра, снега и Утробы. Она разделась, бросила свой плащ среди обледенелых тростников и вошла в воду. Когда она в прошлый раз купалась в Утробе Мира, вода была холодной, но этой ночью она была на удивление тёплой, даже несмотря на прохладный воздух.       Тёплой как утроба. Тёплой как объятия Даарио. Тёплой как кровь.       Дейнерис поплыла на спине, глядя в чёрное небо. Вода даровала её чувство очищения. Случайные снежинки щекотали её живот, ноги и лицо. Она закрыла глаза, позволяя теплу охватить всё её существо.       Ирри ей говорила, что у Утробы нет дна. Если она утонет, будет погружаться во тьму вечно.       Она плыла.       Она выдохнула и перевернулась. Утроба поглотила её.       Она плыла… она падала.       Во тьме её внутренний взор осветился пчелиными сотами воспоминаний: о пламени, и цепях, и парящих в небе драконах, о крови на её бёдрах — она видела собственное лицо на одоспешенном рыцаре, и звёздное небо среди бела дня — она бежала по коридору, полному дверей: все были слева, и за каждой таилась загадка.       Рассказы. Сны. Пророчества. Всё это теперь казалось ей такой чушью. Хуже легенд о снарках. Её постоянно забрасывали чужими историями, а тело её всегда было марионеткой тех, кто её окружал. Визерис, Джорах, Мирри Маз Дуур, Куэйта, Бессмертные, Хиздар, Зелёная Грация, старуха. Все они наперебой рассказывали ей, кто она такая и кем должна быть. Она так никогда по-настоящему и не освободилась от оков, всегда лишь танцевала под чужую дудку.       «Кто я?», вскричала она мысленно. Опустив взгляд, она увидела красную дверь, плавающую на дне бескрайней Утробы. «Кем я была? Кем я могла стать?».       Дверь задёргалась. У неё было два глаза, сияющих как звёзды. Теперь она была лицом.       Оно шептало.       Дейнерис потянулась к звёздному свету.       Её разбудил громогласный плеск воды. Дейнерис вынырнула на поверхность, сделала вдох. Вокруг неё яростно бились волны. Дотракийцы в панике кричали.       Внезапно какая-то сила подняла Дени вверх. Она восстала из Утробы Мира в обжигающе-холодный воздух. Под ней будто был чёрный ковёр, трепещущий, скользкий от воды, горячий на ощупь, и он нёс её вверх. Поднимал всё выше и выше в чёрное небо. У ковра была чушуя.       Они видели, как внизу сборище у Утробы спешит к лошадям, как иные спотыкаются и падают. Дрогон, несущий свою мать на спине, взревел, затем спланировал вниз и выпустил пламя вдоль дороги, цепляя ко, кровных всадников и кхасы, что пытались убежать от Утробы. Женщины и старухи же искали убежища в самой Утробе. Они бежали к воде, а волосы на их головах и краска на их кожаных жилетах горели огнём.       Дени заметила Поно, голышом скачущего в ночь. Он растворился в темноте, но Дрогон уловить его запах… как и Дени. Это был запах пота и кобыльего молока, влаги его кхалиси и его собственного семени, масла в его волосах и лошади под ним. Но в первую очередь, это бы запах страха. В несколько взмахов драконьих крыльев они настигли его и искупали в пламени.       Чхого и Маго почти удалось уйти, но Дени смогла учуять их коней и их тела. Развернув своего скакуна, Дейнерис погналась за ними. Дрогон думал об Ероех в тот миг, когда придавил обоих мужчин своими лапами. Хребты Чхако и Маго переломились с громким треском. Они кубарем полетели со своих коней, закричали, моля о джакка рхане. Дрогон взмыл в небо, и Дени бросила последний взгляд на людей, молящих о милосердии в снегу.       Затем Дейнерис вернулась к Утробе Мира. Дош Кхалин появились из воды, голые, дрожащие, ползущие на четвереньках. Иные пели, иные рыдали, иные умоляли сохранить им жизнь.       — Я — Дейнерис Бурерождённая из Дома Таргариен, — сказала она им, — Первая Своего Имени, Неопалимая, королева Миэрина, королева андалов, ройнаров и первых людей, кхалиси Великого травяного моря, Разрушительница Оков и Матерь Драконов.       Одноглазая старуха вылезла из тростника и скорчилась среди других вдов. Она оказалась права: Дени действительно вспомнила свои слова.       — А для вас, женщины, — продолжала Дейнерис, — Я ваша верховная жрица.       В снегопаде под сенью Матери Гор женщины из Дош Кхалин встали на колени и склонили головы.